Те, кто охотится в ночи - Барбара Хэмбли

– Во всяком случае, – пробормотала Гиацинта, – те, кому он открылся, тоже надеялись победить.

Что-то в ее голосе заставило Эшера вскинуть глаза. Ее рука, скользнув под его подбородком, запрокинула ему голову, и глаза их встретились. Под ее пальцами он чувствовал, как бьется кровь в его жилах. Гиацинта смотрела ему в глаза и улыбалась. На секунду у него перехватило дыхание при мысли, что, как бы ни был быстр дон Симон Исидро, он не успеет предотвратить удара Гиацинты.

Голос Элизы был так мягок, словно она боялась нарушить какое-то хрупкое равновесие:

– Оставь его.

Эшер видел, что насмешливая улыбка Гиацинты сделалась шире, и почувствовал горлом касание ее острых коготков.

Невольно он схватил ее за руку, сжал. С тем же успехом можно было пытаться вырвать из земли корень дерева. Но рука вампирши вдруг ускользнула из его пальцев, как струйка воды, и Гиацинта, улыбаясь в лицо ему лениво и насмешливо, отступила от кресла. Он смотрел некоторое время ей в глаза, затем нарочито замедленно повернулся к Элизе.

– Так вы не верите, что Кальвар мог искать этого… самого древнего парижского вампира?

Снова раздраженный щелчок веера. Глаза Элизы были устремлены почему-то не на Эшера, а на Гиацинту.

– Самый древний парижский вампир – это я, мсье профессор, – объявила она решительно. – Других нет и не было в течение многих и многих лет. И во всяком случае, вы… и другие… – ее взгляд перебежал от Гиацинты к Исидро, который к тому времени переместился по эту сторону дивана, чтобы быть поближе к Эшеру, – …могли бы вспомнить старый закон, которому подчинялись и подчиняются все: тот не вампир, кто способен убить вампира. И тот не вампир… – прищурившись, она взглянула на Эшера, затем снова на стройного изящного испанца, стоящего рядом с ней, – …кто выдает места охоты вампиров, места их укрытий и сам факт их существования людям.

Исидро склонил голову, его бледные волосы упали паутинчато на серый бархат воротника.

– Не бойтесь, госпожа. Законы я помню. – Его пальцы сомкнулись, как наручник, на запястье Эшера и повлекли к выходу.

Глава 12

– Она испугана, – чуть погодя сказал Эшер. – И не потому, что оказалась в скверной компании, – добавил он, вспомнив касание холодных пальчиков Гиацинты. – У вампиров все мастера такие нервные, когда речь заходит об их власти?

– Не все.

Грохот копыт и колес по дереву и асфальту удалялся, пока не смолк в ночи. На углу еще слышались голоса из маленького кафе, но в целом район Монруж был тих. Он разительно отличался и от обветшалого великолепия особняков Маре, и от чумазых трущоб, среди которых он располагался. Здесь стояли высокие закопченные серовато-коричневые – словом, типично парижские дома; ставни убогих магазинов были закрыты, равно как и окна верхних этажей; свет пробивался в щелки лишь на некоторых чердаках, где еще работали слуги. На асфальтовом покрытии шаги дона Симона не производили ни малейшего шума, а голос был не громче бормотания ветра в листве:

– Во многом это зависит от города и от личности. Трудность положения Элизы в том, что она лишь немногим старше своего выводка и слишком мало была вампиром, прежде чем стать госпожой Парижа. Кроме того, она крайне неудачно выбирает птенцов.

– Вы полагаете, Кальвар искал контакта с вампиром церкви Невинных Младенцев, борясь за власть с Элизой?

– Подозреваю, что так. – дон Симон остановился перед неприметной дверью. Центральный вход в катакомбы выходил на плас Денфер-Рошеро, но там было слишком оживленное движение – грохот фиакров долетал временами даже до этой безлюдной улочки. Луна ушла. Небо над печными трубами было цвета сажи.

– Элиза, несомненно, убеждена в этом, – продолжал испанец. – Вы, наверное, обратили внимание: ее особенно разозлило то, что птенцы (в частности эта Гиацинта, которая, я полагаю, в дальнейшем окончательно отобьется от рук) тоже готовы принять такую точку зрения. Существуй он, этот вампир церкви Невинных Младенцев, его власть была бы несравнимо большей, чем власть Элизы или даже любого из нас.

– Фактически – дневной охотник?

Дон Симон не ответил. Казалось, он был погружен в раздумья, и Эшер дорого бы заплатил, чтобы узнать, как звучит для вампира эта тихая ночь. Вслушивается ли он сейчас в дыхание людей, спящих во вздымающихся вокруг домах, или его сверхъестественный разум различает даже оттенки их сновидений? Наконец вампир сделал знак; Эшер еще раз оглядел пустынную улицу и, достав отмычку, приступил к работе.

– Ночной сторож сидит в конторе у противоположного входа, – пробормотал вампир, причем звук возник скорее в мозгу Эшера, нежели в ушах.

– Спит, без сомнения, и вряд ли помешает.

Дверь уступила осторожному нажиму. Эшер спрятал отмычку и предоставил Исидро первому проникнуть в тесный вестибюль – единственное помещение парижских катакомб, располагающееся выше уровня земли. Послышался тихий скрип дверной петли, приглушенный шорох, затем чиркнула спичка – Исидро нашел фонарь охранника. Эшер переступил порог и закрыл за собой входную дверь.

Помещение с обшарпанной конторкой перед железной решеткой, отгораживающей дальний угол, было тесновато даже для двоих. Фонарь стоял на краю конторки, освещая лишь тонкие, как у скелета, руки Исидро, разбирающиеся с нанизанными на обруч ключами.

– Хорошо знают дело французы, – пробормотал вампир. – Вот карта подземных переходов, но все же постарайтесь держаться поближе.

– Я могу ориентироваться по свету фонаря, – заметил Эшер, принимая захватанную, грязную карту.

Исидро приостановился, отпирая решетку.

– Я имел в виду другое.

– То есть вы полагаете, что он действительно здесь? – тихо спросил Эшер, придерживаясь за стену, чтобы не оскользнуться на узких ступенях. – Что он здесь до сих пор?

– Чисто логическое заключение. Как заметила Элиза, в сточных трубах постоянная сырость. А известно, что, чем старше вампир, тем больше его донимают боли в суставах. Старейшие вампиры Парижа, с которыми я когда-то встречался, Луи де Бельер-Фонтаж и Мари-Тереза де Сен-Аруа, – все они страдали от этого. Луи был придворным Анри Третьего, одним из его затянутых в кружева тигров, я знал этого человека долгие годы. Не думаю, что он примирился с тем, как Король-Солнце приручил аристократов. Он называл их Les fruits de Limoges – много лоска и мало сока. И все же он был испуган, покидая Версаль. Он был стар, стар и утомлен, когда я видел его в последний раз. Его донимала боль в суставах, он боялся выйти из убежища, охотился все меньше и меньше, пил бычью кровь, воровал цыплят, пользовался остатками черной мессы. Неудивительно, что вскоре он был выслежен и убит.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});