Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II - Дэн Абнетт

Аарон Дембски-Боуден

Подземная война

Я был на охоте, когда увидел их. Это были… не знаю, кто это был. Плоть всех цветов радуги, которая изменялась и преображалась. Дюжины ртов, двигавшихся по телам, изрыгавших пламя и поджигавших деревья. Лес пылал. А они парили. Я пытался их сбить, но лазерные выстрелы ничего им не сделали. Даже не повредили их кожу. Впрочем, привлекли внимание.

Я бежал. Бежал так быстро. Мне нужно было вернуться к Мелоре. Скорости не хватило. Там были другие такие же, а кабина горела. Я слышал ее крики.

Не знаю, что они такое, но знаю, что хочу помочь вам уничтожить их. Не за Императора и не за Жиллимана, как бы там его ни звали.

За Мелору.

Предполагается, что мы не ведаем страха.

Это не просто слова. Не ведать страха — основа биоалхимической тайны, которая странствует по незримым нитям наших генов. Мы рождены, чтобы сражаться и умирать, никогда не познав страха. Мы понимаем его. Терпим. Подчиняем себе.

Однако мы никогда не страдаем от него, и потому не знаем его подлинного вкуса. Страх — не более чем биологическая реакция, физиологический курьез, поражающий низших существ интеллектуальным расстройством различной степени тяжести.

Это всего лишь первый шаг. Сначала необходимо не ведать страха. Затем следует отважная убежденность: посвящение жизни абсолютной чистоте цели. Возвыситься в ряды Легионес Астартес означает, что необходимо отбросить все остальное. Твоя семья мертва. Твоя молодость несущественна. По меркам галактики ты никогда не рождался. Ты избавляешься от остаточных притязаний на человечность.

Один воин — ничто. Легион — все.

Ты должен жить по этому принципу. Должен быть воплощением этих слов и гарантировать, что каждый вдох посвящен их претворению в жизнь.

Став космическим десантником, ты больше не человек. Ты — легионер, тот, кто преодолел пределы людских забот и вышел в генетическую чистоту трансчеловечности. Ты облачен в цвета своего Легиона, носишь символ своего Легиона и служишь повелителю своего Легиона. Ты держишь оружие, выкованное в пламени литейных твоего Легиона. Твоя жизнь, дыхание и пот — культура твоего Легиона, принесенная с родного мира Легиона и проявляющаяся в традициях и ритуалах Легиона.

Над легионером — отделение — стая, коготь, звено, ячейка. Над отделением — только Легион. В этом сила. В этом долг.

Долг должен притупить все прочие чувства. Легионы — это оружие, не более того: воины, созданные для войны, в точности как орало, переплавленное на меч. Мечи не ведают страха и не имеют чувств. Они не тоскуют по дням, когда чертили землю на мирных полях, и не ломаются еще до первого удара. Так же дело обстоит с Легионами и бывшими людьми, из которых состоят их ряды.

Однако человеческий разум — не чистый лист. Даже если взять сознание ребенка — до того, как реалии жизни научат его принимать решения, идти на компромиссы и знать свои пределы — холст разума уже окрашен множеством знаний. Мы — не бездумные орудия, а разрыв с человечеством не означает, что мы полностью бесчеловечны. Человечность — наша основа, та черта, на которой ведется строительство. В этом и заключена идеальная мощь облика и функциональности легионера. Несмотря на все свое невежество, Император сделал так много правильного. Мы — оружие, в котором человечество нуждалось, чтобы притязать на звезды. Не люди и не не-люди, а нечто за пределами и того и другого. Транс-люди, или даже пост-люди, как говорят некоторые писатели. Быть может, ближе к истине будет «бывшие люди».

Как бы то ни было, как и у всего, к чему прикасаются люди, процесс не лишен изъянов. Некоторые разумы выдерживают вознесение от мальчика до легионера, и есть то, что врезано слишком глубоко, чтобы соскоблить его при создании души идеального солдата. Порой внутри воина остается слишком много от человека. Такие несчастны и дефектны, это мякина, опадающая с пшеницы. Несовершенные шестеренки в идеальной военной машине.

Большинство не протягивает достаточно долго, чтобы вообще облачиться в керамит, не говоря уж о том, чтобы маршировать под знаменами Империума. Легионы — жестокие фабрики плоти, и их испытания выбраковывают слабых из числа сильных. Чтобы быть Легионес Астартес, ты должен не ведать страха и вести жизнь, исполненную абсолютного долга во имя высшего идеала.

Возможно, в будущем процесс как-то улучшится или изменится, исчезнет глубинная человечность, которая составляет нашу основу. Если такое произойдет, я не стану завидовать тем приниженным поколениям, что последуют за нами.

На данный момент не существует надежного способа убить человеческий дух в сердце каждого воина. Подобное пожелает только глупец.

Однако я не уверен, что со мной согласятся повелители всех Легионов.

— рукописный трактат неизвестного автора

Исчерпав боеприпасы и запас везения, Кауртал понял, что наконец добрался до безопасного места, когда увидел огонь.

Свет скромного костерка из обломков выхватывал силуэты живых и мертвых, которые отбрасывали тени на стены пещеры. Люди были сгорбленными и костлявыми, исхудавшими из-за плохого питания, согнутыми ранами и усталостью. Прежде чем они успели добраться до туннелей, большинство подверглись губительному воздействию радиационных ожогов и носили Отметку Калта, начертанную страданием на разрушающейся плоти. Их тени были безучастными марионетками, которые заторможено и неуклюже плясали на каменных стенах.

В облике самого Кауртала — громадного воина в шлеме, увенчанном двумя рогами — присутствовало суровое и мрачное величие, которого лично он больше не чувствовал. На теневом воплощении не было видно повреждений доспеха и усталости, которая пронизывала тело до самых костей.

Соединительные разъемы вдоль позвоночника представляли собой пораженные болью скважины, вопиющие о необходимости ухода за ними. Такие же гнезда на плечах и груди, где доспех подключался к генетически усовершенствованному телу, были дырками в плоти, которые болезненно растягивались при каждом движении.

Кауртал точно знал, сколько времени провел здесь. Знал, хотя жил в мире, где не было дня и ночи, поскольку рунический дисплей глазных линз отслеживал каждый час, каждую минуту и каждую секунду, проведенные им в этом мраке.

Он утратил собственный болтер шесть лет двести сорок дней тому назад. С тех пор он носил тринадцать других болтеров, забирая оружие у павших и неизбежно теряя его вновь в моменты наиболее жестоких схваток.

Несколько секунд он наблюдал за игрой теней, скользящих по древнему камню. На стене пещеры, насмехаясь над ним, мерцало его собственное изображение. Крылатое. Рогатое. То, что видели его враги. То, что они видели почти семь лет.

— Повелитель, — взывала к нему группа покрытых струпьями, окровавленных ничтожеств. — Повелитель. Великий повелитель, прошу. Благословите, повелитель.

Невероятно. Отчаяние заставляло их верить, будто ему есть дело до их жизней.

Кауртал игнорировал всех, направляясь к громоздкой фигуре в дальней части пещеры. Перед ним разбегалось все больше отбросов и выживших, и их тени плясали на стенах с дьявольской быстротой.

Фигура поприветствовала его из темноты, проявив огромное уважение тем, что обратилась первой. Ее глазные линзы были такими же синими, как небо в сезон засухи над Городом Серых Цветов, дома на Колхиде. Она неподвижно стояла, издавая гул работающей брони. На шлеме были клыки, громадные плечи указывали на чудовищную, нечеловеческую силу. Для Кауртала это был просто воин в доспехе катафрактия. Для людей, которые ему прислуживали, это был убийца, сотворенный по образу сгорбленного и давно позабытого божка-примата. Его голос доносился из вокса рычанием, похожим на удар грома на горизонте.

— Джерудай Кауртал, — произнес он. — Ты еще жив.

Кауртал кивнул, и сочленения его собственного доспеха издали гудение.

— Похоже на то.

Терминатор поднял тяжеловесную руку. Возможно, это было приветствие.

— И вот наши пути вновь пересекаются, — сказал он, — на две тысячи четыреста сороковой день.

В том, что Туул помнил точный день, тоже не было ничего удивительного. Они все считали дни. Теперь Несущие Слово приветствовали друг друга подобным образом.

— Ты последний из Извивающейся Руны?

Кауртал не был уверен на этот счет. Он уже несколько недель не видел никого из своего ордена. Если быть точным, пятьдесят один день, а те, кого он обнаружил, были телами, которым предстояло гнить в пещере, во всех прочих отношениях заброшенной.

— Думаю, что это возможно, — согласился он. — Нам нужно поговорить.

Перед тем как ответить, терминатор молчал несколько секунд.

— Ну, так говори.

— Не здесь, — Кауртал указал на рабов.