Ночь лунного страха - Ирина Арбенина

А то черт знает что подумают! — проверять захоронение.

"И зачем украшения на жмурике оставили?! — тревожно думал он про себя. — Конечно, ходить тут некому… А все-таки!

А вдруг Иван польстился? Человек он темный, необразованный, научной музейной ценности этих находок понять до конца не может… Вот и польстился на серебришко… Набьет карманы да деру! Ищи его свищи здесь в тайге… Не похоже, конечно, на Ивана: все-таки не первый раз он у него в помощниках… А все-таки! Вдруг попутал бес человека?

А что, если это тот парень, Никита, который вместе с Иваном пришел? Парень очень подозрительный… Так и не объяснил толком, что он тут забыл, зачем околачивается? Вдруг тоже на украшения польстился?"

Надо было, конечно, с вечера все собрать и припрятать! Да только археолог в душе Семановича взял верх над бизнесменом. Солнце уже садилось, темнело. И он не успевал расчистить до конца «косточки».

А там все так хрупко — дунуть страшно… «Косточки» от яркого света и свежего воздуха начинают разрушаться. От одного только взгляда можно сказать. Тут не то что украшения изымать, поглядеть пристально страшно!

Забирать украшения — означало повредить всю картину захоронения. А Семановичу очень хотелось наутро сделать фотографии, зарисовать все подробно, по науке, по правилам…

Но вот теперь, ночью, из-за его сентиментальности на захоронение мог польститься какой-нибудь дурак, прослышавший о серебряных украшениях. Хотя специалисту понятно: ценность тут не в самом серебре.

Подсвечивая себе фонариком дорогу, Семанович осторожно пробирался между деревьями…

И вдруг испуганно остановился. Послышалось, будто хрустнула тонкая веточка. Такой легкий хрупкий звук…

«Шуркэн-Хум ходит неслышно, — не к месту вспомнил Семанович. — Подкрадывается незаметно, невидимо… Вот уж не к ночи будь помянута эта Шуркэн-Хум!»

Семанович усмехнулся, стараясь отогнать глупые страхи, достойные неграмотного охотника Аулена и его первобытного сознания. Но, несмотря на всю самоиронию, он чувствовал какую-то тревогу.

"Спокойно, — успокаивал он себя. — Ты ведь не в юрте родился… Это те, кто в юрте, Аулен и его соплеменники, причисляют медведя к сверхъестественным существам, медвежьи песни слагают! А когда удается убить — эти дикари устраивают игрища и пляски.

Медведя убьют — пять дней пляшут, медведицу — четыре дня, медвежонка — три…"

«Медведицу — четыре, медвежонка — три…» — повторяя эти слова про себя, как считалку, Семанович пробирался между деревьями.

Считалка вроде немного его успокаивала…

Опять будто хрустнула ветка!

«Перекусывает страшный зверь железный обух топора… — вспомнил вдруг археолог слова „медвежьей песни“, — перетирает железо в крупинки, мелкие, как песок… Со страшным ревом, готовый пожрать, набрасывается… И разрывает в клочья, величиной в шкурки рукавичные…»

Дикий страх вдруг окутал его с головы до ног. А ноги никак не слушались, не желали идти дальше. Семанович чувствовал себя так, будто за его спиной притаился дикий зверь.

Археолог выключил фонарик и резко обернулся.

На секунду ему показалось, что среди бурой полутьмы, между деревьями таится какая-то огромная косматая тень.

«Да нет… Ерунда! — успокоил он сам себя. — Показалось…»

Он опять включил фонарь.

Больше он сделать ничего не успел… От сокрушительной непосильной тяжести, обрушившейся на него сзади, хрустнули его собственные позвонки.

«Ударяет своими могучими лапами.., разрывает своими острыми когтями.., кедроветвистыми…» — мелькнули напоследок в его затуманившемся предсмертном сознании слова ритуальной «медвежьей песни».

«Что за глупость? — всегда думал раньше Семанович, занимаясь анализом текста этой песни. — Как это — кедроветвистые? Чушь какая-то…»

Теперь это ему стало понятно… Такую невероятную, разрывающую тело на кусочки боль причиняли ему эти когти.., эти кедроветвистые… Пропади они пропадом!

Все закончилось очень быстро.

Как смятая тряпичная растерзанная кукла, черный археолог Семанович лежал на спине, уставившись остекленевшим взором на ночное звездное небо и верхушки вековых деревьев.

А Иван проснулся от звука шагов. И аж потом покрылся в своем спальном мешке от озарившего его подозрения. Эге! Ребята, так дело не пойдет! Украшения есть украшения… За них любой музей отвалит достаточно монет.

Не иначе кто-то решил погреть руки. Попутчик этот Никита? А может, охотник? А что, если сам Семанович решил его надуть? Усыпил его бдительность научной болтовней — «не трогай да не трогай, тут ценность в общей картине и целостности захоронения»… А сейчас вот свинтит отсюда вместе с серебряными украшениями, Шлиман фигов. Точно, Семановича шаги были! Куда это он отправился? Неужели к захоронению?

Точно-точно… Видно, решил археолог с ним, Иваном, выручкой от этой экспедиции не делиться.

И бородач, кипя от злости, заторопился к раскопу.

Он был намерен серьезно разобраться с Семановичем.

Однако из разбора этого ничего не вышло.

Семанович валялся недалеко от раскопа бородой кверху. Глаза, стеклянные, жуткие, смотрят в небо, голова набок, как у курицы задушенной. И весь… Ну, только в фильмах ужасов такое бывает!

Иван наклонился пониже, ошеломленно разглядывая своего работодателя. Потом кинулся к раскопу… Серебро!

Серебро вроде было на месте.

Однако разглядеть особенно он ничего не успел.

Какая-то невероятная тяжесть навалилась сзади, сдавила так, что хрустнули кости, — и опрокинула здорового бородача на землю…

Охотник Аулен спал мирно и спокойно, с чистой совестью и ощущением собственной безопасности.

Дело в том, что накануне он сделал хороший подарок для лесного духа Унт-тонха, «волосатоглазого, волосатоногого духа», который согласно верованиям его народа живет в чащобе и помогает хорошим людям в охоте, а также защищает их в лесу.

Когда Аулен накануне убил лося, то он, как и полагается приличному и умному человеку, тут же предложил духу взять то, что тот хочет: хочет, всю тушу целиком, хочет — только кровь, или мясо, или шкуру… Ну, в общем, что понравится.

Унт-тонх подумал и взял, как и полагается духам, только «силу пищи», а все остальное, к удовольствию Аулена, оставил ему.

И теперь охотник Аулен мог спать спокойно, потому что знал, что Унт-тонх защищает его.

Вообще Аулен знал: чтобы умилостивить духа, к нему следует относиться правильно. Приносить подарки, не называть его обидными словами, не осквернять его местожительство. Ну, в общем, вести себя точно так же, как с людьми, с которыми не хочешь ссориться.

Так себя Аулен и вел. И поэтому он очень надеялся на помощь и защиту Унт-тонха.

Хотя сон, надо признаться, ему снился не простой… Снилось охотнику, что сидит будто бы на дереве Унт-тонх. А рядом с ним другой дух, Кынь-лунк.

Страшный и злобный, носитель враждебного людям начала. Тот, что соблазняет людей на нарушение запретов. Даже дети знают, что родился Кынь-лунк под землей и туда же, в свое подземное царство, он забирает людей, которых обрек на смерть главный бог Торум. У русских есть свой Кынь-лунк, они называют его чертом.

И вот сидят на дереве Унт-тонх и Кынь-лунк, болтают волосатыми ногами и спорят. Спорят из-за того, кто победит: он, охотник Аулен, которому Унт-тонх покровительствует, или другой человек, которому покровительствует вредоносный и злобный Кынь-лунк.

Унт-тонх говорит: «Мой!», а Кынь-лунк болтает ногами и твердит: «Нет, мой, нет, мой…» А потом вроде как расстроился Кынь-лунк и говорит: «Ну ладно, Унт-тонх, видно, твоя взяла… Пусть твой победит».

На этом важном месте сна что-то и заставило Аулена проснуться. Открыть внезапно глаза.., и услышать, как возле палатки хрустит валежник. И, спасибо Унт-тонху, случилось это очень вовремя…

Поскольку в тот самый момент, когда кто-то волосатый и очень сильный, как Кынь-лунк, ухватил низкорослого щуплого охотника за щиколотки и попытался выдернуть из палатки, как морковь из земли, Аулен уже не спал. Отбрыкнувшись, он схватил свой охотничий нож, не раз выручавший его даже и при встрече с медведем, и ткнул в нападавшего. Удар ножа, может, получился и слабым, явно не смертельным — в тесноте палатки было не развернуться! — но и этого было вполне достаточно. Нападавший застонал, затряс своей волосатой гривой и из палатки исчез. А через минуту послышался и удаляющийся хруст валежника.

— Просыпайся, приезжий… Просыпайся!

Никита открыл глаза и в полутьме палатки увидел над собой скуластое лицо охотника.

— Что случилось?

— Смерть случилась, смерть… — торопливо повторял Аулен. — Иди посмотри, приезжий, какая большая случилась смерть.

Сон мигом слетел с Лопухина, и, шустренько встав на четвереньки, он выкарабкался вслед за охотником из палатки.