Последняя граница - Говард Фаст

— Брось! Одного мы заполучили, а тот пусть убирается к чертям!

Сандерсон согласился с ним.

— Это шайен, — заявил он, кивая на лежавшего в траве индейца со сломанной ногой и окровавленным лицом. — Возможно, вся их банда где-нибудь поблизости.

Второй индеец медленно поехал прочь. Первый лежал, опершись на локоть, неподвижный, даже не глядя на ковбоев, и тянул странную печальную мелодию.

— Что это такое?

— Похоронная песнь, — сказал Сандерсон.

Марси осклабился. Его дед был убит в бою с индейцами, и он считал, что ему полагается ненавидеть индейцев более, чем другим.

— Что мы сделаем с ним? — спросил Грин.

— Грязный краснокожий ублюдок… — злорадно процедил сквозь зубы Марси.

— Не трогайте его, — сказал повар Фергюсон. — Это не наше дело.

Индеец все так же не отрывал глаз от земли, лежа на боку, опираясь на локоть. Это был молодой человек, не достигший еще и тридцати лет, с правильным лицом, длинным мощным телом, выпуклой грудью и широкими плечами. Разорванная шпорой щека и сломанная нога причиняли ему боль, но он не показывал этого. Он лежал совершенно неподвижно в старых грязных штанах из оленьей кожи.

— Найдем дерево и вздернем его, — решил Реди.

— Брось, не надо!

— Послушай, Реди, — сказал повар, — не наше дело линчевать его. Может, он шайен, а может, и нет. Здесь никто ничего не знает об индейцах. Но линчевать его — не наше дело.

— Не шайен? Да ты посмотри на его мокасины!

Мокасины с совершенно изношенной подошвой, потертые и лопнувшие по швам, всё еще хранили следы былой красоты. Когда-то их с бесконечной заботой и терпением расшили бусами.

— Да, это мокасины шайена, — признал и Сандерсон.

Фергюсон переводил взгляд с одного лица на другое. Половина ковбоев были молодые ребята, не старше двадцати лет, загорелые, крепкие Фергюсон хорошо изучил их за те долгие ночи, когда они слегка поколачивали его. Уж так принято, чтобы каждая партия ковбоев пересчитывала ребра своему повару И он в каждом видел лучшие качества, присущие людям, живущим простой жизнью.

— Не линчуйте его, — сказал он — Бросьте его здесь одного, если вам хочется его смерти.

— Заткнись, поваренок! — сказал Марси.

Больше никто не произнес ни слова. Они стояли вокруг лежащего индейца и смотрели на него, а не на повара Фергюсон подошел к фургону с провиантом, взял там кружку с водой и протянул индейцу:

— Выпей!

Индеец поднял глаза, поглядел на Фергюсона и выпил воду, сказав что-то на своем языке.

— Свяжите его и посадите на лошадь! — вдруг заорал Реди он уже принял решение; а приняв его, всегда проводил в жизнь, о чем было известно всем его ковбоям.

Фергюсон беспомощно покачал головой, отвернулся и полез в фургон.

Привязав индейца к его лошади, они упрямо ехали около двух миль, пока не нашли достаточно высокое дерево, чтобы повесить на нем человека Это был старый пятнистый виргинский тополь, наклонившийся над ручьем Перекинув лассо через ветку тополя, они посадили индейца на его лошадь, накинули ему петлю на шею и прикрепили другой конец к костяной луке седла.

Каким-то образом индеец ухитрился стоять, выпрямившись в стременах, несмотря на сломанную ногу. Сохранить свое достоинство было его единственным желанием. Лицо его было бесстрастно, глаза закрыты.

— Мне до черта хочется, чтобы он хоть что-нибудь сказал, — пробормотал Сандерсон. — Противно, когда человек умирает, не сказав ни слова.

Но тут Реди стегнул пони, тот рванулся, и индеец повис в воздухе.

Фергюсон высунулся из фургона и погнал лошадей, заявив:

— Надо найти место для стоянки. Пора обед готовить.

В форте Уоллес оба эскадрона обросших бородами и пропыленных солдат сменили лошадей. Двигаясь по следу индейцев, они проехали половину штата Канзас с востока на запад и почти весь с севера на юг, сделав более пятисот миль. Они довели своих лошадей до полного изнурения и сами были не в лучшем состоянии.

В Уоллесе Мюррей и Уинт приняли ванну и побрились, а их люди легли, чтобы отоспаться. Мюррей изучил карту, написал донесения полковнику Мизнеру и генералу Круку, а затем напился до бесчувствия в офицерской столовой.

Так как полковник Льюис отправился со своими пехотинцами в поход против индейцев, командование принял капитан Гудолл. Он наблюдал за Мюрреем с плохо скрытым презрением, и когда Мюррей заявил, что Льюис сделал глупость, выступив так торопливо, только взгляд Уинта удержал Гудолла от еще более оскорбительного ответа на дерзкое замечание Мюррея. Уинт сам уложил Мюррея в постель, но спустя два часа Мюррей уже разбудил его.

— Прикажите людям седлать, — сказал он.

Уинт не возражал и не спорил — он понимал, что в душе Мюррея мучительная боль, которую невозможно успокоить, пока жертва не будет повержена. Мюррей, который был еще под хмельком, пробормотал:

— Если человек продался, он продался целиком.

Солдаты оседлали запасных лошадей, и Мюррей, небрежно сидя на белой кобыле — теперь вместо рослых серых коней у них были и белые, и чалые, и гнедые, и вороные, — повел отряд из форта.

Он вел всю ночь своих людей, полусонных, злых. Утром они поспали и снова двинулись дальше.

Эскадроны искали во всех направлениях. Однажды они повстречали фермера, сообщившего им, что у него пропало двенадцать быков, и, делая круг за кругом по его земле, они обнаружили след индейцев и место, где те свежевали украденный скот. Они дошли и до ручья, где с ветки тополя свисало лассо. Рядом находилась свежезасыпанная могила.

— Раскопать! — угрюмо приказал Мюррей.

Он не ожидал, что солдаты вытащат из нее тело линчеванного индейца.

— Интересно, кто это сделал? — спросил Уинт.

Они опять закопали тело, и Мюррей подумал: «Еще одним меньше! Сколько же еще они в состоянии продержаться?»

— Мы, вероятно, уже близко от них, — сказал Уинт.

Мюррей двинулся дальше, проклиная разномастных лошадей, не обладавших и наполовину выносливостью полковых серых. Их гнали без пощады и жалости. На следующий день, еще до полудня, отряд обнаружил место, где совсем недавно находился индейский лагерь.

— Они долго отдыхали здесь, — сказал сержант Кембрен. — Костры горели несколько часов.

Уинт поднял брошенный щит из бизоньей кожи, пробитый у края пулей.

— Простреленному щиту они уже не доверяют, — пояснил он Мюррею.

В сумерки они увидели индейцев, и Мюррей бесновался и проклинал всех и всё, потому что усталые лошади не могли следовать за ускользавшими от них индейцами.

— Нам необходим отдых. Люди еще выдержат, но вы погубите лошадей, — сказал Уинт.

И, вопреки своему желанию, Мюррей дал солдатам часовую передышку, во время которой он не переставая ходил взад и вперед среди наступившего мрака. Уинт подошел к нему и нерешительно положил ему руку на плечо: