Геенна огненная - Жорис-Карл Гюисманс

Он рухнул в кресло, отдуваясь.

— Уф! Я узнал от церковного сторожа, — заговорил он, придя в себя, — что вы больны, и решил навестить вас.

Дюрталь с интересом разглядывал его. Его круглое лицо, выбритое самым тщательным образом, источало веселье. Карекс представил гостей друг другу, они поклонились, священник немного недоверчиво, а Дюрталь крайне холодно. Звонарь и его жена усиленно благодарили аббата за то, что он счел нужным подняться к ним. Дюрталь почувствовал себя неловко. Хотя Карексы и знали о том, что встречаются отступники и злодеи среди духовенства, все-таки священник представлялся им высшим существом, избранником, и рядом с ним другие словно переставали существовать для них.

Он откланялся. Спускаясь по лестнице, он думал: «Этот весельчак чем-то очень неприятен. Вообще, ликующий священник, врач или писатель внушает серьезные подозрения. Ведь они больше всех сталкиваются с человеческим горем, утешают людей, ухаживают за ними в болезни, изучают их. Только тот, в ком душа порочна, может после этого гоготать и резвиться. А ведь многие недовольны, если прочитанная ими книга столь же грустна, как сама жизнь. Им подавай приукрашенные занятные картинки, которые помогли бы им забыть о тяготах, замкнуться в собственном эгоизме.

Да, Карексы странные люди. Их прельщает слащавая опека священников, а это не так-то просто выносить, — они почитают их, преклоняются перед ними. Вот уж чистые души, искренние и кроткие! Я ничего не знаю об этом аббате, но он такой толстый, прямо лопается от жира, лицо пунцовое, такое впечатление, что он едва удерживается от распирающего его смеха. Сомневаюсь, что в нем есть нечто неземное. Правда, святой Франциск Ассизский весело смотрел на все, что его окружало… но это-то его и портит. Впрочем, священнику лучше быть посредственностью, иначе ему трудно будет понять души вверенной ему паствы. Кроме того, неординарность сразу же порождает ненависть духовенства и обрекает на гонения со стороны епископа».

Мысли Дюрталя перескакивали с одного предмета на другой. Оказавшись внизу, он несколько минут постоял, не зная, на что решиться. «Сейчас только половина шестого, я рассчитывал дольше пробыть наверху, до обеда остается еще как минимум полчаса».

Погода была теплой, снег расчистили. Дюрталь закурил и побрел через площадь.

Задрав голову, он отыскал окно гостиной Карексов. Его было очень легко узнать, в отличие от всех других застекленных проемов, оно было снабжено занавесками. «Довольно отвратительное сооружение! — решил он, окидывая взглядом церковь. — И этот квадрат, зажатый между двумя башнями, претендует на слепок с фасада Нотр-Дам! Ну и ну! — он пригляделся повнимательнее. — От паперти вверх тянутся дорические колонны, на втором этаже их сменяют ионические колонны с завитками, с ними мирно соседствуют коринфские колонны с акантовыми листьями. Что это за безбожная мешанина? И все это со стороны колокольни, вторая башня имеет незаконченный вид, она напоминает надломленную трубу, но все-таки выглядит не так уродливо.

Подумать только, потребовалось пятеро или даже шестеро архитекторов, чтобы возвести эту беспорядочную груду камней! Хотя какой-нибудь Сервандони или Оппенорд были своего рода Иезекиилями архитектуры, настоящими пророками, их творения опережали XVIII век, они поражают предвидением будущего. В ту эпоху, когда еще не существовало железных дорог, в известняковых громадах божественным откровением проглянули станционные строения. Сен-Сюльпис не церковь, а настоящий вокзал.

Да и внутри здание не выглядит ни более религиозно, ни более изысканно, чем снаружи. Единственное, что мне нравится в этом сооружении, так это висящая в воздухе каморка Карекса. Вообще, вся площадь не блещет красотой, но в ней есть чисто провинциальный уют. Ничто не может уравновесить уродство конструкции, наполняющей воздух прогорклым запахом богадельни. Никак не назовешь шедевром фонтан с многоугольным бассейном, грубыми вазами, которые подпирают львы, с изображениями прелатов в специальных нишах, и уж тем более здание мэрии, суконный стиль которого ест глаза. На этой площади, так же как и на соседних улицах — Сервандони, Гарансьер, Феру, — обволакивает влажная благодатная тишина. Пахнет затхлостью и отчасти ладаном. Площадь прекрасно гармонирует с прилегающими к ней улицами, столь же обветшалыми, пропитанными ханжеским духом, с рассыпанными по кварталу мастерскими по изготовлению икон и дароносиц, лавками, торгующими религиозными книгами в мрачных обложках, унылых, словно мощенная щебенкой мостовая, линяло-синих, черных.

Да, укромное, всеми забытое место».

Площадь была пустынна. Какие-то женщины поднимались по ступеням церкви, нищие бубнили под нос «Отче наш», потряхивая монетами в жестянках, священник, с книгой, обтянутой черной материей, под мышкой, столкнулся с дамами и поклонился им, резвились собаки, дети бегали друг за другом, прыгали через веревочку. Два вместительных омнибуса, один шоколадно-коричневый, другой — медово-желтый, отошли полупустые. На тротуаре рядом с общественным туалетом толпились водители. Малолюдно, тихо, и деревья напоминали молчаливые аллеи провинции.

Дюрталь еще раз взглянул на церковь. «Все-таки, когда будет не так холодно и темно, я поднимусь на самую вершину башни». Он в задумчивости покачал головой. «Хотя зачем? Вот в средние века Париж с птичьего полета представлял интерес, а сейчас… ну, увижу наползающие друг на друга серые улицы, белесые шрамы бульваров, зеленые пятна парков и скверов, линии домов, напоминающие ряды поставленных вертикально костяшек домино с белыми точками окон.

И потом прорывающие трясину крыш строения — Нотр-Дам, Сент-Шапель, Сен-Северин, Сент-Этьен-дю-Мон, Сен-Жак — теряются среди уродливого нагромождения новейших конструкций. Разве можно сравнить их благородную стать с таким образчиком искусства во вкусе мелких торговцев, каким является здание Опера, или с повисшей в воздухе дугой Триумфальной арки, или с дырявым подсвечником, известным под названием Эйфелевой башни.

Лучше лицезреть архитектуру Парижа снизу, с мостовой, натыкаясь взглядом на здания, открывающиеся при каждом новом повороте улицы.

Что ж, пора пообедать. Вечером придет Гиацинта, и я должен до восьми успеть вернуться домой».

Он зашел в ближайший винный погребок. В эти часы здесь почти никогда не бывало много посетителей, и Дюрталь мог спокойно продолжить беседу с самим собой, поглощая солидный кусок мяса и запивая его вином сочного оттенка. Он думал о мадам Шантелув и канонике Докре. Этот таинственный священник не выходил у него из головы. Что творится в душе человека, попирающего Христа, изображенного на подошвах его ног?

Какая сильная ненависть живет в нем! Винит ли он Христа в том, что он не даровал ему блаженства святости или его претензии более ограничены, и он страдает от того, что не достиг высших степеней церковной иерархии? Очевидно, что его претензии огромны и гордыня непомерна. Его не пугает даже то, что он внушает ужас и отвращение. Ведь это служит доказательством тому, что он личность. И потом, человеку с окончательно сгнившей душой, каким он, по всей видимости, является, доставляет наслаждение власть над врагами, которых он может безнаказанно повергнуть в пучину страданий. Сладострастие и упоение вседозволенностью, порождаемые связью с темными силами, поистине превосходят всякое воображение. Это удел наиболее трусливых преступников, ведь они не подлежат человеческому суду, но для верующего человека это предел падения, а Докр, несомненно, верует в Христа, раз он так его ненавидит.

Какой страшный человек! И эта связь с мадам Шантелув… Как бы заставить ее заговорить? Она решительно отказалась от каких бы то ни было объяснений по этому поводу. Ну что ж, надо выждать какое-то время. Но у меня нет никакого желания претерпевать приступы ее игривого настроения, поэтому мне придется намекнуть ей, что я нездоров и нуждаюсь в полном покое.

И он так и сделал, когда она появилась спустя час после его возвращения домой.

Она предложила ему чашку чая, он отказался. Она обняла его, а потом, слегка отстранившись, сказала:

— Вы слишком много работаете. Вам следовало бы немного развеяться, почему бы вам не поухаживать за мной? Ведь пока что роль пылкого влюбленного доставалась мне. Нет? Эта идея вам не кажется удачной? Что ж, придумаем что-нибудь другое. Не хотите ли сыграть в прятки с вашим котом? Пожимаете плечами? Ну, раз вы такой брюзга, давайте поговорим о вашем друге де Герми. Как он поживает?

— Да как обычно.

— А его опыты?

— Даже не знаю, продолжает ли он их.

— Ну, я вижу, что эта тема исчерпана. Должна заметить, мой дорогой, что ваши ответы слегка обескураживают.

— Случается, что нет настроения подробно отвечать на вопросы. Некоторые известные мне лица становятся удивительно лаконичными, стоит лишь затронуть определенную тему.