Крысолов - Михаил Ахманов

Скуратов скрипнул зубами и сказал, что у меня могут возникнуть проблемы: так, из разряда свидетелей можно выпасть в категорию подозреваемых. Пришлось объяснять ему, что я уже не свидетель, не подозреваемый и даже не обвиняемый, а посредник. Посредник! Так как вчера имел удовольствие встретиться с профессором Косталевским, который – в отличие от некоторых! – лапшу мне на уши не вешал и баков не забивал, а честно признался, в чем суть вопроса. И поручил урегулировать конфликт.

После этого наступила тишина, продолжительное ошеломленное молчание, будто Скуратов собирался с мыслями и раздумывал, что же со мною сотворить: представить ли к ордену «Знак Почета», пустить ли на фарш для пирожков или прижечь каленым пятаком пупок. Наконец он с сомнением произнес:

– К вам приходил Косталевский? Вы в этом уверены? Может быть, не приходил, а птичкой порхнул в окошко? Но мы бы его и в этом случае…

Фраза повисла в воздухе, и я припомнил, что нахожусь под колпаком, что мой телефон прослушивается и что Косталевского, разумеется, ждали. Но ждать и поймать – разные вещи. Мой вчерашний гость умел защищаться, причем не только гипноглифами; если верить его словам, он был способен на нечто большее. Он не распространялся, как ему удавалось распознать топтунов и избавиться от слежки, но эти приемы были, вероятно, эффективными, коль его не смогли разыскать за целый месяц. В конце концов, у психологов свои секреты, а Косталевский мог считаться выдающимся психологом. Член десяти академий, как-никак!

Я мстительно усмехнулся и сказал:

– Вы его не поймаете. Никогда, ни под каким видом! Не тот случай, Иван Иванович. Он как кошка – гуляет сам по себе. Захотел, и ко мне наведался… В дверь вошел, не в окно. Не сомневайтесь!

Видимо, Скуратов уже не сомневался, так как рявкнул, отставив дипломатию:

– Где он? Адрес, живо!

– Чего не знаю, того не знаю. Да и к чему вам адрес? Он сам меня нашел и попросил выступить посредником. Чтоб отвязались и от него, и от меня. Кстати, упоминались им кое-какие опасные игрушки… Так вот, имейте в виду, что он их уничтожил. Самым радикальным способом! Сунул под десятитонный пресс, они и не выдержали, лопнули. Пластик все-таки, стекло…

– Где вы, там неприятности, – пробормотал остроносый. – Значит, арнатовские гипноглифы все-таки были у вас? А Косталевский их забрал? И вы ему отдали?

– Гипноглифы? Какие гипноглифы? – Мой голос звучал в меру удивленно и в меру возмущенно. – Я и слова такого не знаю, Иван Иванович! Давайте-ка лучше делом займемся, урегулируем проблему, подпишем мирный договор и в заключение пожмем друг другу руки. Вы ведь этого тоже хотите. Или я не прав?

В трубке послышалось, как Скуратов переводит дух. Потом:

– Надо бы встретиться, Дмитрий Григорьевич. Такие проблемы не решаются по телефону.

– Встретимся, – пообещал я, – но не сейчас. Три раза мы с вами встречались, и дважды – при трупах. Не желаю, чтоб мой был следующим. Вот когда договоримся, тогда и назначайте свидание.

– Ладно, черт с вами! Чего вы хотите?

– Не я, а Косталевский. Договоренность такая: во-первых, он увольняется и ставит условие, чтобы имя его, в связи с известными вам предметами, нигде и никогда не упоминалось. Он считает свое открытие антигуманным.

– Интеллигент хренов… – проскрежетало в трубке. – Гуманист недорезанный…

– Во-вторых, – продолжал я, – Косталевский не возражает, если вы отыщете менее щепетильных специалистов, которые выступят восприемниками его работ – если угодно, авторами теории ментального резонанса. Найдутся такие?

– В любых количествах, – заверил Иван Иванович. Тон у него стал пободрее.

– Тогда – третье и последнее: регламент операции. За три-четыре ближайших дня Косталевский подготовит технологическое описание установки – той самой, которая в данный момент разобрана и уничтожена. Ну, вы понимаете, о чем речь… об агрегате, выпекающем «веселухи» и «почесухи»… может, кое-что еще. Этот документ я передам вашему ведомству, а вы позаботитесь, чтобы отставка Косталевского была воспринята спокойно. Гарантией спокойствия будет благодарность за беспорочную службу, на фирменном бланке, со всеми положенными подписями и печатями. Когда Косталевский ее получит, ждите второй документ: теоретическое обоснование целенаправленной стимуляции психической деятельности и эффекта ментального резонанса. Все будет изложено в подробностях и деталях и передано вам самим профессором. В эти его откровения я даже заглядывать не желаю. Зачем это мне? И кто я, в сущности, такой?.. Математик в отставке, утлый челн в водовороте случайности… Хотелось бы выбраться из него, и побыстрее.

– Вы не утлый челн, а хитрый жук, – приговорил меня Скуратов. – Но это не принципиально. Вы, Хорошев, теперь для нас не интересны. Ни с какого боку… Ни вы, ни ваш покойный приятель, маг-недоумок, ни его убийцы… Нам Косталевский нужен.

– Ну, так я вам его преподнес и умываю руки. Максимум через четыре дня. Согласны?

– Согласен. Но наблюдение с вас пока не снимается.

– Не возражаю. Посредников нужно беречь крепче свидетелей. Кстати, еще одно маленькое условие… Вы, Иван Иванович, действительно полковник?

– Сомневаетесь?

– А что вас удивляет? Вчера вы были майор УБОП, сегодня – полковник ФСБ, а завтра – кто знает? – окажетесь генералом из армейского ГРУ.

– Я – точно полковник, и точно из ФСБ, – с нажимом на слово «точно» произнес Скуратов. – И я точно не генерал. Генерал у нас уже имеется. В Москве.

– Вот и хорошо. Ему и будут переданы обещанные манускрипты. Еще раз напомню – в обмен на почетную отставку и благодарность.

– Э, постойте, Хорошев! – в голосе остроносого прозвучали тревожные нотки. – У вас никак мания величия приключилась?

– Ничем не могу помочь. Это условие выдвинул Косталевский. Он полагает так: чем важней начальник, тем надежнее гарантии. Его право! В конце концов, он тоже генерал, а может, и маршал от науки… С вами ему контактировать не по чину.

Я повесил трубку и подмигнул Сатане, скалившему зубы с моего компьютера. Великий Крысолов, Великий Ловчий и Великий Обманщик… Он словно поощрял и в то же время предупреждал меня: будь бдителен!.. Будь осторожен и хитер – как всякий смертный человек, желающий выполнить за дьявола его работу.

Щелкнув чугунного Сатану в нос, я заглянул на кухню, полюбовался розами и отправился за покупками. День рождения любимой, как-никак! Наш первый совместный праздник, не считая брачной ночи… Голубые луны роз кивали мне с подоконника, напоминали о грядущем торжестве. Они казались свежими, будто их только что срезали с куста: видимо, питательный раствор в кувшинчиках обладал чудодейственной жизненной силой.

Во дворе топтались Танцующий Койот и Три Ноги; дул прохладный ветерок, и Три Ноги напялил свою куртку, став временно двуногим. Я направился к универсаму. Два соглядатая шагали сзади, не скрываясь, дыша в затылок и наступая на пятки. В мыслях моих витало смутное соображение – не слишком ли я продешевил, торгуясь со Скуратовым. Подумаешь, благодарность! Можно было б и большего добиться… ордена и пожизненной охраны от посягательств заокеанских агентов, например… для Косталевского и для меня… плюс бесплатный телефон, раз уж все равно прослушивают…

Я купил бутылку «Цинандали», торт, салями, кое-какие деликатесы и, разумеется, шампанское. Вернувшись, рассовал покупки в холодильник, допил минеральную воду, а белую пробку свинтил, чтобы закрыть бутылку с кетчупом. Гляделась она ничуть не хуже черной. Потом направился к телефону и позвонил Жанне Арнатовой, решив, что остроносому этот звонок полезных сведений не добавит. Дело, в сущности, завершено; пропавшие найдены, мертвые мертвы, а вдовы нуждаются в сочувствии и утешении.

У Жанны все обстояло не так уж плохо. Из Грозного прибыл чеченский десант – старый Саид-ата, ее отец, а с ним и другие родичи, суровые отпрыски гор, блюстители законов шариата. И хоть законы те строги, сердце Саида не выдержало, растаяло при виде внучки, которую он тут же начал звать Марзией.[6] Жанну, за поругание семейной чести, пообещали забить камнями или обрить наголо, но, осмотрев богатую квартиру, успокоились и отложили экзекуцию на неопределенный срок. Саид-ата был, вероятно, человеком разумным и действовал по принципу: где спешка, там убытки. Жанну еще не простили, но дело двигалось к тому, что скрашивало ей внезапное несчастье.

Вспомнив о смерти мужа, она поплакала в трубку и принялась рассказывать мне, как изменился Сергей за последние месяцы, каким он стал заносчивым, самовлюбленным, нетерпимым – хоть о покойных не говорят плохого, но и случившегося не вычеркнешь из памяти. Я верил ее словам. Метаморфоза, произошедшая с Сергеем, была обычной и скорее всего неотвратимой, как наступление сумерек после заката солнца. Он не выдержал искуса власти, но воздаяние за этот грех, в котором повинны многие, обычно следует не в жизни сей. Вот недооценить врагов – гораздо большая ошибка! И он ее сделал, если припомнить все обстоятельства смерти: он мог бы защититься черным амулетом, а выбрал красный… Отчего? Чтоб доказать Танцору свое превосходство на уровне кулака?.. Видимо, так: после рассказов Жанны эта гипотеза казалась мне самой приемлемой.