Любовь у подножия трона (новеллы) - Елена Арсеньева

Однако Екатерина, упиваясь своим счастьем, не учла, что отец позавидует тому влиянию, которое имел на императора ее брат Иван. И захочет сам прибрать к рукам мальчишку, которому было всего лишь тринадцать. Он прежде времени повзрослел, оказавшись на троне, а оттого выглядел значительно старше своих лет. Причем люди, хорошо его знавшие, помнили, что он стал так смотреться, едва заговорили о возможном для Петра Алексеевича престолонаследии. Он то казался избалованным ребенком, то в чертах его проскальзывала некая ранняя умудренность, порою даже усталость от этой мудрости – этакая брезгливая пресыщенность, какую можно увидеть в лицах пожилых людей, но какой не наживают некоторые старики, прожившие счастливую жизнь. Жизнь юного русского императора никогда нельзя было назвать счастливой, оттого и обрели его черты выражение холодного недоверия ко всем и каждому, оттого и производил он отталкивающее впечатление престарелого юнца.

Алексей Григорьевич такое понятие, как любовь, в расчет не принимал. Это все новомодные новости какие‑то! Французские либо немецкие выдумки. В старое время никакой любви и в помине не было, а ничего, род человеческий плодился и размножался. Неужели Катька не понимает, что счастье не в поцелуйчиках с красивеньким франтом, а во власти, в богатстве, в силе?!

Он бы с превеликим удовольствием вбил свои мысли Екатерине с помощью батогов, однако опасался переусердствовать. Кто знает, если все так пойдет, как рассчитывает Алексей Григорьевич, если все сложится, не придется ли ему в ногах у императрицы Екатерины ползать, вымаливая прощение за каждый тычок, каждую оплеуху, каждое ехидное словцо? Лучше, чтобы таких грешков было поменьше, потому что нрав у доченьки такой же крутенький, как у батюшки. Сейчас ее прогневишь – как бы через год с головой не проститься!

Точно так же, как Алексей Григорьевич не принимал в расчет чувств дочери, так он и не заботился о чувствах юного государя. А между тем Петр в общении с княжной Екатериной не находил ни малейшего удовольствия. Вот наперегонки с ней скакать верхом – дело другое, всадница она отменная. А все прочее… Честно говоря, княжну Екатерину император не находил ни красивой, ни даже привлекательной. Его вообще раздражали точеные высокомерные красавицы. Именно такой была его прежняя невеста Мария Меншикова, по слухам, нашедшая свою смерть в далеком сибирском Березове. И этот городишко за тридевять земель, и судьба Меншиковых волновали молодого императора не просто мало, а вообще никак не волновали. Его неразвитый ум не способен был к длительному напряжению, и вспышки мудрости, прозорливости или просто трезвой разумности не только не просветляли его, но вызывали огромную усталость, вплоть до головной боли. Чудилось, состояние равнодушия и даже отупения, которое приходило им на смену, было для Петра спасением в том мире, в котором он был вынужден отныне находиться, – в мире непрерывного напряжения всех сил, в мире недоверия всем и каждому, в мире постоянной опасности. Петр не верил, не мог поверить, что на вершины богатства и власти его занесло навсегда. Каждое утро он просыпался с мыслью, что это закончилось так же внезапно, как началось, и он никто, снова никто, забытый сын царевича Алексея, того самого, которого не пощадил, которого убил собственный отец… Самыми лучшими минутами в жизни Петра были тихие утренние мгновения, когда он уже вполне проснулся, осознал, что в бездны ничтожества не сброшен, и, свернувшись клубком в своей роскошной постели, мог вполне насладиться покоем. Минуты эти были кратки, на императора обрушивалась жизнь дворца и двора – шумная, кричащая, слишком яркая, назойливая… А он вообще недолюбливал слишком громких звуков, слишком ярких красок, слишком необычных или даже обладающих незаурядной внешностью людей – именно потому, что смутно ощущал некую угрозу во всем, что слишком. И даже слишком красивых женщин не любил, за исключением тетушки своей Елизаветы Петровны, которая, с ее синими глазами и каштановыми волосами, с детских лет являлась для него идеалом гармонии.

Между прочим, он даже постельное удовольствие предпочитал получать у дам внешностью попроще, поскромней, не у записных красавиц. Малейшее сомнение в себе раздражало мальчика, привыкшего видеть подобострастие на лицах окружающих… пусть даже фальшивое. К дамам из общества он не решался подступиться, опасаясь отказа, да и не имея ни навыка, ни охоты быть куртуазным кавалером, вот и таскался по сущим блядям, на которых даже не давал труда оглянуться, удовлетворив свое скороспелое желание. А впрочем, он уже постепенно начинал утверждаться в мысли, что еще не родилась на свет женщина, которая отказала бы императору, пусть он и неуклюжий юнец, но зато венценосный!

Алексей Григорьевич Долгорукий был человек приметливый. Он внимательно следил за блудодейством императора, и в конце концов оно начало его донельзя раздражать. Особенно когда Петрушка все‑таки отважился протянуть свои неуклюжие, все в цыпках, торчащие из слишком коротких рукавов руки к дамам из общества. Как бы не обошла Екатерину какая‑нибудь вертихвостка, у которой окажется поменьше надменности и побольше тщеславия!

Он начал препятствовать отношениям Екатерины и Миллесимо, пошел на открытую ссору с графом Вратиславом и в конце концов вынудил дочь вернуть Миллесимо и кольцо, и слово.

Екатерина послушалась. Однако сердца, отданного графу, она уже не могла вернуть, оттого и чувствовала себя до крайности несчастной. Уповала только на то, что отец вновь умилостивится. Ах, ну почему все так трудно в жизни? Если бы можно было сесть впереди Альфреда на его коня, как в тех французских книжках с картинками, которые граф ей приносит и в которых храбрые рыцари запросто похищают своих возлюбленных в любое удобное для них время! Но жизнь – не книжка с картинками. В ней все и сложнее, и проще, все страшнее. Семья не потерпит бесчестия, они вынудят императора принять такие жуткие меры после ее бегства… Да его и вынуждать не придется. Может быть, Екатерина и не больно‑то нравится ему, но сама мысль о том, что женщина, которой он оказывал внимание, может предпочесть другого, заставит его потерять голову от ярости. Хоть Петр и мальчишка еще, но Екатерина боится этого мальчишки, ибо знает, что в его жилах течет кровь бешеного императора Петра Первого. Судьба его первой жены, Евдокии Лопухиной, проведшей жизнь в самом суровом монастырском заточении только за то, что Петр полюбил другую, судьба его неверной подруги Марии Гамильтон[36], расставшейся с головой, потому что она осмелилась полюбить другого…

Умные древние римляне, погибшие от собственной мудрости, уверяли, что страх порождает переосмысление жизни. Именно из страха перед Петром и непредсказуемой, ослепляющей его яростью Екатерина стала иначе смотреть на советы отца, которые раньше казались ей занудными и отвратительными. Она постепенно привыкала к тщательно внушаемой отцом мысли: обольстить императора, сделаться государыней. Она любила Миллесимо, это правда, но еще сильнее она любила себя, любила тешить свое тщеславие. Одно дело – бегать на свидания к Альфреду, страдать от безнадежности их положения, оставаясь при этом в убеждении, что собственная судьба зависит только от нее, что стоит ей захотеть – и судьба пылкого мальчишки окажется у нее в руках… так же, как и судьба всего государства. Но каково почувствует она себя, если Петр предпочтет другую? О, конечно, Миллесимо будет счастлив снова сделать ей предложение… или нет? Что, если он сочтет себя оскорбленным? Не захочет подбирать отвергнутое императором? Да и сама Екатерина разве хочет быть отвергнутой? Конечно, Петр ей не нужен. Если бы можно было сделаться царицей, а потом овдоветь и получить всю власть, трон и могущество, как получила Екатерина, жена Петра Великого! Какая жалость, что ее любовник Виллим Монс, из‑за которого императрица натворила столько глупостей, к тому времени уже успел расстаться с головой. Небось был бы объявлен признанным фаворитом, как князь Василий Голицын при правительнице Софье, сестре Петра Первого, а еще раньше – князь Иван Овчина–Телепнев при Елене Глинской. О, какой изумительный фаворит получился бы из Миллесимо! Изысканный, необычайно красивый, умный, образованный, страстный… Наверное, таким же был Роберт Дадли, граф Лестер, которого страстно любила английская королева Елизавета. Днем Екатерина правила бы страной, а ночами фаворит властвовал бы над императрицей! А уж сидя на троне, она никогда не надоела бы своему возлюбленному, как непременно надоедает всякая жена. В самом деле: выйди она замуж за Миллесимо, и через несколько лет тот начнет заглядываться на молоденьких красоток, начнет изменять – с его‑то пылкостью! А императрицам не изменяют…