Ронин - Игорь Денисенко

Но все же, все же. Чего ждать мне в будущем? Перед следующим шагом нужно окопаться на время и изучить хотя бы немного следующий период. Время, время. Не смотря на то, что его у меня вагон и маленькая тележка. Именно времени мне всегда не хватало. Слишком многое надо изучить, иметь в виду, намотать на ус, поставить на заметку, дабы не опростоволосится. И как тут не утонуть в море информации? Вычленить то действительно нужное, то, что пригодится, а не общие события и даты. Впрочем, Востриков сам того не зная, подкинул мне идею. Граф Сен-Жермен из меня вполне бы получился. Знание будущего, это тот козырь в рукаве, который всегда пригодится.

Но людей, как правило, интересует их личное будущее, те события, которые повлияют на их дальнейшую жизнь. Ну какое дело жителям Н-ска до того, что 23 Июля сего года начнется Японо-китайская война, о которой официально объявят только 1ого Августа? И Япония оттяпает у Китая Корею и остров Тайвань. какое им дело, что 13 Июля родится Исаак Бабель, а 3 Декабря умрет Роберт Льюис Стивенсон? какое им дело до всего этого? Следующей осенью в рязанской губернии родится замечательный поэт, с трагичной судьбой. Впрочем, у какого поэта судьба не трагична? Ещё Пушкин сказал: «Черт угораздил меня родится в России». Поколение революционеров народников ушло вместе с С.Перов-ской, Н.Кибальчичем и А.Желябовым в 1881году, а нынешние революционеры ещё бегают в коротких штанишках и стреляют из рогатки а не наганов. Время тихое и спокойное. Некое затишье перед очередной бурей. Года два пожалуй и можно переждать, устроиться на службу мало оплачиваемую и необременительную, но главное чтоб была крыша над головой и свободное время для изучения истории. Истории, в которой у меня есть своя роль, не отмеченная ни в каких документах, но тем не менее имеющая свою ценность.

— Ку-ку! — сказала серая механическая птичка выползшая из часов на стене трактира. Сказала и спряталась, наверное голоса своего устыдилась. Потому как нынешнее её «куку» больше походило на «ква-ква». Что ж, пора навестить Бориса Абрамовича.

Сложив, прочитанную газету и свернув её трубочкой, я вышел на прогулку. Всё было понятно кроме одного. Зачем Гершензону понадобилось сдавать меня в уголовку? И завтра утром в подсобке его ломбарда затаятся два полицейских, жаждущих меня взять под белые руки с цепочкой. Зависть? От того, что он не смог купить данную вещь, решил её отобрать при помощи купленных слуг закона? Не похоже это на него, хоть убейте меня не похоже. Он не Митрофан Палыч. Но тогда что же? И тут внезапное решение пришло в голову. Я достал цепочку из внутреннего кармана сюртука и нашел глазами заветное клеймо. Всё верно! «Амстердам.1895 г.» А на дворе стоял Май месяц 1894 года. Вот досада!

* * *

— Вот и свиделись, — кивнул я хозяину.

— А так мы вроде бы договорились на завтра? — растерялся Абрамыч, протирая пенсне.

В пенсне он был вылитый Антон Павлович Чехов. — Я ещё средств не изыскал?

— Вы знаете, а я вот подумал, что завтра не смогу зайти, — выдержал я паузу и продолжил, — Завтра тут с утра будут двое господ полицейских, а мне с ними встречаться не резон. И не потому, что криминал за собой чувствую. Не хочется мне вот так, за здорово живешь отдавать нажитое непосильным трудом. Надеюсь вы меня понимаете?

— Что вы такое говорите господин Векшин?

А фамилию он запомнил, отметил я про себя.

— С какой это стати полицейские? Что ж вы так про меня думаете?

— А думаю я про вас то, что вы обычный барыга ничем не примечательный. И сынок ваш, который сейчас в Петербурге учится на ювелира, с очень нехорошей компанией связался. Так, что когда вернется замена вам будет достойная с новыми криминальными связями.

— Вы что же это следили за мной? Справки наводили? — начал вникать в тему Борис Абрамович, потихоньку возмущаясь.

— Да зачем же? — пожал я плечами, — Мне совсем не нужно следить за человеком, чтоб знать о нем. Хотите я вам расскажу что у вас лежит в соседней комнате? Я ведь там никогда не был? Хотите?

— Ну, допустим, — поджал губы Гершензон.

— В соседней комнате много всякого барахла, которое я перечислять не буду. А расскажу я вам о небольшом сундучке выкрашенном зеленой краской, с коваными уголками и ручками. Сундучок ничем не примечательный и ценности не большой. Храните вы в нем всякие семейные документы и один манускрипт как вы полагаете четвертого века нашей эры.

При слове манускрипт Гершензон стал в стойку, словно сеттер учуявший дичь.

— На счет четвертого века вы ошибаетесь, и в авторстве ошибаетесь. Поскольку написан он не на иврите, и не на арамейском, а на другом языке. Но вы этот язык не знаете? Так ведь? А показать книгу специалисту боитесь?

Гершензон вспотел или мне показалось? Но капельки пота бисеринками выступили на его лбу.

— Изя паршивец проболтался? — воскликнул он взволновано.

— Да не знаю я вашего Изю, — тут я не соврал, с потомком Гершензона нынешним я ещё не встречался, — А даже если бы так, то Изя тоже не в курсе на каком языке сия книга написана? Но то, что вы из себя представляете я вам поведал, и о тайне ваше. А вот вы милейший думаете обо мне как о фальшивомонетчике и цепочка вам моя не понравилась не качеством, в коем вы всё-таки усомнились, а датой изготовления. Ну ошибся ювелир годом? Так стало быть теперь полицейских звать? Золото от этого не перестало быть золотом. Так ведь?

— Да, бог с ней, с цепочкой, — поморщился Борис Абрамович, — Откуда вам известно про книгу? Может быть вы и перевести её можете?

— Может быть, — скупо сказал я, — Если вы заплатите мне за цепочку реальные деньги.

Я посмотрю, что можно сделать.

— Хорошо, — неожиданно согласился Гершензон. Заинтриговал я его донельзя. — Сто пятьдесят рублей вас устроят?

— Вполне.

— А чем докажете господин хороший, что вам это не Изя рассказал по пьяной лавочке?

— Ну, хорошо, — я вздохнул, — листок бумаги и перо.

На предложенном листке я вывел старательно и аккуратно следующее:

ἐν ἀρχῇ ἦν ὁ λόγος, καὶὁλόγοςἦνπρὸςτὸν θεόν καὶθεὸςἦνὁλόγος

— Сходите и проверьте первую строчку с первоисточником. А я пока подожду вас на улице.

* * *

Он выскочит, что папиросу докурить не успею, подумал я, чиркая спичкой.

А дело было в следующем. Точнее не дело а так, мелкое хищение произошедшее в 37 го-ду. Имея дело с нечистыми личностями всегда надо быть на чеку. Папаша Гобсек зазевался и некая, не установленная личность поперла у него увесистый сундучок в надежде на то, что хранит он в нем драгоценности. Но в ларце ничего хорошего не оказалось, старые письма. Долговые расписки дореволюционных времен и некая старая книга на дне. Видя, что прибыли от кражи никакой, неустановленная личность сдала эту книгу в книжный магазин, где работал мой знакомый Нестор Петрович Мухин большой знаток и ценитель книг. За книгу вору он отвалил неслыханную по тем временам цену — пятьдесят рублей. Раритет стоил конечно гораздо больше, но Мухин и так выложил за него всё что имел, месячную зарплату. Манускрипт представлял из себя ни что иное, как рукописный текст «Нового завета», написанный на классическом койне. А именно это было Евангелие от Иоанна, написанное чуть ли не самим Иоанном. И пока Мухин был в экстазе. Гершензон был в трауре и впервые в жизни давал показания чекистам. Из сбивчивых и мутных показаний гражданина Гершензона, прерываемых рыданиями, следствию удалось выяснить следующее. Книга эта передавалась в их семействе с незапамятных времен. Никому и никогда не показывалась. В ней якобы было зашифровано место нахождения некой реликвии, а какой именно никто не знает. В старые времена папаша Гершензона поверил одному жулику и тот прожил месяца два на их содержании, но место хранения реликвии так и не указал. Что это была за реликвия Гершензон умалчивал. В общем темная была история. И кончилась бы она ничем, если б друг мой Мухин держал язык за зубами. То, что книга у него разнеслось быстро, и книгу вернули владельцу. И горю Мухина не было предела.

Ровно как и расстройству Гершензона. Миф о кладе растаял. Правоверный иудей хранил, оказывается, христианскую реликвию. И не только он, а неисчислимое количество его предков. В чем я лично сильно сомневался. Не могло быть такого, чтоб любознательные евреи не выяснили язык написания и суть написанного столько времени. Оставалось только предположить, что попала она к папаше нынешнего Гершензона совершенно случайно и тот в повседневной суете о книге просто забыл. А выяснил он её истинное содержание или нет было неизвестно. Впрочем, Иосиф Борисович на время из города пропал. Надо полагать с книгой. А вернулся он из столицы весьма довольный жизнью и с деньгами.

И хоть греческий я не знал, равно как и арамейский, но книгу эту в руках держал и первую строчку помнил. Перевод же строки написанной мной был следующим: Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Только я ещё не решил открывать ли глаза Борису Абрамовичу на то какая рукопись у него находится, или побыть тем самым жуликом, занимающимся переводом, пару месяцев.