Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права - Алексей Владимирович Вдовин

текст представляет собой рассказ исправника, производящего расследование загадочного случая кликушества388 на отдаленных выселках одного из имений Костромской губернии, с многочисленными вставками прямой речи различных крестьян.

Хотя Писемского часто противопоставляют Тургеневу, в своей лиричной манере изображающему крестьян более субъективно389, в одном их подход оказался поразительно схожим. Как и Тургенев, Писемский попытался разглядеть в крестьянской жизни не только исключительные личности или курьезы, но и вечные образы мировой литературы. В этом отношении «Леший» представляет огромный интерес как экспериментальный рассказ, в котором игра с точками зрения непохожих друг на друга рассказчиков позволила Писемскому контрабандой протащить в произведение проекцию на трагедию Шекспира и поэму Пушкина.

Сюжет «Лешего» – настоящий «деревенский детектив». Рассказчик-следователь узнает от коллеги исправника о таинственной истории на выселках, где леший якобы утаскивал в лес девушку Марфу, после чего она вернулась немой и стала кликушей. Опытный исправник Иван Семеныч выясняет, что леший – это не кто иной, как женатый сорокалетний бурмистр Егор Парменыч, бывший камердинер барина, совративший невинную девушку, которая сбежала к нему по своей воле, а потом он удерживал ее силой. В конце концов бурмистру пришлось отпустить Марфу, но с одним условием: она должна все списать на происки лешего и молчать. В финале рассказа исправник добивается у помещика снятия Егора Парменыча с должности.

На первый взгляд, сюжет, в центре которого стоит фигура властного и влиятельного бурмистра, задает у читателя ожидания, что события станут развиваться в русле противостояния управляющего и крестьян – как у Тургенева или же в более позднем рассказе Потехина «Бурмистр» (1858)390. Однако Писемского интересует другой феномен: развращающее влияние дворянской культуры на простолюдинов, подражающих худшим ее моделям. Поэтому в центр повествования выдвигается любовный сюжет391, а с ним – отсылка к другому рассказу тургеневского цикла – «Свидание». Проблема нравственной гнилости барского «избалованного камердинера» Виктора Александрыча, бросающего влюбившуюся в него крестьянку, непосредственно отразилась в образе «бывшего камердинера господина» Егора Парменыча, который всеми силами стремится жить по-барски, с помещичьим размахом «водя шашни» с девушками из подвластных ему деревень392.

Используя ситуацию «Свидания», Писемский, однако, «состарил» камердинера, сделал его женатым и внешне крайне отталкивающим, а любовь героини Марфы усилил до страсти, что заставило недоумевать исправника Ивана Семеныча. В самый напряженный момент ее допроса он, спрашивая, чем же «скверная рожа» бурмистра соблазнила ее, с удивлением узнает, что «ничем» – девушка будто бы чувствовала к нему сильную «пристрастку»393. Далее в журнальной редакции рассказа следовал такой комментарий исправника:

Я только, знаете, пожал плечами, впрочем, тут же вспомнил сочинение Пушкина… вероятно, и вы знаете… «Полтава» – прекрасное сочинение: там тоже молодая девушка влюбилась в старика Мазепу. Когда я еще читал это, так думал: «Правда ли это, не фантазия ли одна, и бывает ли на белом свете?» – А тут и сам на практике вижу. Овладело мной большое любопытство394.

При переиздании рассказа в 1856 г. Писемский удалил эту реплику, поскольку Анненков в статье «Романы и рассказы из простонародного быта в 1853 году» категорически возражал против такой, с его точки зрения, неправомерной аналогии:

Мазепа имел за себя величие сана, таинственность своих замыслов, волнение суровых мыслей, отражавшееся на внешнем его существе, что все и объяснено сочинением Пушкина, а здесь действует прижимистый и не совсем симпатичный общине приказчик. «Полтавой» никак нельзя объяснить Марфушу395.

Анненков полагал, что страсть девушки к старику, не встречающаяся в фольклоре, нарушает правдоподобие и заимствована Писемским из дворянских романов. Более того, финал рассказа, в котором Марфа уходила в пустынь отмаливать свой грех, в глазах Анненкова также был эффектным «романическим приспособлением»396. По мнению критика, девушке, не обремененной рефлексией и сильным нравственным и религиозным чувством, более пристало оставаться на хуторе и воспитывать сына, плод своей преступной страсти. Писемский внял и этому совету Анненкова: во второй редакции 1856 г. рассказ заканчивается именно так.

Однако согласие Писемского было неоднозначным. Сохранилось его письмо А. Н. Майкову, полное возмущения статьей Анненкова:

<…> статья Анненкова <…> очень остроумная <…> но разве она критическая? Вместо того чтобы вдуматься в то, что разбирает, он приступил с наперед заданной себе мыслию, что простонародный быт не может быть возведен в перл создания, по выражению Гоголя <…>. На его разбор моего «Питерщика» я бы мог его зарезать, потому что он совершенно не понял того, что писал я397.

Нет никаких оснований трактовать это заявление как прямую угрозу жизни Анненкова, поскольку из контекста письма следует, что Писемский имел в виду какой-то веский аргумент, который бы мог «зарезать» противника в споре. Упрек Анненкова в том, что народный характер Марфы есть «литературный обман», монтаж эффектных ходов романтической прозы, вплотную подводит нас к проблеме литературности рассказов о крестьянах и их повествовательной организации. В этой сфере, как кажется, и следует искать возможный контраргумент Писемского. Каким бы чутким критиком ни был Анненков, в данном случае он не обратил внимания на сложную структуру рассказчиков в «Лешем».

Рассказ состоит из четырех главок. В первой в повествовании рассказчика-следователя, автобиографически соотнесенного с автором, но не равного ему, дается описание исправника Ивана Семеныча и бурмистра Парменыча. Однако в отличие от охотника у Тургенева, рассказчик позволяет себе лишь оценку их внешности398. От косвенной же передачи речи и образа мыслей героев он уклоняется, предоставляя слово им самим. При этом диалог лишь изредка перебивается безоценочными ремарками рассказчика («ответил», «повернулся», «заговорил» и т. п.). В результате такой «драматизации» формулирование центральной проблемы «Лешего» (нравственное состояние крестьян и бурмистров) вложено в уста Ивана Семеныча.

Вторая главка представляет собой его рассказ, в котором излагается вся история с лешим и Марфой, произошедшая некоторое время назад. В своем монологе исправник старается как можно точнее передать речь персонажей (Парменыча, Марфы, ее матери). Специально для этого рассказчик-следователь подчеркивает, что исправник – «большой говорун и великий мастер представлять, как мужики и бабы говорят»399. Так, описание самых загадочных событий, связанных с исчезновением Марфы и с лешим, не случайно дано в речи ее матери, уверенной в сверхъестественной природе событий. Рассказ старухи, воспроизведенный Иваном Семенычем, и служит кульминацией, после которой начинается распутывание загадки.

Развязка наступает в третьей главке. На сходке крестьян бурмистр лишается своей должности; эту сцену рассказчик-следователь снова видит своими глазами и даже позволяет себе прямую, отчасти сентиментальную оценку происходящего400, которая настолько противоречила отстраненному тону повествования, что в поздней редакции была