Русско-японская война и ее влияние на ход истории в XX веке - Франк Якоб

восточный фронт без защиты. В 1905 году Шлиффен мог игнорировать Россию, поскольку война с Японией реально ослабила ее до такой степени, как это описал Бюлов. Следовательно, его план был идеален для 1905 или 1906 года, но не для 1914 года [Mombauer 2014: 54]. После 1913 года размещение сил на Востоке (Ostaufmarsch) казалось бессмысленным, в частности потому, что все знали, что Франция не будет сохранять в войне нейтральную позицию. Следовательно, Мольтке, следуя основным идеям Шлиффена, надеялся на быструю победу над Францией и столкновение с Россией уже после первой успешной кампании, во время которой один из двух врагов будет нейтрализован. Если единственной целью плана Шлиффена было уничтожение французской армии, как в битве при Каннах (216 год до н. э.), то Мольтке позднее адаптировал его в качестве первого шага в большой конфронтации с несколькими европейскими державами, которая позже будет называться Первой мировой войной.

Интерпретация Цубером итогов Русско-японской войны звучит просто абсурдно:

В любом случае план Шлиффена был написан в январе и феврале 1906 года, то есть двумя годами позднее. Вероятно, он был написан в феврале 1904 года, когда японцы атаковали Порт-Артур. Мирные переговоры между Россией и Японией начались 9 августа 1905 года, Портсмутский мир был подписан 5 сентября 1905 года, и русские сразу начали передислоцировать войска в европейскую часть России. К февралю 1906 года Русско-японская война уже полгода как закончилась, а ситуация в России быстро стабилизировалась [Zuber, 2002: 213].

Во-первых, Шлиффен не мог написать военный план на основе результатов войны, которая еще не завершилась. Во-вторых, Россия занималась передислокацией войск, но Шлиффен, как сказано выше, с уверенностью признал ее слабость и наблюдал политические события в стране, сотрясаемой революционным движением. Хотя Цубер стремился «доказать, что никакого плана Шлиффена не было» и он «был выдуман Генеральным штабом в оправдание провала Марнской кампании 1914 года» [Zuber 2002: 5], он доказал лишь то, что его взгляд на происходящее слишком европоцентричен, чтобы осознать значение Русско-японской войны. План Шлиффена, конечно, стал одной из причин увеличения армии Германии [Zuber 2011: 7], но эти силы были использованы исключительно против Франции, а против России нет, так как казалось, что она не представляет угрозы. Утверждение Цубера, согласно которому «идея, что русская армия в 1905 году была разбита, не нашла отражения в отчетах немецкой разведки 1905 года» [Zuber 2011:27], – просто неправда, поскольку, как показано в этой книге, у военачальников германских армии и флота имелся живой интерес к донесениям о событиях в Восточной Азии и почти все они пришли к единому заключению, что военные силы России больше не представляют угрозы.

Несмотря на то что Цубер получил докторскую степень в немецком университете[367], то, как он использовал источники в своей работе, далеко от критического подхода, принятого в науке, в особенности, но не исключительно, в Германии [Foley 2014: 68]. Цубер просто фокусируется на источниках, подтверждающих его идею; однако ему достаточно было бы лишь посмотреть другие донесения[368], относящиеся к этой войне, чтобы изменить свое мнение. Похоже, что в своих размышлениях он был слишком далек от Русско-японской войны, и географическая отдаленность событий привела, по всей видимости, и к интеллектуальным ограничениям. Цубер предлагает «радикальную интерпретацию военного планирования Германии до 1914 года» [Foley 2014: 73], которая не выдерживает критики в свете глобальной интерпретации Русско-японской войны. Цубер описывал Шлиффена как человека, «не информированного о международных делах и не проявляющего к ним интереса» [Gross 2014: 86], – вероятно, в той же степени, что и сам оправдывающийся автор. Для полного понимания идеи, заложенной Шлиффеном в свой меморандум, необходимо взглянуть на события 1905 года глобально, что однозначно включает оценку исхода Русско-японской войны и связанного с этим заката военной мощи и потенциала России как серьезной угрозы для европейских великих держав. Следовательно, Цубер недооценивает Шлиффена, поскольку пытается описать его как «аполитичного военного технократа, навык оперативного планирования которого развивался в политическом (и международном) вакууме» [Gross 2014: 111].

Ян Кусбер, специалист по русской истории, подчеркнул влияние войны на военное планирование в Европе, так как «во время Русско-японской войны 1904–1905 годов военачальники армии и флота Российской империи ясно увидели инфраструктурные и логистические недостатки ее вооруженных сил» [Kusber 2014: 248]. Также в результате этого в России после войны шло обсуждение того, как реорганизовать армию и сделать «русский каток» сильнее [van Dyke 1990: 131–154][369]. В Германии же, напротив, Россию обсуждать перестали, так как война открыла «окно возможностей» [Kowner 2007: 7], в период которого Российская империя не сможет вмешиваться в противостояние Германии и Франции. Таким образом, военные стратеги могли одновременно планировать на Западе как наступательную, так и превентивную войну [Kowner 2007: 6–7]. Однако подписание англо-французского соглашения помешало немедленному осуществлению этого плана, и в конечном итоге в 1914 году его заменил план Мольтке, частично вобравший идеи, принадлежавшие Шлиффену. Я не согласен с Цубером и, наоборот, хотел бы поддержать оценку, данную Мэттью С. Селигманом, согласно которой война в Восточной Азии «оказала огромное влияние на мышление военного руководства Германии» [Seligmann 2007:118]. Абсолютно очевидно: план Шлиффена стал прямым следствием Русско-японской войны. Если бы не было событий в Восточной Азии и там не присутствовало бы немецких наблюдателей, Шлиффен не стал бы рассматривать возможность полномасштабной войны с Францией при незащищенном восточном фронте.

Относительно влияния войны в Маньчжурии на Германию остается только один вопрос: в какой степени она повлияла на начало Первой мировой войны? Трудно ответить. Вооруженные силы России к этому времени восстановились, и 1914 год не был похож на 1905-й. Однако не был он похож и на 1904-й. В Германии чувствовали растущую угрозу со стороны России и понимали, что период времени, когда они могут осуществить быструю кампанию против Франции, которая позволит остановить каток на востоке и предложить мирные переговоры, ограничен. Они рассчитывали, что мобилизация в России пройдет медленно и это позволит завершить войну на западном фронте. Это сравнимо с положением, в котором находилась Япония в 1904 году. Идея превентивной и прежде всего наступательной войны стала стимулом для принятия решения начать войну. Но, в отличие от Японии, у Германии не было международной поддержки, она была политически изолирована; ее единственным союзником была Австро-Венгрия. Уроки Русско-японской войны были неправильно истолкованы, и Германии не удалось повторить успех Японии 1905 года. Конечно, Первая мировая война «не была неизбежным следствием этого более раннего конфликта, но отчасти он стал стимулом к ее началу» [Seligmann 2007: 123]. Поэтому Русско-японская война определенно является ключевым событием,