Профессионал - Кресли Коул

Как только Севастьян понял, что я ему показываю, его ноздри раздулись, костяшки, сжимающие руль, побелели.

— Ты этого хочешь? — хрипло спросил он.

Я кивнула.

— В таких делах у тебя большой опыт, разве нет?

— Достаточный для нас обоих, поэтому больше мы до такого не опустимся.

Не опустимся?

— Тебе стоит знать — раз ты, очевидно, мой единственный мужчина — что я хочу попробовать всё сразу. Этого требует моё любопытство.

Он сильно сглотнул.

— Что, например?

Самым небрежным тоном, какой только смогла изобразить, я ответила:

— Мне понравилось, как ты высек меня веником. — Когда боль превратилась в жар, а жар — в блаженство. — Может, поднимем планку до паддлов или (я продемонстрировала ему рекламу флогеров) чего-то такого?

Над верхней губой моего холодного Сибиряка выступили капельки пота.

— Или такого. — На другой картинке голая женщина с кляпом во рту была прикована к позорному столбу. Сзади стоял полностью одетый мужчина и хлестал её между ног плёткой, напоминавшей кожаную закладку для книг, расширявшуюся с одного конца. — Наверное, от этого… просто током бьёт.

Выругавшись, Севастьян вырвал у меня журнал и бросил его на заднее сиденье.

Я не сомневалась, что он готов был остановить машину, чтобы овладеть мной прямо на обочине. Но ничего не произошло. Он даже не стал это обсуждать.

В общем, мои эмоциональные отношения с Севастьяном не развивались и явно приближались к сексуальному разочарованию. Два больших препятствия…

Теперь, когда в отдалении поблёскивали парижские огни, он развернул меня в своих объятьях.

— О чём ты думаешь?

— О дороге сюда. О журнале.

Разжав объятья, он отпустил меня, облокотившись о перила.

— Я не собираюсь это обсуждать.

Раздражённая и разочарованная, я прищурилась. Но вспомнив его побелевшие костяшки в ответ на мой выбор чтива, я поняла, что могу одержать верх.

Конечно, придётся за это заплатить. Готова ли я вступить с этим мужчиной в БДСМ-отношения? Часть меня этого желала хотя бы потому, что это будет означать хоть какую-то определённость.

Но сейчас всё повисло в воздухе, безо всякой стабильности. А я поняла, что люблю стабильность. Было здорово прожить всё детство на одной ферме с простыми и понятными родителями. Было здорово учиться в одной школе.

Конечно, у Севастьяна, учитывая его тяжёлое детство, мнение могло быть иным. Но мне хотелось большего…

— Выбери другую тему, Натали, или мы вообще прекратим разговор.

— Ладно. Поговорим о другом. Например, как ты заработал столько денег? — Я и не подозревала, насколько он богат, хотя это неудивительно, учитывая, что он сам был вором в законе. Я поняла, что в Берёзке он жил по собственному выбору, чтобы находиться рядом с Паханом. Эта мысль запала мне в сердце.

— Я… дрался. — Он замолчал. Наверное, понял, что должен ещё что-то добавить, поэтому заговорил вновь. — Начав подростком, и потом где-то до тридцати лет я принимал участие в подпольных боях. Это было очень прибыльно.

— Думаю, ты часто выигрывал.

— Не проиграл ни одного боя, — вместо гордости в его голосе звучало почти… сожаление. Он добавил чуть тише, — я идеально создан для боя, так было всегда.

— Каким образом? — Необычная прочность костей? Высокий болевой порог? Я вспомнила, Пахан говорил, что не видел никого, кто дрался бы так, как Севастьян, которому в тот момент было тринадцать лет.

Проигнорировав мой вопрос, Севастьян продолжал:

— Несколько лет назад я понял, что не смогу драться вечно. У меня возникла мысль, как зарабатывать деньги, и я пришёл с этим к Пахану. Он убедил меня построить всю схему на собственные сбережения.

— Какую схему?

— Контрабанда дешёвой водки.

— Разве Россия — не родина дешёвой водки?

— Гораздо дешевле покупать водку в Штатах, но наши пошлины делают импорт невыгодным. Так что я придумал, как обмануть таможню.

— Как? — зачарованно спросила я.

— Я подкрашивал её голубым пищевым красителем. Потом мы маркировали цистерны "жидкость для стеклоомывателя". Когда товар прибывал в Россию, мы избавлялись от красителя.

Я улыбнулась.

— Это гениально.

Он пожал плечами, но было видно, что ему приятна моя похвала.

— Это принесло миллионы, и приносит до сих пор, — вновь без капли гордости констатировал он. Потом выдохнул, устремив взгляд в никуда. — Я поставлял в страну дешёвый алкоголь. Какая ирония.

— Почему ирония?

— Хватит вопросов, — он вновь посмотрел на меня.

Я склонила голову на бок. Маленькая победа — за один раз он рассказал о себе больше, чем за всё предыдущее время. Не пора ли снять его с крючка?

Я уже решила, что так и сделаю, когда в его глазах зажёгся этот страстный взгляд, взгляд, который я узнавала и принимала, затаив дыхание.

— Хочу тебе кое-что показать. — Он повёл меня вверх по лестнице, потом по коридору в богато обставленную спальню.

Внутри уже стояли наши сумки.

— Это наша комната? — Останавливаться в отелях с попутчиком — это одно. Но сейчас меня вдруг осенило, что я буду жить с мужчиной.

В его доме.

— Тебе не нравится?

Комната была выполнена в приглушённых тонах — кремовых и тёмно-синих. Массивная кровать была покрыта роскошной, но очень изящной тканью, обои на стенах тоже были подобраны со вкусом.

Предметы мебели представляли собой взаимодополняющее сочетание мужественности и женственности. Изящный туалетный столик служил для хранения косметики и драгоценностей (которых у меня больше не было), рядом находилась антикварная кожаная кушетка, которая выглядела так, словно её украли из спальни какого-нибудь герцога. Но всё вместе прекрасно сочеталось.

— Разве что-нибудь здесь может не нравиться? Ты это мне хотел показать?

Он покачал головой, и повёл меня сквозь массивную дверь в примыкающий кабинет. Внутри располагались стол, раскладушка, шкаф и несколько мониторов, воспроизводящих потоковое видео.

— Это комната-убежище?

— Точно.

На мониторах отображались все помещения дома.

— Здесь всё просматривается?

— Ещё одна скрытая камера расположена снаружи. — Она показывала идущих по улице парижан, большинство из них смотрели прямо в скрытый объектив. — Информацию с любой камеры я могу просматривать на своём телефоне. — Севастьян достал мобильник, запустил приложение и показал мне. — Так что, даже отлучившись, я смогу за тобой наблюдать.

Всегда за мной наблюдает.

- А записи ведутся? — невинно спросила я, но он понял направление моих мыслей.

— Если пожелаем. Или ты можешь просматривать трансляцию. — Он вернулся в спальню и взял дистанционный пульт. За сдвинувшейся в сторону панелью оказался огромный встроенный в стену телевизор.

Очередное нажатие кнопки, и на телевизоре появилось чёткое изображение всей спальни. Камера, наверное, была спрятана за лепниной на противоположной стене.

Он снял пиджак, затем сел на кровать, спиной к изголовью.

— Разденься для меня. — Щелчок кнопкой пульта, и экран разделился пополам, теперь он показывал одновременно и спальню, и улицу. Как будто незнакомые прохожие заглядывали прямо в комнату. Его взгляд потемнел, — Разденься для них.

О, игра началась. Это был первый отдалённый намёк на что-то необычное с тех пор, как мы занялись сексом.

Я расстегнула заколку, и волосы рассыпались по плечам; его взгляд, казалось, провожал каждый локон.

Я неторопливо расстегнула блузку; рукой он начал растирать выступающий из брюк огромный бугор.

Сняв топ, я повернулась к нему спиной, расстёгивая молнию юбки. Мне аккомпанировал звук его молнии. Я могла наблюдать за ним в телевизоре: зажав член в кулаке, он не сводил взгляд с моей попки.

Боже, этот человек возбуждал меня сверх всякой меры. Мелькнула мысль, что он может всё это записывать. И я лишь сильнее возбудилась. Вся стеснительность, которая во мне ещё оставалось, сгорела во время наших ночей, когда мы занимались любовью, под его пылающим взглядом, под его благоговейными ласками.

Этот мужчина любил моё тело и не скрывал этого. Так чего стесняться?

— Ты бы хотела, чтобы они тебя такой увидели? — спросил он, когда я выскользнула из юбки.

— Возможно. — Я сняла лифчик.

— Моя маленькая эксгибиционистка. — Всего лишь его хриплый голос — а мои соски уже напряглись. — Может, ты ещё и вуайеристка?

Учитывая мою тягу к порно, пришлось ответить:

— Бывают и такие совпадения.

— Оставь каблуки и чулки — я трахну тебя прямо так.

Я вздрогнула, потянувшись к стрингам — последнему предмету одежды, который он позволил снять.

— Повернись, чтобы я мог посмотреть на то, что принадлежит мне, — приказал он.