Вор и любовь - Барбара Картленд

По внезапному блеску в его глазах она догадалась, что сказала правильную вещь.

Он отпустил ее из своих объятий и сказал:

– Тогда сиди подальше от меня, иначе я не смогу тебе ничего рассказать; все, что я хочу, так это целовать тебя.

Она нежно засмеялась, но подчинилась ему, отодвинувшись в кресле подальше от него и развернув голову в его сторону.

– Сколько тебе было лет, когда началась война? – неожиданно спросил Дикс.

– Мне было три года в 1939, – ответила Элоэ.

– А мне было одиннадцать, – продолжил Дикс. – Я помню, сколько было тогда волнения. Люди не могли говорить больше ни о чем другом, и все мужчины, которых я знал в деревне, были призваны в армию. Но война по-настоящему не коснулась меня вплоть до 1940 года, когда Франция пала и немцы вступили в Париж.

Он сделал паузу, достал свой портсигар и закурил. Элоэ наблюдала за ним.

«Он, должно быть, был очень привлекательным мальчиком, – подумала она, – поскольку превратился в такого красивого мужчину».

– В 1940 году, – продолжал Дикс, – здесь произошло то, что изменило всю мою жизнь. У нас, конечно, установилось правление Виши,[2] и эта часть Франции подлежала оккупации. Однако мои друзья из Биаррица и близлежащих окрестностей решительно были настроены сыграть в этой войне намного большую роль, чем коллаборационисты. – Он вздохнул, видимо, от нахлынувших на него воспоминаний. – Полагаю, я был не по годам развитым ребенком, потому что, как мне кажется, я никогда не общался с детьми моего возраста, а постоянно находился в компании взрослых. Я убегал из дому, приходил в город и разговаривал с владельцами магазинов, заводил дружбу с рыбаками, обменивался мнениями с официантами в кафе.

Вскоре я узнал, что планировала небольшая группа людей, по-настоящему любивших Францию. Они все решили тронуться в Париж. Практически у каждого из них были связи и друзья в городе, и они думали, что там они смогут организовать собственную группу сопротивления. В их идею входило создавать как можно больше неприятностей и чинить препятствия немцам. Я принял решение, что пойду вместе с ними.

– Но ты был слишком молодой! – воскликнула Элоэ.

– Мне было всего лишь двенадцать лет, но я был намного взрослее по части хитрости и решимости идти своим путем, – улыбнулся Дикс. – Все, кто собирались уходить, были моими друзьями, поэтому они свободно говорили в моем присутствии. Я знал дату их отправки, маршрут и место встречи в Париже. Все они знали, что чем быстрее они осуществят этот план, тем лучше.

Правительство Виши каждый день выпускало все новые и новые указы. Они все ожидали того, что скоро станет невозможным перемещаться с места на место без специальных разрешений.

– А я всегда думала, что кругом царил сплошной беспорядок, – сказала Элоэ.

– Естественно, поначалу он был, – ответил Дикс. – Однако маршал Петэйн постоянно призывал людей сохранять спокойствие, оставаться на своих местах и пассивно сотрудничать с врагом. Он также собирался ввести в действие то, что поначалу звучало как просьба.

– Так что же случилось потом? – спросила Элоэ, затаив дыхание.

– Я сбежал из дому и ушел с моими друзьями в Париж! Мои родители мне так и не простили этого. Я думаю, что, с одной стороны, это было жестоко, но я горел желанием сделать что-то для Франции, доказать, что я мужчина, и, если необходимо, умереть в борьбе с врагом.

– Но ты был такой молодой, – повторила Элоэ.

– Я думаю, что как раз благодаря своей юности я был настолько бесстрашен. Конечно, я не сказал своим друзьям, что собираюсь идти вместе с ними. Они бы меня не взяли. Они бы поставили в известность моих родителей о том, что я задумал. – Дикс засмеялся. – Я провел их всех! Они отправились в путь холодным, довольно дождливым вечером. Был очень колючий ветер. Я шел за ними по пятам. Я не показывался им на глаза до тех пор, пока мы не оказались в пятидесяти милях отсюда. Затем я себя обнаружил, но было уже слишком опасно, чтобы вести меня назад. Они пытались уговорить меня вернуться самому, но, конечно, я отказался. Я заявил им, что если они не возьмут меня с собой, то я один пойду в Париж и организую там собственное движение сопротивления. Я убедил их в том, что я был искренен, и они согласились взять меня.

– Но как же твои родители? – спросила Элоэ.

– Я посылал им весточки время от времени о том, что я жив. Я, конечно, не осмеливался сообщать им, где я нахожусь, чтобы они не наводили справки и не подвели моих друзей. Я вернулся домой только, когда закончилась война.

– Это, наверное, было ужасно для твоей матери.

– Думаю, что да, – согласился Дикс. – Мой отец умер, когда шел последний год войны, и моя мать сказала мне, когда я вернулся, что он так и не простил меня, даже зная, что он умирает.

– Какие необычные бывают люди! – воскликнула Элоэ. – Я не могу себе представить, чтобы кто-то не простил своего собственного сына, когда тот попросил у него прощения, даже если это было самое великое преступление.

– Я думаю, мой отец меня обожал, но то, что для него значило намного больше, чем обожание и любовь, так это правильность поведения. Если кто-то повел себя не так, как он считал нужным, этот человек становился для него вычеркнутым из жизни.

– Конечно, с твоей стороны, было неправильным убегать из дома…

– Да, я знаю, – признал Дикс. – Но какова была альтернатива? Сидеть в Биаррице и не участвовать в войне? Позволить немцам топтать французскую землю, как они хотят, и ждать, когда англичане и американцы спасут нас?

– Я понимаю твои чувства, – с симпатией сказала Элоэ. – Но ты был всего лишь мальчиком.

– Вот почему я и был наиболее полезен. Только мальчик может сделать то, что не осмелится сделать ни один мужчина. Я был маленьким и шустрым. Я мог проколоть шины, вывернуть клапан, украсть ключи от машины или сделать что-нибудь еще полезное под самым носом у немцев в то время, как они будут искать злодея в виде взрослого мужчины.

– Так вот как ты начал воровать, – сказала Элоэ, не подумав.

Она еще не успела закончить эту фразу, как сама в ужасе попыталась прикрыть себе рот рукой.

– Да, вот так я научился воровать, – сказал Дикс с циничной улыбкой.

– Я не это имела в виду, – быстро произнесла она. – Это было нехорошо с моей стороны.

– С какой стати тебе извиняться? Когда ты меня встретила, ты подумала, что я вор; и ничего с тех пор не произошло, чтобы убедило тебя в обратном. Я признаюсь тебе в том, что машина, в которой я ехал, когда пришел тебе на выручку с тем мужчиной, пристававшим к тебе со своими неприятными домогательствами на окраине Аленкона, была краденой. На самом деле не я ее украл, но она краденая.