От грозы к буре - Валерий Елманов

– Напрасно ты, старик, мне глаза мозолить явился. Я тебя в третий раз отпустил под Коломной с миром, ибо бог троицу любит. Ныне же ты в четвертый раз пришел. Это уж ты лишку взял, – и с этими словами меч из ножен потащил.

А в таком деле главное – начать, чтоб брызги появились. Запах, что ли, у крови такой пьянящий да к убийству зовущий, а может, цвет – кто знает. Словом, едва Ярослав начал, как и остальные сразу же подключились, особенно из числа мелких князьков. В клочки изрубили всех, включая даже гребцов неповинных.

Один только и уцелел. Нашли его, когда уже отрезвели, потому и трогать не стали, даже помогли в ладью всех убитых погрузить. Сунули трясущемуся от страха парню весло-кормило в руки – плыви себе. На покойников сверху Мстислав Черниговский успел еще и грамотку к князю Константину бросить. В ней же одна только фраза была: «Тебя поймаем – и захоронить не дадим. Собакам скормим».

Князь Удатный узнал о злодействе лишь поутру, когда проснулся. Ревел он на всех страшно. Изо рта чуть ли не пена брызгала. Епископа Симона, который, как пастырю доброму положено, со словом смиренным подошел, и вовсе чуть не зарубил. Вовремя, правда, успел опомниться, чтобы меч в ножны вложить, но уж на словах зато разошелся, хоть святых выноси. Любого смерда за такое поношение духовного сана, пусть он хотя бы десятую толику произнес от сказанного Мстиславом, Симон обязательно в свою епископскую тюрьму отправил бы, то есть в кельи для еретиков. Но разве ж на галицкого князя найдешь управу. Одно только владыка и сказал проникновенно, как подобает служителю божьему:

– Бес в него вселился, братия. Не он это злобствует, а бес лютует. Спаси тебя господь, сын мой, – и перекрестил его кротко.

– Ах, бес! – прохрипел князь. – Да у тебя, как я погляжу, владыка, совсем глаза застило, коли они тебе всюду мерещатся. Лишь бы добрых людей с толку сбить. На, гляди! – И он с треском разодрал на груди белую льняную рубаху, выставляя напоказ грузное тело. – По-твоему, я тоже весь печатями каиновыми усыпан?! Вон, – начал он указывать, – на плече одна, на боку еще одна, а на спине две сразу. Я б тебе и пятую оголил, – добавил уже поспокойнее, – да штаны приспускать неохота.

Он уже почти совсем угомонился, только дышал еще тяжело и взглядом суровым епископа сверлить продолжал. Затем вздохнул и произнес устало:

– Скажи спасибо, владыка, что ряса на тебе да крест на груди, а то харкал бы ты у меня тут кровушкой, как Звонимир Творимирич по твоей милости. Ну да ладно. Там, на небесах, и так видно, что от иного христианина зла на земле поболе, нежели от язычника лютого. Вы же, – это он уже князьям, которых целая толпа человек в тридцать собралась, – не мира на Руси алчете и не за правдой сюда пришли. Вам гривны подавай, да землицы прирезать, у соседа отхапав. А что люд русский кругом стонет от походов ваших – на то наплевать.

– Ты же нас сам сюда позвал, – негромко произнес Александр Бельзский.

– И впрямь, Мстислав Мстиславович, – заметил двоюродный брат Удатного, Владимир Рюрикович Смоленский. – Если бы не ты, то и меня здесь не было бы. Ныне-то скажи, чего хочешь, чего удумал?

– И то дело, – поддержал его седобородый киевский князь. – Чего шуметь-то, народ смущать. Сядем мирком да обговорим все ладком. У нас, чай, с тобой да с Владимиром Рюриковичем не пращур общий – дед родной. Один на всех троих[96]. Неужето не уговоримся, не поймем друг дружку?

– Дед, говоришь? – вздохнул Удатный. – Ну, тогда ладно, раз дед. Но говорить не здесь будем. То, что я вас сюда привел, – моя вина. Каюсь. Простите, кто сможет. – Он натужно – мешал тяжелый живот – поклонился – достав-таки до земли рукой. – Сегодня я ее исправить хочу. Дружину свою верную с собой забираю, а кто за мной следом – милости прошу. Сами ведаете: я завсегда за правду со стариной стоял, а теперь вижу – и впрямь менять кое-что пора назрела, а то мы ныне друг с дружкой как стая собак голодных вкруг кости одной грыземся. Вспомнить пора бы, что не собаки мы – князья. Русь-матушку и так почти досуха со всех сторон обгрызли. Еще пяток-другой лет, и совсем нечего глодать будет. Эх вы, – махнул он рукой. Затем как-то неловко, по-стариковски, влез на коня и направил его прочь.

– Я брата не оставлю, – решительно произнес другой Мстислав, киевский, и тоже взгромоздился на своего коня. Вскоре старики поравнялись друг с другом, о чем-то неспешно беседуя.

– Вели и мне коня подать да скажи дружине, чтоб в обратный путь сбирались, – негромко приказал Владимир Рюрикович Смоленский своему тысяцкому. Он как-то виновато развел руками, сказав напоследок оставшимся: – Вот так вот, братья-князья.

А зять Мстислава, юный Даниил Романович, который сидел во Владимире-Волынском, даже прощаться не захотел ни с кем, молча развернулся и к своей дружине пошел. Да всем и без слов ясно было, что уезжает юный князь.

Остальные тоже как-то подозрительно зашевелились, зашушукались. А тут и еще один желание изъявил обратно податься, вслед за отцом. У молодого князя Святослава Мстиславича полки в основном пешие были, но драться умели, потому как с Новгорода да Пскова были собраны.

– Половина убыла, – присвистнул кто-то из тех, что еще оставались, но Ярослав начеку был и понял, что если сейчас хоть минуту упустить, то потом поздно будет.

– Тысячу гривен каждому князю, кто останется ныне. А дружине его само собой, – быстро произнес он и, чтоб звучало убедительнее, повысив голос, даже повторил на всякий случай: – Тысяча гривен!

– А за голову Константина я самолично еще тысячу новгородок выложу, – негромко молвил Мстислав Черниговский.

– И я столько же добавлю, – осклабился Ярослав.

Расчет верным был. Князья-то все небогатые оставались. Да что уж тут деликатничать – нищие попросту. Они и одной тысячи в своем городишке стольном, который во Владимирско-Суздальской Руси за селище большое сочли бы, в глаза за всю жизнь не видели, а тут сразу три сулят. И ведь по глазам видно, что не обманут, рассчитаются сполна да еще спасибо скажут.

– Это за голову. А ежели живой будет? – выкрикнул Александр Дубровицкий.

– Столько же накину, – тихо произнес Мстислав Черниговский.

– И дружинникам все грады, какие есть в Рязанском княжестве, на один день на поток[97] отдам, – почти весело крикнул Ярослав.

– А сил-то теперь хватит, чтоб одолеть? – это Ингварь Луцкий усомнился.

– А вот мы сейчас все сочтем и сразу в путь отправимся, – деловито заметил Мстислав Святославич, гостеприимным жестом хлебосольного хозяина приглашая всех в свой просторный шатер.

Там уже расторопные слуги мигом почти весь стол заставили угощеньями. Сама столешница не ахти какая, из грубых досок сколочена, вся в занозах, того и гляди в палец вопьются. Но это не важно. Зато с питьем и яствами полный порядок – гуляй, не хочу.

Поначалу и впрямь считать принялись. Однако занимались этим недолго, не больше часа, придя к выводу, что сил хватит вполне. Только в трех южных княжествах – Черниговском, Новгород-Северском и Переяславском, включая силы удельных князей – Курского, Рыльского, Путивльского, Брянского, Козельского, Карачевского и прочих, – имелось почти четыре тысячи конных и около двадцати тысяч пеших воинов. Еще двадцать общими усилиями наскребли князья турово-пинские и полоцкие. Конницы у них, правда, было вдвое меньше, но в общем-то получалась вполне приличная картина. Устоять против такой могучей рати Константин никак не мог.

К тому же и епископ Симон порадовал.

– Славен князь Мстислав Мстиславич Удатный, хоть и гневлив больно. Но те, что гневливы, завсегда и отходчивы. Думается мне, что смогу я его убедить не рушить единство Руси. Через день-другой, самое позднее – через пяток или седмицу, но он вас всех догонит вместе с прочими, кто подотстал, – заверил он. – Этот груз я уж на себя взвалю.

Тут и совсем на душе у оставшихся полегчало. А чтоб им вовсе не думалось чего лишнего, едва подвели итоги, как Мстислав Святославич стал всех торопить выдвигаться в путь.

Очень уж боялся черниговский князь, что из-за всех этих досадных промедлений проклятый рязанец убежит куда-нибудь и спрячется. А потом ищи его свищи как ветра в поле. Почему-то казалось Мстиславу, что кто так подло князей вешает, сам по натуре трус. Он и Ярославу о том не раз говорил.

Переяславский князь его не разубеждал, хотя был иного мнения. Однако он сейчас точно так же торопился. Уж больно его пугала почти сверхъестественная способность Константина в кратчайшее время собирать все полки в один-единственный концентрированный кулак, которым рязанец с умопомрачающей силой крошил своим врагам челюсти.

Хотя особой сноровки и он за ним не признавал. Иначе получалось, что победы Константина были заслуженными, то есть он, Ярослав, как полководец выглядел слабее рязанского князька, а это уже обидно. Гораздо приятнее было все спихивать на простое везение судьбы, на удачу, которая, как известно, не выбирает. Тогда выходило, что Ярослав ни при чем, просто пока ему не везет, но рано или поздно счастливая полоса у Константина закончится, и вот тогда-то они станут друг против друга на равных условиях.