Я рожден(а) для этого - Элис Осман

уйти, – вдруг заявляет Мак.

Джульетта отводит взгляд.

– Лучше бы твой билет достался тому, кто действительно хотел сюда попасть, – ворчу я.

Мак смотрит на меня так, будто я прилетела с другой планеты.

А в следующий миг раздается грохот.

Зал замирает, и воздух взрезает громкий крик:

– Какого хрена, какого хрена?..

Из-за ширмы, спотыкаясь, выходит Роуэн – лицо его залито кровью.

ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ

Счастливая маска плотно пристала к моему лицу. Я делаю вид, что все в порядке, хотя червячок беспокойства продолжает точить меня изнутри.

А потом к нам устремляется очередная девушка. Она не улыбается, и в руках у нее нет телефона. Она явно не горит желанием с нами фотографироваться.

Нет, она достает из сумки кирпич.

Обыкновенный кирпич. Из таких строят садовые ограды.

Наши телохранители не супергерои. И она успевает швырнуть кирпич в Роуэна, прежде чем охрана сбивает ее с ног. Кирпич прилетает ему точно в голову. Роуэн с криком прижимает ладони к лицу, а девушка – какая-то случайная девушка, которую мы видим в первый раз, – истошно визжит, что ненавидит его, что он не имел права так поступать и что из-за них с Блисс ее жизнь теперь разрушена. Телохранители крепко прижимают ее к полу, а Роуэн тем временем убирает руки от лица и глядит на испачканные кровью ладони. Просто сидит и тупо пялится. Кажется, от шока он не до конца верит, что это происходит на самом деле. И я его понимаю. Мне тоже не хочется верить.

Потом Роуэн встает и, пошатываясь, выходит из-за ширмы. Наверное, ищет дверь, через которую мы пришли, но вместо этого оказывается прямо перед толпой. А я сижу на стуле, как приклеенный.

Все произошло за каких-то десять секунд.

Роуэн. Стряхнув оцепенение, я вскакиваю и иду за ним. Листер пытается остановить меня, говорит, что мне туда нельзя, но я ничего не слышу. Просто вываливаюсь за ширму и нахожу глазами Роуэна ровно за миг до того, как нас сметает потоком тел, вопящих наши имена.

АНГЕЛ РАХИМИ

Толпа отрывает меня от Мака и Джульетты и сносит веревочное ограждение. Те, кто жаждет прикоснуться к «Ковчегу», уверенно теснят тех, кто еще сохранил остатки разума. Почти две сотни фанатов в мгновение ока превращаются в бурлящую, неуправляемую массу. Я теряю Роуэна из виду – из его разбитой брови продолжает течь кровь – и, подхваченная потоком, оказываюсь в противоположной части зала. Билет на встречу, который я приберегла для автографов, вылетает из рук. Похоже, о нем можно забыть. Меня сжимают со всех сторон, становится трудно дышать. К горлу подступает паника. Сейчас я хочу только выбраться отсюда, и как можно скорее.

Я позволяю толпе оттеснить меня к стене. Ищу глазами Джульетту – она такая маленькая, что в давке ее легко могут сбить с ног – и не нахожу: слишком много народу вокруг. Меня снова толкают. Чья-то сумка больно задевает руку. Кто-то топчется по моим кедам.

От визга закладывает уши.

Но это не тот восторженный визг, к которому мы привыкли.

Сейчас в нем звучит страх.

Я знаю, в фандоме есть разные люди – в том числе и те, кто преследует наших мальчиков в отелях и пытается вычислить, где они живут; те, кому наплевать на их комфорт и личное пространство. Люди, в чьем лексиконе нет слова «сочувствие».

Большинство фанатов не такие. Большинство готовы заслонить «Ковчег» от пули – и будут защищать их до последней капли крови, встанут живым щитом, чтобы уберечь от беды.

Но пока среди нас есть больные на всю голову, стоит ли удивляться, что нас ненавидят?

Я медленно двигаюсь вдоль стены, пока не утыкаюсь спиной в ручку какой-то двери. Поворачиваю ее и проскальзываю в комнату, похожую на туалет, которым давно не пользовались.

Я долго шарю по стене в поисках выключателя; наконец свет загорается, и я вижу себя в зеркале. Шарф слегка перекосился, так что я торопливо поправляю его и вытираю смазавшуюся тушь. Теперь и не скажешь, что меня едва не затоптали.

Покидать туалет я не спешу – вместо этого опускаю крышку унитаза и сажусь в ожидании, когда сердце перестанет бешено колотиться.

Надеюсь, охрана скоро наведет порядок, и я смогу выйти отсюда и отправиться на концерт.

Если, конечно, его не отменят – потому что Роуэн может быть серьезно ранен.

Я так и не встретилась с «Ковчегом».

Так и не сказала им все, что собиралась.

Так и не поблагодарила их.

Неужели главным воспоминанием этого дня останется окровавленное лицо Роуэна?

ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ

Они обступают меня со всех сторон. Тянутся, трогают за руки. Я не могу пошевелиться. Не могу дышать. Закрываю глаза и для надежности прижимаю к лицу ладони. Не хочу их видеть.

Меня словно швыряет приливными волнами.

Страшно тянет отключиться, но голоса фанаток ввинчиваются прямо в мозг. Одна визжит от восторга, что смогла ко мне прикоснуться. Другая кричит, чтобы меня оставили в покое и прекратили напирать. Кто-то твердит: «Не волнуйся, Джимми, мы тебе поможем, мы вытащим тебя отсюда». Кто-то восхищенно прочитает: «Господи, он такой красивый! Джимми, не переживай, мы тебе поможем. Да хватит толкаться! Вы ему дышать не даете! Какой же он красивый».

Я стараюсь не издавать ни звука, но меня захлестывает страх. Говорил же, что добром это не кончится. Меня тянут в разные стороны, кто-то ухватился за худи – я слышу, как толстовка трещит по швам. Из-под плотно сжатых век катятся слезы. Я ничего не могу с собой поделать, не могу приказать сердцу биться медленнее, ничего не могу, не…

– РОУЭН!

Кто-то зовет Роуэна так громко, что перекрывает шум толпы. Этот крик полон паники и боли, он так отличается от воплей фанаток, что я отрываю руки от лица и наконец открываю глаза.

Сесили Уиллс парит над толпой, словно Посейдон, восставший из глубин. Она то ли забралась к кому-то на плечи, то ли встала на стул и теперь маячит в двух метрах над полом. Секунду спустя я понимаю, что она тянется к Роуэну, который как-то умудрился добраться до двери. А Роуэн окровавленной рукой тянется к ней, но Сесили слишком далеко. Я смотрю на них, и перед глазами встает картина Микеланджело «Сотворение Адама», где Бог прикасается к человеку.

Охрана пробивается сквозь толпу, хватает Роуэна и уводит из зала.

Все это время две невысокие хрупкие девушки как могут защищают меня от толпы. Я уже не