Полководцы Святой Руси - Дмитрий Михайлович Володихин

и продолжавшегося во всех походах Св. Александра на запад для обороны новгородских рубежей»[124].

С этим можно лишь согласиться: летописные источники и житийный текст показывают Александра Ярославича крепко верующим человеком. Пошел бы он против Русской церкви, решительно отвергавшей католицизм и власть папского престола? Вот уж невидаль! Ведь это был бы неестественно глупый и даже подлый поворот в стране, которая удерживается от распада и гибели верой православной.

Думается, князь не делал тут никакого «выбора», он просто прошествовал мимо диковинных и уродливых обстоятельств жизни, не запачкавшись, не уронив себя.

Н. М. Карамзин создал из этого эпизода величественную картину: «В сие время герой Невский, коего имя сделалось известно в Европе, обратил на себя внимание Рима и получил от Папы, Иннокентия IV, письмо, врученное ему, как сказано в наших летописях, двумя хитрыми кардиналами, Гальдом и Гемонтом[125]. Иннокентий уверял Александра, что Ярослав, отец его, находясь в Татарии у великого хана, с ведома или по совету какого-то боярина дал слово монаху Карпину принять веру латинскую и без сомнения исполнил бы свое обещание, если бы не скончался внезапно, уже присоединенный к истинному стаду Христову; что сын обязан следовать благому примеру отца, если хочет душевного спасения и мирского счастья; что в противном случае он доказал бы свою безрассудность, не слушаясь Бога и римского Его наместника; что князь и народ российский найдут тишину и славу под сенью Западной церкви; что Александр должен, как верный страж христиан, немедленно уведомить рыцарей Ливонского ордена, если моголы снова пойдут на Европу. Папа в заключение хвалит Невского за то, что он не признал над собою власти хана: ибо Иннокентий еще не слыхал тогда о путешествии сего князя в Орду. Александр, призвав мудрых людей, советовался с ними и написал к Папе: „Мы знаем истинное учение Церкви, а вашего не приемлем и знать не хотим“. Он, без сомнения, не поверил клевете на память отца его: сам Карпин в описании своего путешествия не говорит ни слова о мнимом обращении Ярослава»[126].

Карамзин, в чем-то рисуя происходившее красками собственного воображения, одну деталь подметил совершенно точно. Францисканец Иоанн де Плано Карпини, он же карамзинский «монах Карпин», оставил весьма подробные записки о своей миссии в Каракорум 1246 года — «Историю монгалов, называемых нами татарами». В «Истории» действительно рассказывается и об агитации русских князей в пользу перехода под духовную власть папы, и о знакомстве с Ярославом Всеволодовичем, и о смерти его. Но нет ни слова о согласии великого князя перейти в католичество. Вероятнее всего, фрагмент папского послания, где об этом говорится, представляет собой образец политического лукавства.

Неврюева рать

В 1251 году Александра Ярославича настигла тяжелая болезнь, от которой князь едва не скончался. Выздоровев, он вновь отправился к хану — добиваться великого княжения на всей Руси, включая и Владимир. Раскол Руси, по воле ордынцев оказавшейся разделенной надвое, следовало преодолеть.

Летом 1251 года великим ханом в Каракоруме был провозглашен Менгу, союзный Батыю. Попытка добиться при новом правителе отмены старых решений имела шансы на успех.

Выслушав Александра Ярославича, монголы его отпустили «…с честию великою, давши ему старейшинство во всей братьи его».

К тому времени младший брат успел сделать непоправимую ошибку. Андрей Ярославич не умел уживаться с ордынцами и отказался служить хану. Что это могло означать на практике? Либо великий князь Владимирский отказался выплачивать дань (как минимум произвести перепись податного населения), либо не дал контингента войск для похода, затеянного ханом на каком-то отдаленном театре военных действий. Нельзя исключить и того, что он, великий князь Владимирский, услышав о решении Каракорума, не пожелал освободить престол для старшего брата.

Летописный рассказ в данном случае настолько лапидарен, что на его основе нетрудно построить множество толкований. Вот это место: «Иде Олександр князь новгородьскый в татары; и отпустиша и (его) с честию великою, давше ему старейшинство во всей братьи его. В то же лето сдума Андрей князь Ярославич со своими боярами бегати, нежели царем служити, и побеже на неведому землю со княгынею своею и с бояры; и погнаша татары во след его»[127].

Прежде рассказа о том, что произошло в результате сего опрометчивого шага, следует сделать важное отступление. Монголо-татарское иго часто воспринимают как сплошное мирное время от нашествия Батыя до битвы на поле Куликовом. Это совсем не так. В 140-летний промежуток от первого события до второго уместились десятки жестоких столкновений между русскими и ордынцами. И сколько было нанесено по Руси ударов, иногда более сокрушительных, чем во времена Батыя! Каждое новое вторжение оставалось в народной памяти в виде сочетания из двух слов: «Неврюева рать», «Дюденева рать», «Ахмылова рать», «Федорчукова рать»… За каждым таким словосочетанием — горящие города, тысячи убитых и угнанных на чужбину русских.

Так вот, в 1252 году на Владимирскую Русь за строптивость великого князя Андрея Ярославича и присоединившегося к нему брата Ярослава Ярославича обрушились монголо-татарские войска под командованием полководца Неврюя. Братья, опасаясь мести со стороны врага, заранее ударились в бегство. Но Неврюй настиг их. Полки двух братьев Ярославичей были разгромлены в жестоком бою у Переяславля-Залесского, а сам великий князь бежал в Швецию, откуда вернулся лишь несколько лет спустя. Ярослава Ярославича приютила Ладога, а затем Псков. Погибли его супруга и воевода Жидислав, дети попали в плен[128]. Земля же испытала новое разорение: ордынцы угнали множество пленников, забрали у крестьян скот.

Андрей Ярославич, таким образом, в безрассудстве и молодечестве положил русские рати без пользы. Он как будто претендовал на роль скорого губителя Руси…

Возможно, прав был Н. М. Карамзин, давший Андрею Ярославичу нелицеприятную характеристику, пусть и разбавленную соком фантазии историка: «Брат его [Александра Ярославича. — Д. В.], Андрей, зять Даниила Галицкого, хотя имел душу благородную, но ум ветреный и неспособный отличать истинное величие от ложного: княжа в Владимире, занимался более звериною ловлею, нежели правлением[129]; слушался юных советников и, видя беспорядок, обыкновенно происходящий в государстве от слабости государей, винил в том не самого себя, не любимцев своих, а единственно несчастные обстоятельства времени. Он не мог избавить Россию от ига: по крайней мере, следуя примеру отца и брата, мог бы деятельным, мудрым правлением и благоразумною уклончивостию в рассуждении монголов облегчить судьбу подданных: в сем состояло тогда истинное великодушие. Но Андрей, пылкий, гордый, положил, что лучше отказаться от престола, нежели сидеть на нем данником Батыевым, и тайно бежал из Владимира с женою своею и с боярами. Неврюй, Олабуга, прозванием Храбрый, и Котья, воеводы татарские, уже шли в сие время наказать его за какое-то ослушание: настигнув… Андрея у Переяславля, разбили княжескую дружину и едва не схватили самого князя.