Утро под Катовице - Николай Александрович Ермаков

войти. Здесь почти в точности повторилась та же сцена, что и в холле, с предъявлением доказательств моей шпионской сущности из ранца. Задумчиво повертев немецкую карту в руках, Куприянов спросил, обращаясь ко мне:

Ну что, шпион, признаваться будешь?

Буду, — спокойно согласился я и продолжил многозначительным тоном, глядя на пехотного и конвойного, — но…

Чекист недоверчиво хмыкнул, смерил меня профессиональным пронизывающим взглядом и сказал Воробьёву:

Отведи лейтенанта в холл, пусть там рапорт пишет!

Затем, дождавшись, пока дверь закроется с другой стороны, он, заглянув в мою солдатскую книжку спросил:

Ну вот, Анджей Ковальский, я Вас слушаю.

Лучше уж называйте меня Андрей Ковалёв, так более правильно. И я не шпион, но у меня есть три портфеля немецких документов, которые могут быть Вам интересны и танк.

Танк?! — удивленно переспросил Куприянов.

Да, панцер четыре, новейший немецкий танк.

Чекист вскочил со стула и опершись кулаками в стол, вонзился в меня взглядом. Я в ответ смотрел честно и открыто. Через минуту лейтенант госбезопасности сел и, заглянув в мой ранец спросил:

А мыло, тушёнка немецкая откуда?

Так я же с немцами воевал, танк у них захватил, документы, ну и тушёнку с мылом попутно… Может руки развяжете? Совсем затекли уже!

Развяжем, развяжем, подожди чуток и развяжем… — как то неопределенно, будто разговаривая сам с собой, ответил чекист. После чего, подойдя к двери, крикнул:

Воробьёв, Борисов! Ко мне! — затем, дождавшись их появления, приказал, указывая на меня, — глаз не спускать!

Отдав приказания, Куприянов собрал свои бумаги со стола в портфель и вышел с ним из кабинета, оставив меня вместе с внимательно наблюдавшими за мной конвойными. Так мы и стояли минут пятнадцать до возвращения лейтенанта госбезопасности, который, открыв дверь и не заходя в комнату скомандовал:

Ведите его за мной! И сидор его возьмите!

Затем мы поднялись на второй этаж и меня завели в просторный кабинет обставленный богатой дубовой мебелью, очевидно оставшейся от прежних польских хозяев. Здесь на кожаном кресле за массивным столом расположился уже целый майор госбезопасности, широкоплечий, склонный к полноте мужчина с проницательным взглядом опытного чекиста, который при моем появлении сразу же стал отдавать приказы:

Конвойным ожидать снаружи, Куприянов, развяжи ему руки и садись, записывай, — он повелительным движением указал на второй стол у стены.

Когда, наконец, мне освободили руки, я покрутил кистями, разгоняя застоявшуюся кровь и без приглашения уселся на стул напротив майора, на что с его стороны возражений не последовало.

Итак, приступим, — перешёл к делу главчекист, значит Вы, Анджей Ковальский, именующий себя Ковалев Андрей…

Иванович, — добавил я.

Иванович, — повторил за мной майор и продолжил, — утверждаете, что знаете, где находится новейший немецкий танк и некие немецкие документы?

Да именно это я и утверждаю, я ведь сам их там оставил.

А кому ещё об этом известно?

Да кроме Вас двоих больше никто об этом и не знает, я-то один был.

То есть, Вы в одиночку угнали танк… Кстати, где Вы его захватили?

Под Бохней, это недалеко от Кракова.

То есть Вы в одиночку на немецком танке проехали по их тылам от Кракова до Львова, — теперь в его голосе чувствовалось откровенное недоверие.

Ну да, пришлось покрутиться по проселкам да перелескам, ну и повоевал немного, когда меня обложить попытались.

Ладно, подробности позже… Насколько я понимаю, Вы карты читать умеете? — увидев, что я кивнул, майор продолжил, — тогда покажите место расположения танка, — и пододвинул в мою сторону изъятую у меня же карту.

Я, подойдя к столу, взял протянутый мне карандаш и поставил аккуратный крестик. После чего главчекист взял карту и вышел из кабинета, оставив меня наедине с Куприяновым, который, впрочем сидел молча и никак не проявлял своего присутствия. Вернувшись минут через десять, майор приступил к допросу. Он задавал вопросы, я подробно отвечал, а Куприянов записывал, периодически предлагая мне сделать паузу, так как он писал медленнее чем я говорил.

Допрос начали с моих анкетных данных, потом майор расспросил о родителях, далее перешли на войну и я описал бой с немцами и моё последующее бегство.

Ну вот скажите мне, Андрей Иванович, почему Вы, нарушив присягу, сбежали с поля боя и дезертировали?

Я никогда не воспринимал Польшу как свою Родину, это было фашистское государство, в котором угнетались непольские национальности и трудящиеся. Если бы это зависело от моего желания, то я никогда не пошел бы служить в их армию, — отбарабанил я заранее подготовленную речь и по лицу главчекиста было видно, что мои слова ему понравились.

А что же Вы в таком случае раньше не эмигрировали в СССР?

Я же только четыре года назад стал совершеннолетним, но я не мог бросить свою маму, которая в то время тяжело болела, а в тридцать седьмом она умерла, для меня это было тяжёлым ударом и я долгое время был… как бы правильно сказать… — ну не говорить же, что, дескать, у меня была депрессия, они тут и слов-то таких не знают! — Я был потерянным… А потом, в тридцать восьмом меня забрали в армию.

Далее я подробно описал мою дорогу до Бохни, а затем и захват танка.

Но вот тут я решительно Вас не понимаю, Андрей Иванович, таким образом как Вы шли, можно было в одиночку без особых трудностей за десять — пятнадцать дней дойти до Львова, а потом и дальше до советской границы, в случае если бы СССР не решил освободить Западную Украину…

Он налил из графина воды в стакан и выпил, потом предложил воду мне. На что я показал ему на фляжку, так и висевшую у меня на ремне и сказал:

Я, если позволите, из своей фляжки, родниковой воды… — и, после его молчаливого согласия, сделал несколько больших глотков красного вина, ух, как хорошо! А то действительно в горле пересохло.

Так вот, — продолжил допытываться майор, — мог идти себе спокойно, а тут ни с того ни с сего, напал на немцев, двоих зарезал, — (я ведь ему только про двоих рассказал, и то сколько недоверия!), — Танк угнал, пострелял из пушки, прямо сумасшедший дебош какой-то!

«Да баба там была, бесподобно красивая, и, как потом выяснилось, невероятно сладкая, фантастическая женщина, только за одну ночь с которой можно свою жизнь отдать, а я всего-то двух (ну ладно, пятерых!) фрицев зарезал!»

Ну да, — не стал я спорить, — не совсем разумно выглядит, но я после той бомбежки а потом и боя и с немцами был очень сильно напуган, точнее сказать, был в ужасе! Видели бы