Земля обетованная - Владислав Реймонт

— А ты все хорошеешь, Зосенька!

— Вчера мне то же самое сказал молодой Кесслер, тот, что у нас в прядильном цехе начальник. — И Зося весело рассмеялась.

— Тебе это нравится?

— А мне безразлично. Все парни мне это говорят, а мне смешно.

Она презрительно выпятила алые губки, но по сияющему удовольствием лицу было видно, что такие комплименты ее радуют.

Зося болтала без умолку, рассказывала разные истории про работниц их фабрики, про мастеров, инженеров, потом стала помогать Яскульской раздевать и укладывать детей, которые отчаянно сопротивлялись, — все они души не чаяли в Зосе, она так хорошо умела их занять и развеселить.

— А знаете, пани Яскульская, я продала и те два вязаных покрывала и две курточки. Деньги будут в субботу, после получки.

— Бог тебя вознаградит, Зосенька!

— Пустяки! Вы таких курточек еще нашейте, только понарядней, а уж я их всучу нашим.

— Кто купил покрывала?

— Молодой Кесслер. Увидел, как я во время обеда показывала их в конторе, он и забери домой, а потом сказал, что его мать купила, даже не торговался, вот славный человек! Антось, а ты помнишь, как мы в прошлом году у Мани танцевали?

— Помню, — живо отозвался мальчик.

— В этом году фабрика всем нам устроит маевку, поедем в Руду. Пусть себе мама как хочет, хоть на стенку лезет, а я с отцом поеду. Юзек, вы в воскресенье играли?

— Да, играли, но Адася не было. Он что, дома остался?

— Уж этот Адась! Мы его с месяц дома не видим, все сидит небось у тех дам на Спацеровой, а они, видно, какие-то вертихвостки.

— Не говори так, Зося, я хорошо знаю пани Лапинскую и пани Стецкую, они очень порядочные женщины, потеряли, как и мы, свое состояние и теперь, как все, тяжко трудятся.

— Я-то их не знаю, это мама сказала, но мама иногда так врет, что слушать стыдно, а на тех женщин наговаривает, верно, потому, что Адам вечно у них торчит.

— Отец ходит в ночную смену?

— Конечно, гнет спину с десяти вечера до шести утра.

— А знаете, мама, — вмешался в разговор Юзек, — нынче я встретил в полдень на Пиотрковской Стаха Вильчека, того, что был моим репетитором в шестом классе, сына органиста из Курова. Помните его, мама? Он однажды приезжал на каникулы.

— Что ж он делает в Лодзи?

— Не знаю. Сказал, что служит в железнодорожной экспедиции, но при этом у него еще всякие другие дела: держит лошадей и возит уголь со станции на фабрики, имеет дровяной склад на Миколаевской, и говорит, что открывает в Варшаве лавку, будет продавать остатки со згежских[25] фабрик. Уговаривал, чтобы я пошел работать к нему на склад.

— И что ты ему ответил?

— Решительно отказался Пусть бы даже больше платил, но ведь неизвестно, долго ли продержится.

— Ты правильно поступил, к тому же — быть под началом у какого-то сына органиста! Хорошо его помню еще по тем времена, когда он приносил нам облатки на Рождество.

— Интересный мужчина? — спросила Зося.

— Вполне, и одевается так модно, будто он по крайней мере владелец фабрики. Он вам, мама, кланялся и сказал, что придет нас проведать.

— Ох, Юзек, лучше пусть не приходит, зачем ему видеть, как и где мы живем. Нет, нет, мне его визит был бы очень неприятен. Пусть Бог помогает ему в делах, но зачем ему знать о нашем положении.

— Ну, знаете, пани Яскульская, такой человек может пригодиться.

— Зося, милая, уж у таких людей мы помощи просить не будем! — довольно резко возразила пани Яскульская; самолюбие ее было сильно задето ей искать помощи у мальчишки, которому в лучшие времена она сама помогала поступить в гимназию, у сына какого-то органиста, которого принимали в передней и давали гостинцы.

Сама мысль об этом была нестерпима для ее фамильной гордости.

— Идет отец с доктором, — сказал Антось, услышав в коридоре голоса.

Действительно, то был Яскульский, а с ним Высоцкий, о котором сплетничали, что, хотя у него пациентов больше, чем у всех других врачей в Лодзи, он, мол, живет на средства своей матери, так как лечит только бедняков.

Высоцкий любезно поздоровался со всеми, задержавшись взглядом на Зосе, которая стала так, чтобы ее лучше было видно; потом принялся обследовать больного.

Зося усердно помогала ему приподнимать Антося, все время вертелась возле кровати, и Высоцкий наконец с раздражением сказал:

— Прошу вас оставить нас одних.

Раздосадованная Зося удалилась за занавеску — там пан Яскульский, сидя на ящике для угля и чуть не плача, оправдывался перед женой:

— Ну, клянусь же тебе, я нисколько не пьян. Встретился я со Ставским. Помнишь его? В Лодзь приехал он бедняк бедняком, потому что швабы его, как и нас, выжили из усадьбы. Ну, пошли мы в ресторан «Польский», поплакали над нашей долюшкой, выпили по рюмочке, вот и вся наша пьянка, а потом я одному еврею порекомендовал лошадей для покупки, и мы выпили на магарыч, а больше ни капельки. Был у Шварца, место уже занято, но вроде бы должно освободиться место на железнодорожных складах, завтра пойду к директору, может, удастся устроиться.

— Да, как все тебе удается, — с горечью пробормотала жена, тревожно глядя на Антося и на доктора.

Уставясь покрасневшими глазами на лампу, Яскульский молчал. На его опухшем лице с пышными светлыми усами лежала печать беспомощности и какого-то прямо-таки рокового разгильдяйства.

Он и впрямь был типичным разгильдяем.

Из-за разгильдяйства потерял и свое, и женино состояние, из-за разгильдяйства вот уже два года не мог найти работу, а если стараниями друзей ему находили место, он тут же его терял, опять-таки из-за своего разгильдяйства.

Он был чрезмерно мягок и чувствителен, умом не блистал, мужеством не отличался, по любому поводу пускал слезу, жил надеждой на наследство и на перемену к лучшему, а покамест все искал место, давал советы насчет покупки лошадей и постепенно спивался, тоже по разгильдяйству, не имея сил противостоять, когда потчевали, а семья между тем погибала от бедности, и он ничем не мог помочь, ибо ничего не умел делать и ни к чему не был способен.

Жена принялась шить курточки, фартуки, чепчики и по воскресеньям ходила их продавать в Старое Място; взялась было стирать белье живших в их доме рабочих, но на это у нее не хватило сил; тогда она начала давать домашние обеды тем же рабочим, но этого оказалось недостаточно, и она, сознавая, что сама не очень-то образованна, стала давать уроки дочкам фабричных мастеров и служащих, учила их польскому и французскому языкам и игре на фортепьяно.

Все эти усилия, напряженная работа по восемнадцать часов в день приносили ей рублей десять в месяц. Но она спасала семью от голодной смерти, и действительно сумела спасти.

С недавних пор их положение стало поправляться, когда Юзек начал зарабатывать по двадцать рублей в месяц и все до гроша отдавать матери.

— Ну как, пан доктор? — спросила она, подходя к Высоцкому, когда он закончил осмотр.

— Без перемен. Лекарства давайте те же самые, а к молоку можно подливать коньяк.

Он достал из кармана пальто бутылку и коробочку с порошками.

— Что же дальше будет? — спросила она так тихо, что он скорее догадался, чем услышал.

— Кто может знать! Надо бы его отправить в деревню, как только потеплеет. Я было подумал о летних лагерях, но это не для него. Во всяком случае, что касается двоих ваших старшеньких, я мог бы похлопотать, чтобы их отправили с другими детьми, неделя-другая в деревне пойдет им на пользу.

— Благодарю вас.

— Ну что, молодец, поедем летом на травку, а?

— Поедем, пан доктор.

— А читать ты любишь?

— Очень люблю, только я уже все книжки прочитал, даже старые календари.

— Завтра пришлю тебе новые книжки, только ты должен будешь мне рассказать обо всем, что прочтешь.

Антось крепко сжимал руку доктора, не в силах от радости слова вымолвить.

— Ну, будь здоров, через несколько дней я опять зайду.

Высоцкий ласково погладил его потный, холодный лоб и начал надевать пальто.

— Пан доктор, — робко заговорил Антось. — Эти фиалки так хорошо пахнут. Милый пан доктор, возьмите их. Вы так добры ко мне, как мама, как Юзек, возьмите их, это Зося мне принесла, а вы их возьмите, — упрашивал мальчик слабеньким голосом, но с такой горячностью, что растроганный Высоцкий взял букетик и приколол к отвороту пальто.

Когда он прощался, Яскульская хотела сунуть ему в руку рубль.

Он отпрянул как ошпаренный.

— Пожалуйста, пани, без этих глупостей! — с возмущением воскликнул пан Высоцкий.

— Простите, но мне же неудобно, что вы, пан доктор, тратите столько времени и труда…

— Чего там, ваш сын мне уже заплатил. Спокойной ночи, пани. — И он исчез в коридоре вместе с Яскульским, который пошел проводить доктора по переулкам до Пиотрковской.