Когда Ницше плакал - Ирвин Ялом

Брейер чувствовал себя все более неуютно: «Я не совсем уверен, что это хороший подход».

«Но я взял за основу ваш собственный врачебный метод, — ответил Ницше. — Если мне не изменяет память, вы попросили меня рассказать о моем здоровье в общих чертах. Вы составили список моих жалоб, а затем начали систематизированно — помнится, в высшей мере систематизированно — рассматривать каждую из них по очереди».

«Да, именно так я провожу медицинское обследование».

«Тогда, доктор, почему же вы сейчас возражаете против этого подхода? Можете ли вы предложить альтернативный вариант?»

Брейер покачал головой: «Когда вы это формулируете таким образом, я начинаю склоняться к тому, что предложенная вами процедура имеет право на жизнь. Дело только в том, что как-то натянуто, неестественно говорить о самых моих сокровенных чувствах казенным языком категорий. Для меня все эти проблемы неразрывно связаны друг с другом. А еще от вашего списка прямо-таки веет холодом. Это же деликатные, тонкие материи — об этом не так легко говорить, как о боли в спине или кожной сыпи».

«Не путайте неловкость с равнодушием, доктор Брейер. Запомните, я одиночка, я уже вас предупреждал. Я не привык к теплому и непринужденному общению, — закрыв блокнот, Ницше уставился в окно. — Давайте попробуем пойти другим путем. Помните, вы вчера сказали, что разрабатывать эту процедуру должны мы вместе. Скажите, доктор Брейер, был ли в вашей практике подобный опыт, от которого мы могли бы отталкиваться?»

«Подобные случаи? Хм-м… В медицинской практике ранее не было прецедента, подобного тому, что делаем мы с вами. Я даже не знаю, как это можно назвать, может, терапия отчаяния, или, скажем, философская терапия, или же будет придумано какое-то другое название. Терапевтам действительно приходится заниматься лечением определенных типов психологических расстройств, например тех, которые имеют физиологическую природу: бред на почве воспаления мозга, паранойя на почве поражения мозга сифилисом или психоз, вызванный отравлением свинцом. Мы также работаем с пациентами, психологическое состояние которых пагубно влияет на их здоровье или представляет угрозу для жизни — например, острая регрессивная меланхолия или мания». «Опасно для жизни? Что вы имеете в виду?» «Меланхолики морят себя голодом, могут покончить жизнь самоубийством. Мании могут заставить человека довести себя до полного истощения».

Ответа не последовало. Ницше молча смотрел на огонь. «Но это все, разумеется, — продолжал Брейер, — не имеет никакого отношения к моей ситуации, и терапевтические методы, применяемые при работе с этими состояниями, не относятся ни к философским, ни к психологическим, но к физиологическим, например электростимуляция, ванны, медикаментозные средства, принудительный отдых и все в таком духе. В некоторых случаях, работая с пациентами, которых мучают иррациональные страхи, мы должны создать психологический метод, с помощью которого мы сможем успокоить его. Недавно меня вызвали к пожилой женщине, которая боялась выходить на улицу, — она месяцами не покидала свою комнату. Я говорил с ней, был с ней добр, и в итоге она начала доверять мне. Затем, каждый раз, когда я приезжал к ней, я брал ее за руку, чтобы она чувствовала себя в большей безопасности, и выводил ее чуть подальше из ее комнаты. Но это самая настоящая обдуманная импровизация, словно учишь ребенка. Здесь можно обойтись и без терапевта».

«Я не понимаю, какое это имеет отношение к нашей задаче, — сказал Ницше. — Есть что-нибудь более приближенное?»

«Ну, разумеется, есть и пациенты, которые обращаются к терапевту с физиологическими симптомами, например с параличом, дефектами речи, различными формами слепоты и глухоты, причиной которых является психологический конфликт. Мы называем это состояние «истерией» — от греческого histeron, «матка».

Ницше быстро кивнул, показывая, что переводить слово с греческого было не обязательно. Вспомнив, что он был профессором филологии, Брейер поспешил продолжить: «Мы думали, что причиной этих симптомов была блуждающая матка, хотя, конечно, с точки зрения анатомии эта идея не имеет права на жизнь».

«А как объясняется появление этого заболевания у мужчин?»

«По пока не понятным нам причинам это заболевание встречается исключительно среди женщин, до сих пор не было зафиксировано ни одного случая этого заболевания у мужчин. Мне всегда казалось, что истерия должна представлять особый интерес для философов. Возможно, не врачи, а именно они смогут объяснить, почему симптомы истерии не соответствуют анатомическим законам».

«Что вы имеете в виду?»

Брейер заметно расслабился. Объяснять медицинские тонкости внимательному студенту было для него привычным и приятным делом.

«Ну, возьмем, например, такой случай. У меня были пациентки, руки которых теряли чувствительность таким образом, что это не могло быть следствием нарушения функций нервных окончаний. У них была „перчаточная анестезия“, чувствительность заканчивалась у запястий, словно на них был наложен анестезирующий жгут».

«И это противоречит законам нервной системы?» — уточнил Ницше.

«Именно. Нервы руки так себя не ведут: три нерва в руке — лучевой, локтевой и срединный, — каждый из них отходит от своего участка в мозге. Получается так, что половина пальца обеспечивается одним нервом, а вторая половина — другим. Но пациентка об этом не знает. Будто бы пациентка думает, что вся рука зависит от одного и того же нерва, „нерва руки“, и в итоге у нее развивается расстройство в соответствии с этими ее представлениями».

«Удивительно! — Ницше открыл свой блокнот и записал несколько слов. — А что, если эта женщина, у которой начнется истерия, окажется специалистом по анатомии. Примет ли ее болезнь верную с точки зрения анатомии форму?»

«Уверен, что именно так и будет. Истерия порождает надуманные нарушения, а не анатомические. Получены обширные доказательства тому, что она не связана с анатомическими повреждениями нервов. Бывает, что пациентку вводят в гипнотический транс и симптомы исчезают за считаные мгновения».

«То есть сейчас для лечения истерии используется гипноз?»

«Нет! К сожалению, гипноз фактически не используется в медицинской практике, по крайней мере в Вене. У него плохая репутация, я полагаю, преимущественно по той простой причине, что первые гипнотизеры были шарлатанами без медицинского образования. Помимо этого гипноз приносит лишь временное облегчение. Но сам тот факт, что в данном случае он действует, хотя и недолго, служит доказательством психической природы заболевания».

«А вам самому приходилось работать с такими пациентами?» — полюбопытствовал Ницше.

«С несколькими. С одной из них я занимался довольно активно; я расскажу вам о ней. Не потому, что я рекомендовал бы вам применить этот метод при работе со мной, но потому, что с этого начнется проработка составленного вами списка — пункт второй, кажется».

Ницше открыл блокнот и зачитал: «Погруженность в чужеродные мысли»? Не понимаю. Почему чужеродные? И какое это имеет отношение к истерии?»

«Я объясню. Во-первых, я называю эти мысли „чужеродными“ потому, что мне кажется, что они вторгаются в мой мозг извне. Я не хочу думать об этом, но когда я отгоняю их от себя, они исчезают лишь ненадолго, а затем снова коварно пробираются в мой мозг. Что это за мысли? Это мысли о красивой женщине — той пациентке, которую я лечил от истерии. Хотите, я начну с самого начала и расскажу вам эту историю?»

Ницше никогда не был любопытным, так что вопрос Брейера поставил его в неловкое положение: «Я предлагаю вам взять за правило следующее: вы можете рассказывать мне ровно столько, чтобы я мог понять суть проблемы. Я не призываю вас ставить себя в затруднительное положение или унижаться — ничего хорошего из этого не выйдет».

Ницше был скрытным человеком. Брейер знал об этом. Но он не думал, что Ницше захочет, чтобы и он скрытничал с ним. Брейер понял, что ему следует стоять на своем: раскрываться насколько возможно полно. Только тогда, думал он, Ницше поймет, что нет ничего страшного в откровенности и честности в отношениях между людьми.

«Может, вы и правы, но мне кажется, что чем больше я смогу рассказать вам о самых своих сокровенных чувствах, тем большее облегчение это мне принесет».

Ницше напрягся, но кивком пригласил Брейера продолжать.

«История эта началась два года назад, когда одна моя пациентка попросила меня взяться за лечение ее дочери, которую я, чтобы не раскрывать ее настоящее имя, буду называть Анна О.».

«Но вы объясняли мне свой метод создания псевдонимов, так что ее инициалы, судя по всему, Б.П.».

Брейер улыбнулся: «Он похож на Зига — ничего не забывает», — и продолжил подробный рассказ о болезни Берты: «Вам также нужно знать, что Анне О. двадцать один год, она умна, безумно красива, получила хорошее образование. Глоток — нет, тайфун !— свежего воздуха для стремительно стареющего сорокаоднолетнего мужчины! Знаком ли вам такой тип женщин?»