Трое и весна - Виктор Кава

Что это был за фильм, я не разобрался. И глаза, и уши, и вся моя душа были возле велосипеда. И поэтому, когда вспыхнул свет и восторженная Тамара поинтересовалась:

— Ну, как тебе фильм?

Я промямлил:

— Да ничего, только уж больно много собак в нем.

Тамара схватилась за подлокотники кресла и залилась смехом. Сквозь её смех едва проскакивали слова:

— Ой, не могу! Так это же… не собаки… олени…

Пускай и олени, лишь бы велосипед был на месте.

Все обошлось благополучно. Только кто-то из хлопцев написал на моем ремне с насмешкой: «Жених и невеста, где вы — неизвестно!»

Написанное я быстро стер рукавом, а в голове, что ни делал, осталось.

В последующие дни стало ещё хуже.

Я никогда не думал, что девчата едят столько мороженого. И никогда не замечал, что его продают почти на каждом углу. Водил Тамару как можно дальше от киоска с мороженым, но они все-таки встречались на нашем пути, и… мне приходилось раскошеливаться на очередную порцию.

Правда, Тамара каждый раз вынимала свои деньги, но я не брал их. Разбуженная гордость уже не могла уснуть.

Вечерами я хмуро вытаскивал свои сбережения и боялся пересчитывать.

И пополнить их не было никакой возможности. Поскольку если мы не прогуливались с Тамарой по парку или возле речки, то играли в шашки, разгадывали кроссворды, срывали в саду первые жёлтые груши. Срывал, конечно, я, отбиваясь от въедливых ос.

Разве в таких условиях найдёшь время вырваться за металлоломом? Да у меня бы и язык не повернулся сказать Тамаре: «Ты посиди одна, а я побегу насобираю дырявых кастрюль на свалке и отнесу их дядьке Матвею…»

Сегодня, проходя с Тамарой по парку, мы сразу же увидели возле клуба небольшое объявление, написанное чернилами: «В воскресенье массовое гуляние».

Раньше я бы обрадовался такому гулянию, но теперь… Там же мороженое будет, конфеты, пряники… Всяких качелей понастроят…

И я направился к матери.

— Мама, — сами собой малодушно захлопали ресницы, — а тётка Маруся и… Тамара… ещё долго будут гостить у нас?

— О, — лукаво прищурилась мать, — надо, видно, за рушники браться!.. Свадьбу играть…

— Да ну тебя! — кинулся я к дверям и впервые не нашёл щеколду.

— До среды будут! — крикнула вдогонку мать.

Ещё красный после такого разговора, я спрятался под кустом смородины и задумался. Не о рушниках, конечно, а о динамке.

Как ни вертись, оставалось одно: потихоньку съездить в Тамарино село и самому купить динамку. Ну, а мои сбережения могут пополнить деньги, которые я выручу от продажи ручных часов.

Я разыскал их в выдвижном ящике стола, долго рассматривал. Это дядькин подарок. Здоровенные, «кировские». Зато на циферблате нарисовано синее море, на море коричневая яхта с розовым парусом.

Мой двоюродный дядька Степан из Днепропетровска, собираясь в отпуск в наши края, решил привезти мне в подарок свои, хотя и не новые, но хорошие, как твердила тётка, часы — «Победа».

— Да встретился один друг, — виновато сказал дядька, — ну, как пристал — поменяемся да поменяемся, так я и поменялся… Подумал: картинка нарисована, тебе интересно будет…

— Эге, если бы тот «друг» да не принёс пол-литру, — язвительно добавила тётка.

А я вовсе не сердился на дядьку. Большие часы лучше. И ясно видно — морские они. Наверное, какой-нибудь капитан все моря в них исходил.

Через три дня часы остановились, а через месяц пришлось положить их в стол.

Но все равно — красивые часы. На базаре не меньше трёх рублей дадут. За один рисунок дадут.

Вечером я до того придирчиво осматривал свой велосипед, что Тамара с улыбкой спросила:

— Не на Северный ли полюс собираешься?

Я серьёзно ответил:

— Профилактика.

Тамара не поняла слова, но солидно кивнула и отошла.

Однако вскоре вернулась.

— Юрко! Говорят, грибов в лесу! А цветов!..

— Какие сейчас грибы, какие цветы! — поморщился я, глянув на лес, выставивший синие верхушки из-за сизо-жёлтого поля пшеницы. — Одни комары… Тебе, — критически посмотрел на её короткое платье без рукавов, — и соваться туда нельзя.

И как бы не слыша Тамариных пылких заверений, что у неё есть в чемодане блузка с длинными рукавами и брюки, я покатил на улицу, словно проверяя велосипед.

А когда вернулся, Тамара, надув губы, бродила по саду и сердито отбрасывала носком туфли яблоки-падалицы.

«Ну и пусть, — храбро подумал я. — Пусть посердится…» А где-то в груди будто бы кошка царапнула острым коготком.

Утром надо было встать раньше матери. Иначе она, поскольку в доме гости, могла и не отпустить меня в столь далёкое путешествие за динамкой. Я понимал, что сделать это тяжело: люблю поспать, особенно перед рассветом.

Но тут я встрепенулся. Есть ведь и другой выход.

И я воспользовался им.

Когда все уснули, я тихонько взял одежду и перебрался в хлев, на мягкое душистое сено, скошенное в нашем саду. И заснул спокойно, зная, что утреннюю зорьку не просплю.

И не проспал. Потому что петух вскочил на жёрдочку, прямо над моею головой, и так загорланил, что у меня потом ещё долго в ушах звенело.

Я вышел, протёр глаза и не поверил им.

Вокруг все было седым, словно охваченное морозом. Седые яблоки в саду, седая трава, седое небо, даже красное железо на крыше нашего дома поседело.

Селом неторопливо плыл клочковатый туман.

И мой велосипед будто бы покрылся изморосью. Я дотронулся до него. Ладонь стала мокрой. И тут я сообразил, что это серое — не что иное, как роса, густая, крупная.

Я скоренько насобирал яблок и груш, пощупал, на месте ли деньги, часы. И вывел велосипед со двора.

На дороге остановился, с какой-то непонятной грустью оглянулся на хату.

«Я ведь ненадолго. А когда привезу динамку и Тамара увидит, как сильно бьёт фара, то сразу перестанет сердиться… Весь вечер буду катать… К бахче повезу и самую большую дыню куплю… или выпрошу…»

Но все-таки было жаль, что Тамара вот этим росистым утром не сможет проехаться со мной на неслышно бегущем велосипеде.

Велосипед послушно сорвался с места.

И тут моё настороженное ухо уловило чей-то крик.

«Неужели мать?» — похолодел я. Но голову — хочешь не хочешь — повернул.

По дороге бежала Тамара, размахивая голубым платком. Та-ак… Хорошо, хоть не мать. Слегка передохнул.

Подскочила запыхавшаяся, взволнованная.

— Ты куда?

Что тут придумаешь? Надо говорить правду.

— К вам, в Вильшанивку, за динамкой… Сегодня же вернусь!

— Ой, и я с тобой! — обрадовалась Тамара. — Я так по бабушке соскучилась, — доверчиво призналась, — будто год мы с ней не виделись.

Я молча смотрел на велосипед, на свои ноги, потом глянул на длинную серую ленту дороги, терявшуюся в пшенице. Да, путь мне предстоит неблизкий.

— Может, у тебя денег не хватит? — заглянула мне в глаза Тамара. — Так я дам — разобью копилку. Она у меня совсем не красивая: толстая лупоглазая кошка… И хочешь — я тебя буду везти?

— Да садись уж, — буркнул я. Тоже ещё выдумала: «я тебя буду везти»… Сперва научилась бы ездить толком!

Тамара ёжилась от утреннего холода, и я, одной рукой придерживая руль, второй снял с себя куртку, небрежно накинул на неё…

Странно: вечером возил Тамару — не то чтоб было тяжело, но все-таки ощутимо. А сейчас Тамара — словно пёрышко, словно и не сидит никто на раме. Да нет, чувствуется, конечно, что она сидит, но только не её вес.

Я ехал все быстрее и быстрее. Но все же одна неприятная мысль теснила грудь, не хотела отставать.

— Тамара, ты не думай, что я ради… копилки… Бабушка ведь, говоришь, скучает…

Тамара, будто не услышав меня, вскрикнула восторженно:

— Посмотри, посмотри, как хорошо! Выглянуло солнце, и все жёлтое-жёлтое! Только небо голубое и как будто бездонное…

Я невольно покосился на поля, и в моей груди неожиданно вспыхнула неизведанная, непонятная радость…

Однако я ничего не сказал, только сильнее нажал на педали.

Товарищ первый помощник

Дороге, казалось, не будет конца. И чем дальше, тем тяжелее становилось крутить педали. А там и солнце поднялось и принялось колоть мою взмокшую спину жгучими лучами. Украдкой обернувшись, я заметил над спиной белёсый завиток пара.

Тамара уже не вертела головой во все стороны, а молча смотрела на серую дорогу, что лениво распрямлялась, словно потягивалась после короткого летнего сна.

Немного погодя Тамара легонько заёрзала. Оно и понятно. Разве усидишь долго на тонкой раме? В моей душе беспокойно зашевелилась жалость, но остановиться, дать Тамаре пройтись я никак не мог: ещё подумает, что выдохся. Пусть сама попросит.

Нашла коса на камень! Я молчу, и Тамара молчит, терпит.

Хорошо, что велосипед выручил. Как раз возле трухлявой старой вербы зловеще зашипело переднее колесо, и за несколько секунд тугая шина обмякла.