Мадонна будущего. Повести - Генри Джеймс

Всегда помня, что в карманах у нее не густо, она тем не менее неизменно оставляла пенс или по крайней мере полпенса на покупку газеты, и те, которые сейчас пробежала, убедили ее, что там все обстоит как обычно. Сэр А. Б. В. Бидел-Маффет, кавалер ордена Бани, член парламента, в понедельник вернулся из Андертоуна, где лорд и леди Шепоты принимали в высшей степени избранное общество, собравшееся у них с вечера прошлой пятницы; сэр А. Б. В. Бидел-Маффет, кавалер ордена Бани, член парламента, во вторник намерен присутствовать на еженедельном заседании Общества друзей отдыха; сэр А. Б. В. Бидел-Маффет любезно согласился председательствовать в среду на открытии в Доме самаритян распродажи изделий, сработанных миддлсенскими инвалидами. Эти привычные сообщения не утолили, однако, ее любопытства — напротив, только сильнее раздразнили; она прочитывала в них мистические смыслы, какие ни разу не прочитывала прежде. Правда, полет ее мысли в этом направлении был ограничен, поскольку уже в понедельник на собственном ее горизонте забрезжили новые возможности, а во вторник… ах, разве этот вторник, когда все озарилось вспышкой живого интереса, достигающего степени откровения, разве этот самый вторник не стал знаменательнейшим днем в ее жизни? Да, именно такими словами, очевидно, следовало бы обозначить утро этого дня, если бы ближе к вечеру она — во исполнение своего плана и под воздействием охватившего ее, кстати, как раз с утра, волнения — не отправилась на Чаринг-Кросский вокзал. Там, в книжном киоске, она накупила ворох газет — все, какие были выставлены; и там, развернув одну из них наугад, в толпе под фонарями, она поняла, поняла в тот же миг с особой отчетливостью, насколько ее сознание обогащает заметка «Беглый взгляд (номер девяносто три) — Беседа с новым драматургом», которая не нуждалась ни в стоявших в конце инициалах «Г. Б.», ни в тексте, обильно уснащенном огромными, как на афишах, Мортимерами Маршалами, почти вытеснившими все остальное, чтобы помочь ей найти объяснение, на что потратил свое время ее приятель. К тому же, как ей вскоре стало ясно, потратил весьма экономно, чем вызвал у нее удивление, равно как и восхищение: помянутый «Взгляд» запечатлел не что иное, как «чашку чая», которой в прошлую субботу их потчевал бесхитростный честолюбец, со всеми заурядными подробностями и бледными впечатлениями от Чиппендейл-клуба, вошедшими в состряпанную Байтом картинку.

Байт не стал ходатайствовать о новом интервью — не такой он был дурак! Потому что при ее уме Мод сразу смекнула, какого дурака он свалял бы, и повторная встреча только бы все испортила. Он, как она увидела, — а увидев, от восхищения просияла, — поступил иначе, выказав себя журналистом высочайшего класса: состряпал колонку из ничего, приготовил яичницу, не разбив и двух-трех яиц, без которых ее, как ни старайся, не приготовишь. Единственное яйцо, которое на нее пошло, — рассуждения милого джентльмена о месте, куда он любил приходить на файф-о-клок, — было разбито с легким треском, и этот звук, разнесшийся по свету, был для него сладчайшим. Чем и было автору наполнить статейку, о герое которой он и впрямь ничего не знал! Тем не менее Байт умудрился заполнить ее именно тем, что как нельзя лучше служило его цели! Будь у нее больше досуга, она могла бы еще раз подивиться подобным целям, но поразило ее другое — как без материала, без мыслей, без повода, без единого факта и притом без чрезмерного вранья он сумел прозвучать с такой силой, словно бил на балаганном помосте в барабан. И при всем том не выказал излишней предвзятости, ничем не досадил ей, ничего и никого не назвал и так ловко подбросил Чиппендейл-клуб, что тот перышком влетел в сторону за много миль от истинного своего местоположения. Тридцать семь пресс-агентств уже выслали своему клиенту тридцать семь вырезок, чтобы, разложив тридцать семь вырезок, их клиент мог разослать их по знакомым и родственникам, по крайней мере оправдав тем самым понесенные затраты. Однако это никак не объясняло, зачем ее приятелю понадобилось брать на себя лишние хлопоты — потому что хлопот с этой статейкой было немало; зачем, прежде всего, он урывал у себя время, которого ему и так явно недоставало. Вот в чем ей предстояло немедленно разобраться, меж тем как все это было лишь частью нервного напряжения, вызванного большим, чем когда-либо прежде, числом причин. И напряжение это длилось и длилось, хотя ряд дел, с ним не связанных, почти так же плотно ее обступил, и потому минула без малого неделя, прежде чем пришло облегчение — пришло в виде написанной кодом открытки. Под открыткой, как и под бесценным «Взглядом», стояли инициалы «Г. Б.», Мод назначалось время — обычное для чаепития — и место, хорошо ей знакомое, ближайшей встречи, а в конце были приписаны многозначительные слова: «Жаворонки прилетели!»

В назначенный Байтом час она ждала его за их начищенным, как палуба, столиком, наедине с горчичницей и меню и с сознанием, что ей, пожалуй, предстоит, хочет она того или нет, столько же выслушать от него, сколько сказать самой. Поначалу казалось, так оно, скорее всего, и произойдет, так как вопросы, которые между ними возникли, не успел он усесться, были преимущественно именно те, на каких он сам всегда настаивал: «Что он сделал, что уже и что осталось еще?» — вот такому дознанию, негромкому, но решительному, он и подвергся, как только опустился на стул, что не вызвало у него, однако, ни малейшего отклика. Немного погодя она почувствовала, что его молчания и позы с нее хватит, а если их мало, то уж его выразительный взгляд, буравящий ее, как никогда прежде, ей совершенно нестерпим. Он смотрел на нее жестко, так жестко — дальше некуда, словно хотел сказать: «Вот-вот! Доигралась!» — что, по сути, равнялось осуждению, и весьма резкому, про части интересующего их предмета. А предмет этот был, ясное дело, нешуточный, и за последнее время ее приятель, усердно им занимаясь, явно осунулся и похудел. Но потрясла ее, кроме всего прочего, одна вещь: он проявлялся именно так, как бы ей хотелось, прими их союз ту форму, до которой они в своих обсуждениях-рассуждениях еще не дошли, — чтобы он, усталый, возвращался к ней после тьмы дел, мечтая о шлепанцах и чашке чая, ею уже приготовленных и ждущих в положенном месте, а она, в свою очередь, встречала его с уверенностью, что это даст ей радость. Сейчас же он был возбужден, все отвергал и еще больше утвердился в своем неприятии, когда она выложила ему новости — начав, по правде сказать, с вопроса, который первым подвернулся на язык:

— С чего это тебе понадобилось расписывать этого тютю Мортимера Маршала? Не то что бы он не был на седьмом небе…

— Он таки на седьмом небе! — поспешил вставить Байт. — И крови моей не жаждет. Или не так?

— Разве ты расписал его ради него? Впрочем, блестяще. Как ты это сумел… только по одному эпизоду!

— Одному эпизоду? — пожал плечами Говард Байт. — Зато какой эпизод! Все отдай, да мало. В этом одном эпизоде — тома, кипы, бездны.

Он сказал это в таком тоне, что она несколько растерялась:

— О, бездны тебе и не требуются.

— Да, чтобы наплести такое, не очень. Там ведь нет и грана из того, что я увидел. А что я увидел — мое дело. Бездны я припасу для себя. Сохраню в уме — когда-нибудь пригодятся. Так, сей монстр тебе написал? — осведомился он.

— А как же! В тот же вечер! Я уже наутро получила письмо, в котором он изливался в благодарностях и спрашивал, где можно со мной увидеться. Ну, я и пошла с ним увидеться, — сообщила Мод.

— Снова у него?

— Снова у него. Мечта моей жизни, чтобы люди принимали меня у себя.

— Да, ради материала. Но когда ты уже достаточно его набрала — а о нем ты уже набрала целый кузов.

— Бывает, знаешь ли, набирается еще. К тому же он рад был дать мне все, что я в силах взять. — Ей захотелось спросить Байта, уж не ревнует ли он, но она предпочла повернуть разговор в другую плоскость: — Мы с ним долго беседовали, частично о тебе. Он восхищен.

— Мною?

— Мною, в первую голову, думается. Тем паче что теперь оценили — представь себе — мое то интервью, отвергнутое и разруганное, в его первоначальном варианте, и он об этом знает. Я снова предложила мои заметки в «Мыслитель» — в тот же вечер, как вышла твоя колонка, отослала вместе с ней, чтобы их раззадорить. Они немедленно за них ухватились — в среду увидишь в печати. И если наш голубчик не умрет — от нетерпения! — в среду я с ним пирую: пригласил меня на ленч.

— Понятно, — сказал Байт. — Вот за этим мне и понадобилось его пропечатать. Прямое доказательство, как я был прав.

Они скрестили взгляды над грубым фаянсом, и глаза их сказали больше любых слов — и к тому же говорили и вопрошали о многом другом.

— Он полон всяческих надежд. И считает, мне нужно продолжать.

— Принимать его приглашения на ленч? Каждую среду?

— О, он на это готов, и не только на это. Ты был прав, когда в прошлое воскресенье сказал: «Сиди не рыпайся!» Хороша бы я теперь была, если бы сорвалась. Вдруг, понимаешь, стало вытанцовываться. Нет, я очень тебе обязана.