Комедианты - Валерий Михайлов

– В результате чего правосудие становится бессильным по отношению к таким, как вы.

– Укорачивая руки правосудию, люди делают его бессильным в первую очередь по отношению к преступнику. Я имею в виду большого, настоящего преступника. И своё бессилие правосудию приходится вымещать на тех самых обывателях и домохозяйках, которых оно призвано защищать. Честь мундира требует дел.

– Честь мундира. Она как жертвенный алтарь, требующий всё новой крови. И не важно, виновен человек в действительности или нет. Важно, кого правосудие признает таковым.

– Пора переходить к делу, – Владимир Викторович посмотрел на часы, – у меня лимит времени. И так, что у нас получается: казнить вы меня не намерены, а правосудие для меня недостаточно жестоко. Вы в нравственном тупике, господин Каменев. Не находите?

– Отнюдь нет. У меня было достаточно времени, чтобы решить, что с вами делать.

– Так не томите. Если честно, я даже рад нашей встрече. У меня словно камень с груди свалился. Ожидание имеет свойство тяготить.

– Поэтому я приговариваю вас к ожиданию. Вас и вашу семью. Сезон охоты открыт, и рано или поздно я за вами приду, и тогда никакая интуиция вам не поможет. Я начинаю охоту через пятнадцать минут после того, как вы покинете ресторан. Я приду за вами тогда, когда вы меньше всего будете этого хотеть, тогда я вас убью. Или не убью. Я приговариваю вас к страху.

Произнеся это, он поднялся и вышел из ресторана.

«Этот разговор произошёл уже значительно позже, после моего возвращения в родные места. Тогда же, вырвавшись из лап экспериментаторов, я решил мотнуть на север, в Сибирь, за полярный круг, или в самое сердце тайги, туда, где, по моему мнению, можно было бы укрыться от эксперимента. Автостоп, открытые товарные вагоны, долгие переходы пешком, постоянные недоедание и недосыпание, не говоря уже об отсутствии элементарной гигиены… Таковы были прелести моего турпохода.

Я опасался появляться открыто в населённых местах, мало ли что могло быть на свете. Обычно я ждал где-нибудь в укромном уголке на краю селения, пока зона безопасности не позволяла мне совершать короткие вылазки в полузаброшенные огороды. На дома мне везло меньше.

Однажды, заблудившись окончательно в лесу, я вышел на одиноко стоящую бревенчатую избу, от которой так и веяло жизнью. По всем признакам она была пустой, но не заброшенной. Хозяева, скорее всего, были где-то недалеко, так что надо было спешить. Временами мне кажется, что к тому времени я уже научился немного воздействовать на зоны безопасности, слишком уж они для меня гладко ложились. Внутри было тепло и уютно. В настоящей русской печке горел огонь. На столе стояли молоко, хлеб, сало. В духовке грелся котелок с борщом. Как в старых добрых сказках. На меня вдруг накатили детские воспоминания, и мне с большим трудом удалось взять себя в руки. Расслабляться было нельзя. С минуты на минуту должны были вернуться хозяева.

Я заканчивал трапезу, когда в дом вошёл здоровенный мужик с шикарной седой бородой. Настоящий лесовик. Пока он раздевался в сенях, я успел убрать следы своего пребывания и юркнул в зону безопасности. Как я и думал, он даже не заметил, что в доме побывал гость. Раздевшись, он сел за стол, достал из буфета бутылку с какой-то аппетитно пахнущей настойкой, выпил, крякнул от удовольствия, после чего принялся есть…

Очнулся я связанным на полу. Напротив меня сидел хозяин с ружьём в руках.

– А теперь говори, только не вздумай врать. Пусть я не Станиславский, но моим «не верю» будет залп из ружья, – приказал он.

Он не шутил. Он совсем не шутил, и усомнись он тогда хоть в одном моём слове, мне бы пришёл конец. К тому же он мог видеть, несмотря на зоны безопасности, а, значит, я был у него как на ладони с самого начала.

– Если я расскажу вам правду, вы не поверите, – пролепетал я.

– А ты рассказывай так, чтобы я поверил.

И я рассказал ему всё, с самого начала. Я рассказал ему о детстве, о своих проделках, о том, за что меня взяли и поместили в эту проклятую спецшколу, про эксперимент, про зоны безопасности, про свой побег и скитания. Я говорил, а он слушал и кивал головой, словно добрый дедушка Фрейд.

– Стало быть, это ты, – сказал он после моего рассказа, – что ж, будем знакомы. Зови меня Фёдором.

– Алексей.

– Значит, Алёшка, – он перерезал верёвку, – долго же ты шёл. У меня и времени-то почти не осталось, чтобы научить тебя танцу по-настоящему…

– Вы будете со мной вальсировать? – спросил я, понимая, что убивать меня он уже точно не будет.

Это было похоже на бросок хищника. Одно мгновение, и ствол ружья направлен мне в голову, и из него рвётся на волю смертоносный заряд. Моя голова каким-то чудом откинулась в сторону, и пуля только оцарапала мне лицо.

– Вот это, Алёшка, и есть танец. Совместное движение с противником. Точное, быстрое, эффективное. Отклонись ты на мгновение раньше, и я бы успел отреагировать, запоздай, и пуля прошла бы сквозь твою голову. Ты танцуешь, танцуешь от природы. Правда, танцор из тебя хреновый, иначе пуля не повредила бы тебе лицо, да и в спецшколу ты бы не попал никогда. Ну да что было, то было.

– Но… – я боялся и хотел спросить.

– Почему я буду тебя учить?

Я согласно кивнул.

– Такие искусства, как танец, не должны исчезать из мира, а тебя прислала сама судьба. Нам суждено было встретиться. Более того, вся твоя предыдущая жизнь была не более чем подготовка к нашей встрече.

– Хотите сказать, что я рождён для того, чтобы научиться у вас танцевать?

– Я не знаю твоего предназначения. Этого не знает никто. Танец же будет тебе служить на том пути, что уготовила тебе жизнь.

Так я остался жить у Фёдора.

Был он диким, по-настоящему диким. Жил практически всю свою жизнь в лесу. В люди выбирался разве что за патронами, солью, крупой, спичками и керосином. Электричества у него не было. Выберется, закупится на весь год, и обратно в лес. Как он только не потерял способность говорить! Ещё меня поражала его эрудиция. Когда он успевал, только он был в курсе практически всего, что творилось в мире.

Целыми днями мы охотились, работали в огороде, ходили в лес по грибы и ягоды. Славные настойки делал Фёдор из тех ягод. Вечерами мы пели пейотные песни. Откуда Фёдор взял такое название! Кастанедами он не увлекался, в Мексике не был, наркотой не грешил. Да и к пейоту эти песни не имели никакого отношения.

Летом возле костра, на земле, зимой на полу в избе мы усаживались поудобней и начинали петь.

– Ммммммммм… – выводили мы так, чтобы звук щекотал нёбо и отдавался эхом в затылке.

– Мммммм… – пели мы, повышая или понижая медленно звук, пока не начинала звучать та единственная нота, которая определяла наше состояние на данный момент.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});