Райотдел - Владимир Соколовский

— Торопишься?

— Да неудобно как-то себя чувствую. Пришла бы лучше вечером домой, чем конспиративные встречи по скверикам устраивать.

— Конспиративные… Просто у меня, Миш, сейчас такое состояние — не глядела бы ни на кого. На демонстрацию эту через силу пошла, лишь бы на работе не разорялись: как, что, почему?.. А тебя вот увидала — и обрадовалась чего-то, свидание назначила ни с того ни с сего…

— Это феномен — девушка радуется при виде сотрудника милиции. Да что случилось с тобой?! — разозлился Носов.

— Дело бабское… но мне легче с тобой, чем с Лилькой, говорить об этом: забеременела я. Пятый месяц скоро пойдет.

— Да… — сказал он после паузы. — Это, конечно, да… Но слушай… И что — аборт нельзя сделать? Хотя — такой срок…

— При чем здесь аборт? Не хочу я никакого аборта.

— Если так — чего же убиваться? Дело бабское, действительно. А Лильки-то чего стесняться? Ну, понимаю, если бы я имел к этому какое-то отношение. Так ведь нет. Может быть, кто-нибудь из общих знакомых?

Она кивнула:

— Витька Мерзляков.

— Витек? — Михаил вытаращил глаза. — Я не ослышался? Он, что ли?

Вот уж действительно… Самый ничтожный из компании, удержавшийся в ней после выпуска только лишь потому, что лучшая часть курса разбежалась, растеклась по иным градам и весям; полузаметный, услужливый, обходительный.

Оказывается, он явился к ней домой в начале января — были каникулы, Вета с дочкой уехали к ее родителям, а он остался в городе. Витек был выпивши, принес еще вина, вид имел жалкий, растерянный. Сказал, что только что хотел покончить с собой, но не хватило духу, и он решил сначала поговорить с нею. Жить так дальше невозможно, Вета ему противна, всю жизнь он любил ее, Галку, и пускай она что хочет делает, только не гонит его от себя, он этого не вынесет…

И Галочка расклеилась, почувствовала жалость, а потом и влечение к человеку, который сказал ей о любви — ей очень, как оказалось, нужны были такие слова, она их прежде никогда не слыхала, только о дружбе — но что за дружба, кому она нужна, если тебе уже двадцать шесть, а будущее не только не прекрасно и не ослепительно, а представляется затянутой косматыми тучами темной дырой? Отец у Галочки (она жила с отцом) отбыл как раз в командировку, Витек остался ночевать, и ночевал целую неделю. Она была счастлива и ничего не требовала от него: пускай все будет как будет. Но надеялась тайно, что Витек уйдет от Веты и перекочует к ней. Она ведь отдалась ему девушкой, должен же он это оценить!

Однако мечты и надежды пошли прахом: лишь только каникулы кончились — Витек исчез и больше не появлялся. Тем более Галочку удивило его появление вместе с Ветой на женском вечере: пришел, поздоровался, как ни в чем не бывало, по-дружески, и ушел балдеть к поэту, оставив компании жену. Деревянко еле сдержалась тогда. И замерла. «Залегла», — так сказала она Носову. И ей не хотелось видеть никого из друзей. Мишка — другое дело, он ведь совсем не ихний, больше посторонний, — во всяком случае, не связанный с компанией узами ученичества. Галочка торопилась — ей хотелось наконец выговориться, именно так: с захлебом, слезами. Как тяжко!..

Наконец она поднялась со скамейки:

— Что ж, будем жить, как живется. Что остается еще?

Она стерла расплывшуюся тушь, подмазала веки, напудрилась.

— Ну что ж, Миша — пока! Гляди, как люди смотрят — о чем, мол, это беседует с гражданкой старший лейтенант? Поди-ка, перебрала на всенародном ликовании? Пошла я…

— Погоди! — остановил ее Носов. — Я насчет этого Витька… В какой школе-то он, говоришь, работает?

Галочка насторожилась:

— А что такое?

— Так, хочу узнать… Не думай, никуда доносить не собираюсь. На всякий случай… мало ли что?

— «На всякий случай». Напрасно ты это. Да он в школе и не работает уже. Давно, между прочим. На повышение ушел.

— Да? Куда же?

— Чего захотел! Чао, Мишенька! С праздником! Лильке привет!

И застучала по асфальту. Какая, однако, у нее красивая походка. В легком плащике, фигурка точеная, — разве что плечи чуть широковаты. Но это беда небольшая. Может быть, стоило раньше самому ею заняться? А то — Витек, кошмар, мелочь пузатая… Еще недавно ты танцевал с нею, и она вдруг сказала: «А не пойти ли по рукам?.». И еще на кухне был момент, когда они потянулись внезапно друг к другу — и отпрянули, испугавшись чего-то… Чего? А, да у них ведь с Витьком все это уже случилось…

Но где же он, этот Витек, теперь работает?..

14

Он оглянулся — кто-то хлопнул его по погону. Герка Наугольных. Судя по виду, настроение у него было прекрасное. Он подмигнул и спросил:

— Чего удрал-то? Там Моня тебя спрашивал — а когда узнал, что ты ушел без спросу, сказал: «Он, слышно, в аспирантуру собирается — ну, так и дам же я ему характеристику. Та-акую дам характеристику…»

— У него хватит ума, — пробурчал Носов. — Только и смотрит, псина, как бы кому-нибудь не стало слишком хорошо. Г-гад лягавый…

— А сам-то ты кто?..

На Геркином мундире сиял лучами новенький орден Красной Звезды. Он получил его месяц назад, хоть дело и произошло в прошлом еще году, в сентябре.

Тогда некий друг, отбухав на заводе ночную смену, выглотал еще дома бутылку водки и, совершенно уже обезумев, застрелил сначала из ружья тещу, а затем открыл из окна беглый огонь. Ранил девчонку и старуху-пенсионерку, имевших несчастье находиться на тот момент во дворе. Весь райотдел подняли «в ружье», помчались к баракам машины дежурной части управления, «Волги» начальства… Стрелявший же выбрался через окно из квартиры и забаррикадировался в своем дровянике, готовый стойко обороняться. Ружье — охотничья двустволка. Сколько патронов, какие — неясно. Съездили за женой на работу — но она сразу же впала в беспамятство, и ничего добиться от нее не удалось. Да и что она могла знать! А преступника охватил охотничий азарт: он стрелял по каждой показавшейся в поле зрения фигуре.

Народ трусил. Да и начальники не жали особенно: не так просто послать человека на вероятную смерть. Не война ведь. Потянуть к ответу могут запросто. И будешь жить с клеймом… Между тем убит был мальчишка-школьник, шедший к однокласснику: в панике, метаниях, криках дом не заблокировали как следует, и пацан шел, как ни в чем не бывало. Сунулся узнать, откуда это кричит мегафон — и попал под пулю. Обстановка стала еще более панической, угрожающей. Кому-то все равно надо было идти. Применить оружие на поражение никто не решался, ибо был приказ сверху: «Брать живым!» Все подходы к дровянику простреливались. Герка перекрестился: «Господи, спаси и сохрани!» — и попросил чем-нибудь отвлечь внимание стреляющего. В одной из машин нашли старую замасленную шинель, привязали ее веревками, ремнями, потянули по земле. В нее тут же всажено было два жакана. В этот краткий промежуток Наугольных с другой стороны выскочил на открытое пространство и, пробежав больше половины рассстояния, отделяющего угол барака от дровяника, упал за старый столб, который собирались когда-то ставить электрики, да так и забыли о нем. Успеть-то он успел — но был все же засечен, и пули начали гвоздить дерево, свистеть над Геркиной головой. Особенной надежды на столб не было: он успел все-таки достаточно иструхлявиться. Не было и ходу назад — только вперед. Надо решаться. Он выкопал носком ботинка углубление в земле и, оттолкнувшись, стремительно метнулся вперед.

Первый выстрел был мимо — видно, сработала неожиданность; вторая пуля скользом зацепила плечо. Еще не долетев, увидав две сверкнувшие навстречу вспышки, Наугольных радостно сообразил, что, кажется, останется сегодня жив — времени на перезарядку у мужика уже не хватало. От радости этой тело стало необыкновенно легким, скорым, сильным — он скрутил преступника за секунду и дальше, пребывая в том же состоянии радостной легкости и возбуждения, даже не чувствовал ненависти к тому, кто чуть не лишил его жизни: лишь снисходительно поглядывал на него, покуда перевязывали плечо.

Рана была довольно легкой, быстро зажила, и Наугольных стал работать, как и прежде. Начальство помалкивало в тряпочку: ему невыгодно было афишировать тот случай — как бы не стали разбираться и устанавливать, кто именно и в чем там оказался не на высоте. Но замолчать полностью все-таки не удалось: информация просочилась в Москву, и оттуда потребовали данные для награждения. Поскрипели зубами, потянули еще, сколько могли — и послали. И Герка получил орден. Он, конечно, пошучивал, отмахивался — мол, зачем мне это все надо? — но видно было, что он рад страшно и разыгрывает сцены ложной скромности. Уголовка гудела неделю, обмывая награду. Носов сам участвовал в одной пьянке.

— Слушай… давай зайдем к моим старикам, а? Они тут недалеко живут. Выпьем, посидим маленько… на часик, а? Я обещал, понимаешь — да мне там скучно с ними будет… Я у них после того, как это получил, — он дотронулся до ордена, — и не был толком, заскакивал раз пьяный, но ты же сам понимаешь… По идее, надо бы с женой, семейно прийти, посидеть — но у нас с ней теперь такие отношения… А сегодня — с другом, после демонстрации: чем не повод? Пошли, Мишка, не упирайся.