Наперекор ветрам - Илья Дубинский

Ровно год назад, сразу же после победоносного завершения гражданской войны, Михаил Васильевич Фрунзе и другой крупный работник Красной Армии Сергей Иванович Гусев передали X съезду партии докладную записку с планом коренной военной реформы. Правда, съезд не рассматривал тезисы Фрунзе и Гусева: были более неотложные дела. Решался вопрос: быть или не быть Советской власти? Как раз во время съезда загремели пушки восставшего Кронштадта. Поднятая эсерами, клокотала Тамбовщина. Рос бандитизм на Украине, в Грузии, в Сибири. Надо было потушить растущее недовольство села, вплотную заняться восстановлением разрушенной промышленности. Съезд, руководимый Лениным, принял решение ввести нэп.

Спустя четыре месяца после X съезда партии, в июле 1921 года, в первом номере харьковского журнала «Армия и революция» была напечатана большая статья Фрунзе «Единая военная доктрина и Красная Армия». На нее вскоре в печати появился ответ Троцкого, тогдашнего наркома по военным делам и председателя Реввоенсовета Республики. Внешне ответ выглядел полемически острым, на самом же деле он обнаружил военное невежество автора. Троцкий стремился принизить Фрунзе в глазах широких военных кругов казуистическими пируэтами, так как трудно было опровергнуть логически неоспоримые доводы автора «Единой военной доктрины». После первой же дискуссии вокруг острейших проблем обороны страны, как после свежего проявителя, на одноцветном до того армейском фоне четко проступили свет и тени. Основная масса военных, самая здоровая и крепкая ее часть, единодушно поддержала предложение Фрунзе о военной реформе.

Участники харьковского совещания после двухчасового доклада командующего вышли в фойе покурить. Кое-кто пытался задымить еще в зале, но Фрунзе попросил потерпеть. В фойе не было ни мягких диванов, ни пружинных кресел. Вокруг простых, плохо отесанных столов стояли голые скамьи и некрашеные табуретки. Вместо пепельниц приходилось пользоваться донышками от снарядных гильз. На стенах со времен гражданской войны висели плакаты, призывавшие бороться со вшами — рассадниками тифа. Но были и новые плакаты. Один особенно злободневный — «Серп и молот победят голод!».

Якир, похудевший, с загорелым лицом, в аккуратно стянутой широким ремнем гимнастерке с «разговорами» — недавно введенной новой форме, — весь под впечатлением выступления командующего, обратился к соседу по скамейке Виталию Примакову:

— Мне нравится, что товарищ Фрунзе не дает нам спать. Начал с военной доктрины, а сейчас это совещание…

— Какая там спячка?! — отозвался командир корпуса червонных казаков. — Хорошо тебе, Иона: ты командуешь Киевским районом, а в Киеве из обрезов не палят. У нас же не поспишь. Правда, нэп кое-что уже дал. Бандитизм пошел на убыль, но гуляют еще на Подолии петлюровские молодчики.

Примаков встал, привычно одернул гимнастерку, потом снова сел, вплотную придвинувшись к Якиру. Комкор, как и комиссар корпуса червонных казаков Минц, выделялся среди других участников совещания не совсем обычным для того времени обмундированием: на нем были синяя суконная гимнастерка и синие брюки с лампасами — подарок ВУЦИКа подшефному корпусу.

— Ты, я вижу, завидуешь мне, Виталий, — усмехнулся Якир, стряхивая пепел папиросы в переполненную окурками гильзу. — А я тебе так скажу: завидовать нечему. Ей-богу, легче управлять боем, нежели бегать с высунутым языком в поисках кирпича и жести. Восстанавливаем казармы. Но чем? Божьим чудом…

— А у нас что? Думаешь, нет казарм! Они и в Виннице, и в Проскурове, и в Старо-Константинове, и в Гайсине, и в Изяславле. Как все это треплет нервы — кирпич, цемент, доски.

— Я имел в виду не спячку нервов, а спячку мозгов, — уточнил Якир. — Михаил Васильевич теребит наши мозги, заставляет думать, тревожиться о завтрашнем дне…

— А не слишком ли? — послышался вопрос.

Якир и Примаков как по команде повернули головы к высокому окну, возле которого, куря, пускал дым на улицу комбриг Голубенко.

— Что значит слишком? — спросил Якир.

Голубенко сердито ответил:

— Не научили красноармейца азбуке, а уже целимся сделать из него академика.

К беседующим подошли друзья Якира: бородач Иван Дубовой, Илья Гарькавый, Дмитрий Шмидт, Григорий Котовский, Юрий Саблин. У окна остановились, прислушиваясь к разговору, заместитель командующего — высокий, розовощекий, с глубокими нежными глазами и светлым ежиком — Роберт Эйдеман, начальник политотдела войск Украины и Крыма Леонид Дегтярев, будущий автор интересной книги «Шагают миллионы».

— Эх, Коля, Коля-Николай! — покачал головой Якир. — Не тебе бы это говорить, не нам слушать. Ты же по себе знаешь, как важно учить людей. Кем ты был? Рубщиком гвоздей, а стал лучшим командиром бригады. Я не спорю, конечно, сапоги надо чистить.

— И физиономии брить! — вставил Шмидт.

— И на п-п-параллельных брусьях работать! — добавил Котовский.

— И буквари читать! — пробасил Дегтярев.

— Да, все это необходимо, — продолжал Якир, чуть горячась. — Но я о другом. Мы с Николаем почти всю гражданскую прошли вместе, а вот теперь смотрим на вещи по-разному. Нет пока у нас с ним, да и не только с ним, единства в понимании вопросов строительства армии, ее обучения, воспитания, сущности войны и военных операций. А ведь оно необходимо. Вот товарищ Фрунзе и добивается, чтобы единство взглядов сплотило все наши кадры по вертикали — от взводного до Главкома, — и по горизонтали — от Москвы до Владивостока.

— Призываем к дисциплине, — перебил Якира Голубенко, — а сами противопоставляем себя Наркому.

— Вот это уже неверно, — ответил горячему оппоненту Минц. — Что сказал десятый съезд? Вы, кажется, были его делегатом? Съезд сказал: свободное высказывание и железная дисциплина. Товарищ Фрунзе действует в духе партийных решений, не отклоняется от них.

— Конечно, Троцкому, может, и неприятно, что вопросы, которые должен был поднять он, подняли другие, — добавил Эйдеман.

— Что, Коля, жарко стало? — спросил комбрига Голубенко Шмидт. — Сквозная атака! Сядь рядом, заслоню…

— Ну тебя, — отмахнулся тот. — Я и не в таких переделках бывал.

Воспользовавшись наступившей паузой, Якир продолжал:

— Мне кажется, мы живем по принципу: бог дал день, бог даст пищу. Что происходит в армии? Лучшие стремятся уйти, слабачки остаются. А почему? Потому что нет перспективы. Многие считают, что они свое сделали, отстояли Советскую власть. А для чего мы существуем теперь, каковы наши задачи, нам не говорят. К примеру, ушел в токари на ХПЗ[28] наш командир полка Леонид Владимиров и доволен. Теперь, говорит, по крайней мере я каждый день вижу результаты своего труда. Мы разбили Колчака, Юденича, Деникина, Петлюру, Махно. Вышибли с нашей земли интервентов четырнадцати держав. Наш опыт может еще пригодиться и нам самим и пролетариям других стран. А кто его изучает? Никто! Товарищ Фрунзе добивается освоения богатого опыта. И мы с ним согласны. К сожалению, пока не все, — Якир покосился на Голубенко. — Давайте трезво проанализируем, чего добивается Михаил Васильевич? Все мы читали его «Единую военную доктрину» и слушали сегодняшнее выступление. Командующий говорит о неизбежности столкновения двух миров и требует постоянной готовности наших сил. Армия должна быть готова к действиям на любом театре войны. Помните, как трудно было оторвать иную дивизию от своего уезда, своей губернии? Маневренный характер гражданской войны — результат наступательного порыва восходящего класса — пролетариата. Однако маневр — не самоцель. Маневр — это средство уничтожения вооруженной силы врага. И отступление не всегда бегство. Если временное отступление позволяет сохранить живую силу, сократить фронт, завлечь врага под сокрушительный удар, то оно помогает победе. Новая техника требует пересмотра уставов, программ, наставлений. Вот основное, что я особенно запомнил из требований товарища Фрунзе. Требования справедливые, актуальные, и мы, большевики, обязаны поддержать их, может, даже вопреки желанию Наркома.

— Мы еще толком не разобрались в сегодняшнем дне, а вам подавай теории на будущее, — продолжал кипятиться Голубенко.

В это время раздался звонок. Спор прекратился сам собой — участники совещания направились в зал.

2. Педагог Красной Армии

Якир с женой и двухлетним сыном Петей жили у Манежа в просторной, скромно обставленной комнате военного дома. Из окон комнаты были видны Александровский сад и Кремлевская стена.

Утром сосед по квартире, Николай Игнатов, бывший командир бронеотряда червонных казаков, а теперь начальник гаража Реввоенсовета, предложил Якиру машину для загородной прогулки. Но Иона Эммануилович отказался. Первую половину воскресного дня он провел в тихом зале Румянцевской библиотеки. Сквозь раскрытые окна читального зала доносился разноголосый шум улиц. Четкий цокот копыт московских лихачей по булыжнику, крики «Эй, поберегись!» перемежались с бренчанием трамвайных звонков. На запыленных тощеньких тополях чирикали сытые воробьи, словно упрекая людей за то, что они в такой чудесный день забрались в душные читальни Румянцевки.