Лишний в его игре - Алена Игоревна Филипенко

или средства от комаров, или теплых непромокаемых курток.

На словах о теплых куртках Ярослава пробирает дрожь, а у меня, несмотря на то что я в теплой куртке, от холода сжимаются легкие, и на несколько секунд затрудняется дыхание. У нас обоих стучат зубы.

Мышечный спазм проходит, и вроде даже становится теплее.

— Знаешь… — продолжает он. — Я и не задумывался, что мама все это не выносила. Только сейчас осознал. Она всегда казалась такой радостной в походах! Если это были просто ночевки в палатках в лесу, она заранее готовила целую программу игр и активностей, чтобы мы не заскучали. Мама поддерживала все папины увлечения. Казалось, они любят друг друга, и у них все хорошо, и что так будет всегда… — Последние слова Ярослав выговаривает с глубокой тоской. — Поэтому для меня стало шоком, когда в один день за ужином они сказали, что разводятся.

Вот в чем дело — развод!

— Они сразу объяснили, что дело не во мне. Но когда так говорят, невольно думаешь обратное. Вина захлестнула меня волной. Я даже до сих пор считаю, что это из-за меня. То есть нет, не совсем, больше из-за мамы. Тяжело нормально жить, когда рядом с тобой такая, как она.

Последние слова он говорит с желчью и презрением. Я недоумеваю: что не так с Катериной Николаевной?

— Такая… — Ярослав словно услышал мои мысли. — Идеальная до тошноты картинка. Высокомерная королева. Всегда считает себя лучше других. С ней рядом чувствуешь себя дерьмом.

Он не прав. Она заботливая, искренняя! Похоже, Ярослав просто не знает свою маму. Или не желает знать.

Катерина видит изнанку людей. Видит, кому нужна помощь, даже если человек свои чувства тщательно прячет — вот как я, например. А она все равно все понимает… И обязательно придет на помощь. Она ценит близких, семья для нее важнее всего. Она всю себя отдает семье. И не замечать этого эгоистично!

— Но все-таки и я виноват, — продолжает Яр. — Думаю, я разочаровывал отца. У меня ведь никогда ни к чему не было способностей, я ни в чем не хотел развиваться. Хотел тоже стать врачом, но это желание не шло из глубины. Это было просто желание угодить отцу. Неискреннее. И он это чувствовал. Вот так получалось, что я всеми силами пытался не разочаровать его. А все равно разочаровал.

Ярослав умолкает, задумывается. Глубоко вдыхает воздух сквозь сжатые зубы и продолжает:

— Папа ушел к Тане, своей помощнице с работы. Она моложе их с мамой и совсем не идеальная. После развода папа продолжил со мной общаться и позвал меня в гости к ним с Таней. И я все пытался понять, чем у них дома лучше, чем у нас. Там все было проще, можно было расслабиться. Стол без скатерти, пакетированный чай, полуфабрикаты в морозилке. Засохший цветок в горшке с табличкой: «Полей меня!». Я смотрел на Таню и сравнивал ее с мамой. Ничего особенного, простушка. Но меня поразили ее… волосы. Они были живыми, постоянно находились в движении: то торчали, то закрывали лицо, то заправлялись за уши, то перекидывались набок. Может, все дело в волосах?

Я вспоминаю волосы Катерины Николаевны: черные, блестящие, гладкие, всегда уложенные аккуратно-аккуратно. Если Катерина Николаевна повернет голову, ни одна прядь не взбунтуется. Уверен, против таких волос бессилен даже ветер. Над ними просто не властны законы физики.

— Наверное, волосы входят в длинный список причин. Еще одной была футболка. В новом доме папа наконец-то мог надеть любимую старую футболку с потертым рисунком пальм. Мама запрещала ее носить и все грозилась выбросить. Когда я был у них в первый раз, на ужин купили курицу-гриль. Мы ели ее руками, — мечтательно произносит Ярослав, а я слышу урчание в животе: то ли у меня, то ли у Яра, то ли у обоих сразу. — Папа был в этой футболке. А у Тани прядь волос попала в кетчуп. Папа выглядел таким ужасно-преужасно счастливым… Меня это расстроило, но не рассердило. Злиться я стал позже. А тогда только винил себя и обижался. Знаешь, мои чувства… Они просто ходили по кругу.

Ярослав поднимает глаза, мысленно спрашивая, понимаю ли я его. Я киваю. Но наверное, я не могу полностью понять чувства Ярослава. Для этого надо пережить то, что он пережил. Но я вижу, что все, что произошло в семье Ярослава, — ужасная трагедия для него. И он до сих пор не может от нее отойти.

— Сначала я не верил, что он может уйти навсегда. Выдумывал оправдания. Затем понял, что он не вернется, и стал злиться — на всех: и на себя, и на маму, и на папу, и на его эту Таню. Как же я на нее злился! — Голос Ярослава дрожит так, будто все произошло вчера. — Хотелось просто ее убить. Взять в ее дурацкой кухне этот чертов горшок с засохшим цветком и бросить ей в голову! Ведь папа стал счастливым! С мамой и со мной он никогда не подавал виду, что что-то не так. Выглядел радостным. Но с Таней я понял, что все было показным. Он с нами жил словно по инерции, улыбался, шутил — не по-настоящему. А настоящим его сделала эта женщина с живыми волосами. Он не имел никакого права уходить из семьи. Бросать меня. Оставлять меня с ней. Это ужасное предательство.

Ярослав медлит, а затем говорит — резко, с болью:

— А я? Меня вообще спросили, чего я хочу? Я что, мебель? А ведь я бы сказал, что хочу остаться с папой. Но без Тани. Мы бы просто уехали и жили вдвоем. И никто нам бы не был нужен. Но папа почему-то так не считал. Он выбрал не меня, а ее. — Ярослав снова нервно откусывает конфетку. Протягивает часики мне. — Потом я стал размышлять: может, мне удастся его вернуть? Может, для этого мне нужно измениться или сделать что-то еще? Я решил стать лучше, лучше учиться, чего-то достичь. Чтобы он гордился мной, увидел, какой я, и вернулся. Но это не помогло. Я понял, что не работает ни-че-го.

Ярослав выдерживает паузу и продолжает:

— Проходило время, и папа все больше от меня отдалялся. Нет, он всегда платил алименты и сначала пытался быть образцовым «папой по воскресеньям». Забирал меня от мамы на выходной. Но с каждой встречей я видел, что все больше превращаюсь для него в обузу. Он поддерживал со мной общение не потому, что любил, а из чувства долга. И так наши встречи постепенно сошли на нет.