Тени не исчезают в полдень (СИ) - Бережная Елизавета

Алек не заметил, как к нему совсем близко подкрался тень. На плечо легло что-то тяжёлое и невесомое одновременно. Алек дёрнулся, больно ударился локтем о дверь и замер, потирая ушибленное место. Он смотрел на возвышающегося впереди человека совершенно равнодушно. Пока не показалось из тени покрытое мелкими морщинками и оттого кажущееся ещё ласковее лицо.

— И что ты тут прячешься? — прошептал дядя Рома и потрепал Алека по волосам. — Я зайду сейчас, и мы всё решим. Ты не бойся только.

И он вошёл. Когда новый человек переступил порог, те двое одновременно обернулись. Яркий контраст представлял дядя Рома, нескладный и живой, рядом с безликим первым. Они стояли совсем рядом, даже пожали друг другу руки. И всё равно между ними разверзлась пропасть. Сердце подсказывало, и Алек ловил на фальшиво приветливом лице-маске презрительные складочки и насмешливо прыгающие в глазах отблески света лампочки. С каждой секундой всё сильнее Алеку не нравилось это лицо.

— Вы родственник? — словно невзначай, заметил первый. А ведь только что он говорил, что родственников быть не может.

Как Алек хотел, чтобы дядя Рома соврал! Он прятался за дверью, как за щитом, подглядывал в тонкую щёлочку. Весь мир поместился для него в кухне. Кругом ничего, пустота. И щёлочка, которая отделяет его от мира. Она не расширится. Алек останется в пустоте. Потому что ничего нет, кроме этой пустоты. Только холодный и колючий детский дом.

— Нет, — опустив глаза, признался дядя Рома.

Алек хотел бежать в кухню, схватить за руку первого, кричать, пока не сорвёт голос. Только о чём кричать, Алек не знал. Мыслей не было. Такая же пустота, только внутри.

И ещё долго говорил что-то первый, и дядя Рома махал руками и тоже говорил много и долго. Алек слушал его голос. А голос первого, такой же обычный, как голос из новостей по телевизору, пролетел мимо, как ветер. Когда делегация двинулась к выходу, Алек юркнул в комнату. Ника бросилась к нему, прижалась головкой к его неудобной рубашке. Алек чувствовал, как она дрожала. И когда появились на пороге лица, он повернулся, собой закрывая Нику. Он смотрел на лица молча, неподвижно. И в одном полном наивной ненависти взгляде вырвался крик раненой детской души.

Лица неопределённо молчали. Алек знал, что они хотят сказать, и всё отдал бы, чтобы не услышать ещё раз этих слов. Ника спряталась за его спиной. Алек шагнул вперёд навстречу выходящим на свет теням.

И снова закружился в водовороте мир вокруг. Тени бежали по кругу и сливались с лицами. Со всех сторон они следили за Алеком, пока исчезали и возрождались, уродливые, нелепые. Пока не превратились в комнату, тоже уродливую и нелепую. И если тени пугали своей неясностью, то комната — прямотой и точностью.

Алеку она напомнила коробку, большую такую и закрытую со всех сторон. Тесно. Страшно. Алек не шевелился. И Ника, вцепившись в его руку, замерла. Пожилая женщина в аляпистом платье и огромных глупых очках, с глазами, как у мухи, и длинными скрюченными лапами, тоже как у мухи, неуклюже присела на корточки перед ними.

Алек ещё не смотрел на взрослых сверху вниз. Он испытывал странное чувство, будто эта женщина на самом деле была насекомым. И комната — коробкой. Алек знал, что не должен стоять здесь. И тем более не должна здесь стоять Ника. И во всём, во всём виноваты лица.

У женщины этой лицо было бесцветное и пустое. Алек молчал, когда она спрашивала, одёрнул руку, когда попыталась коснуться. Ника отпрыгнула от её ласки. И Алек не выдержал. Всё плохое, что копилось в нём, разорвало кокон и вырвалось на свободу. Оно отравляло слова и голос, растекалось по телу, бежало морозом по кончикам пальцев. Скопившиеся слёзы превратились в злость. Грубо сросшиеся шрамы болели хуже открытых.

Алек пылал. Воздух кругом наэлектризовался и потяжелел. Вспышка боли грубо вернула в реальность. Искажённое от гнева лицо женщины стояло перед Алеком. Ника плакала, уткнувшись в его футболку. И щека горела.

Алек испуганно коснулся кожи. Боль усилилась. А злость пеплом осыпалась под ноги. Скрип пола Алеку казался его тихим шелестом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он шёл. А фигура впереди напоминала столб. Или шахматного ферзя. Идти было страшно и сложно. Фигура оборачивалась, сверкала своими огромными глазами. Тогда Алек опускал взгляд, чтобы не получить новую пощёчину. Фигура забормотала что-то про правила и порядки. Алек, не сбавляя шага, наклонился к Нике и, чтобы фигура не услышала, прошептал:

— Тебя никто не тронет.

Эхо подхватило мальчишеский голос, перекинуло его в другой конец длинного коридора и вернуло. Вернуло другим, холодным, взрослым.

— Спрячься пока.

Алек оставил поцелуй на горячем лбу Ники. Послушно она скрылась в ветхой беседке. Алек вышел в центр двора. Навстречу ему выступили одновременно три силуэта.

— Ну здравствуй, малец, — усмехнулся один из них.

Алек остановился, заставляя силуэты сделать лишние три шага. Три секунды дали ему возможность принять непринуждённую и немного вызывающую позу — его коронную.

— Не приближайся к моей сестре. — Алек не злился. Он требовал, приказывал. Злость здесь не работала.

От первого удара Алек ловко ушёл. Он был готов несмотря на внешнюю расслабленность. Растерявшегося нападавшего Алек сбил с ног ударом со спину. На второго из-за угла выпрыгнул другой мальчишка. И Алек подмигнул ему в знак благодарности. С третьим было сложнее. Алек и сам получил по лицу. Капающая из носа кровь запачкала руки и только выстиранную серую футболку. Выбитое пару дней назад колено подводило. Алек танцевал, ловко, гибко. Соперник его бил сильно, но неуклюже. Его хватило ненадолго.

Все трое сдались, когда за спину Алека встали ещё четверо ребят. Они не вмешались. Одного вида угрозы побитым противникам хватило. Зажав нос краем футболки, Алек смотрел вслед отступающим. И только когда опасность скрылась, запрокинул голову, чтобы остановить кровь.

Ника выскочила из беседки, подбежала к Алеку, взволнованно тараторила, злилась, толкнула в грудь. Алек глупо улыбался. У него было оправдание для любых безумий. Оправдание это стояло перед ним. Чем меньше доверял Алек миру, тем сильнее сближался с Никой.

И понеслись в бешеном потоке кадры. Алек летел по собственной жизни. Времени здесь не существовало. Он видел себя, мальчишку, впервые засыпающим в новой пижаме на новом месте. Видел он себя семнадцатилетнего сбежавшим из корпуса в ночь, в покосившейся беседке под тетрисом из звёздного неба.

Алек вспоминал с невероятной чёткостью то, что у других называется детством. Как сначала он верил, убеждал Нику, что всё закончится, ждал у окна, бежал к дверям при звуке шагов. Как знакомился с улыбкой, как считал друзьями всех, кто подал ему руку. И как медленно, ошибка за ошибкой, разочаровывался.

То, что казалось цветным становилось серым. Серое оказывались чёрно-белым. Размытое — чётким, как стены комнат. Целое разлетелось вдребезги. И лица закрыли мамины глаза.

Пока не начали медленно возвращаться цвета.

Алек вышел из детского дома, ступил одной ногой в новый мир. Он вытянул за собой Нику. Абстрактные картинки мелькали перед глазами. Они снова стали цветными. Алек был зрителем в собственном сознании и ничего не мог с этим поделать. Всё осознавал, всё понимал и оставался бессильным. Тени…

Холодный ветер перевернул махом десяток страниц. Экран погас и загорелся снова. Разноцветный дождь полился на Алека. И редкие моменты получалось уловить и удержать в руках. Остальные падали под ноги и растворялись. Скоро Алек утонет в пепле. Пора сжигать и его.

Алек выловил знакомый голос среди сотен слившихся в одну песню голосов и прислушался.

— Хорошо вечером. Не жарко.

Майя потянулась и подошла к самому краю балкона. Алек остался в стороне. Он высоты не боялся, просто недолюбливал. Голова немного кружилась.

— И солнце не палит, — протяжно продолжала Майя.

Ветер трепал её волосы и лёгкое воздушное платье. Майя напоминала одуванчик с жёлтой от света заходящего солнца головкой и белым парашютиком волос. Закат стлался и по крышам домов, и по тротуарам, и по рекам машин вдалеке. Здесь не было никого. И для одной Майи уходило за горизонт солнца.