Аниматор - Андрей Волос

— Досмотр будете делать? — игриво спросил Узбой.

— На стояночку машину, — неспешно сказал сержант. — Препятствуете движению.

Мамед тоже раскрыл свою дверцу.

— На стояночку, — холодно повторил сержант.

Он отшагнул и так же неспешно, как подходил, двинулся назад, помахивая жезлом в одной руке, раскрытым бумажником — в другой.

Мамед встретил его именно там, где располагалась знакомая сержанту вмятина.

Поток автомобилей быстро скользил мимо, никто не смотрел в сторону наискось приткнувшегося джипа, тем более что сержант оказался загороженным от потока распахнутой задней дверью, — а кто станет на скорости девяносто пять так уж прямо вглядываться, видны там под урезом двери сапоги или уже нет. Сержанту показалось, что его ударили сбоку кулаком под сердце, и он стал молниеносно разворачиваться, чтобы уйти от второго удара и собраться для ответного, но аорта уже не работала, поэтому движение, начавшись стремительно, кончилось вялым качком, который Мамед усилил, продолжив. И сержант Грачков кульком повалился на рифленый пол джипа, сказав напоследок почти неслышно:

— Мама!..

Глава 9

Я не торопил таксиста, но, должно быть, клокотание, доносившееся из самых глубин моего существа, временами достигало его ушей. Он ерзал, встревоженно на меня косился и попусту мыкался из ряда в ряд. Скорее мы все равно не приехали, а чаевые он отработал тем, что, когда вырулил наконец на площадь, неожиданно дал по газам и, дико разогнавшись на куцем пятачке, тут же и остановился — но зато со скрипом, заносом и испуганным вскриком какой-то юницы, едва поспевшей выскочить из-под колес.

Я расплатился и, повернувшись, увидел Клару. В первую секунду я не узнал ее — показалось, что она стала меньше ростом; но тут же понял, что просто никогда раньше не видел ее такой напряженной. Она стояла возле колоннады, держа обеими руками небольшую черную сумку, — в пестром летнем платье, в сиреневой кофте на плечах. Схваченные любимой моей золотой скрепой волосы блестели в ярком свете ртутных фонарей.

Я шел к ней — там было всего несколько шагов, — а она так же напряженно смотрела на меня с каким-то странным ожиданием во взгляде. Она не двигалась с места, чтобы пойти мне навстречу, но, казалось, вытягивает шею и даже чуть приподнимается на носках.

Взгляд ее был тревожным и безрадостным, и я тоже мгновенно почувствовал тревогу, беспокойство, а все, о чем думал, пока ехал, — как увижу ее, что скажу, какими упреками осыплю, на чем буду настаивать и чем наказывать, — все это куда-то пропало. Вместо того я почему-то вспомнил, как в конце прошлого лета Клара бросалась в горящую бирюзовым солнцем волну, слетала с ног под ударом водяной глыбы, кувыркалась, кое-как вскакивала, фыркая и хохоча, а тем временем надвигалась новая — еще круче и выше, — и Клара визжала от испуга, отбиваясь руками, и снова летела, и мокрое лицо сияло счастьем, а вовсе не было таким тусклым, испуганным и усталым, как сейчас.

— Привет! — сказал я, останавливаясь в шаге от нее. Нужно было сказать что-то еще, и я тупо спросил, как если бы не верил своим глазам: — Э-э-э… ты уже здесь?

Она кивнула и сконфужено пожала плечами, будто извиняясь за свое присутствие.

— Давно стоишь? — Я озабоченно взглянул на часы.

— Нет-нет-нет, минут пять, не больше… ты…

— Что?

— Нет, я…

— Ты что-то сказала, я не расслышал…

— Нет-нет… ничего, нет… Что, пробки, да?

— Жуткие, жуткие пробки! — оживился я. — Кошмар! На Цветном что делается — ужас! Совершенно стало невозможно ездить!

— Да…

Мы снова замолчали.

Она смотрела куда-то над моим плечом и теребила ручку своей сумки.

Я понимал, что она не знает, чего от меня сейчас ждать, и боится, что я встречу ее не любовью, а ненавистью. Но и сам я слишком много пережил за это время, чтобы сделать вид, будто мы расстались полдня назад. Время текло, вымывая из-под ног крупицы почвы, каждая секунда грозила стать последней, я то и дело сглатывал слюну, но не мог почему-то сказать ничего живого, имеющего отношение к делу. Должно быть, физиономия моя в какую-то секунду отразила эту муку, потому что, когда я через силу все-таки хрипло выдавил «Клара!», она посмотрела наконец мне в глаза, потом всхлипнула, обмякла и ткнулась щекой в грудь.

Я гладил ее по голове (рука казалась деревянной), сказать мне было совершенно нечего, да я и не хотел говорить, потому что глаза чертовски слезились, и я боялся, что с голосом тоже может выйти как-нибудь не так.

— Хотела тебя сфотографировать, — сыро проговорила она. — Но не решилась. Вдруг тебе не понравится… Дай платок, пожалуйста.

Я взял у нее кофр, а взамен протянул платок. Клара вытерла слезы, высморкалась, улыбнулась — и я понял, что это она, ничуть не другая, моя Клара. Только немного пополнела, что ли? Да, пополнела. Но лицо было осунувшимся. Я обнял ее и стал целовать прохладные щеки.

— Все, все, все, — повторял я. Мне даже в голову не пришло спросить, где она была все это время. — Больше никогда… правда? Это ведь я сам виноват, да?..

Она кивала, закрыв глаза. Но вдруг с усилием отстранилась и сказала:

— Подожди.

Клара смотрела на меня, однако это не был тот прямой, ровный и любящий взгляд, что я ценил так же высоко, пожалуй, как свет солнца и сияние неба. Нет, сейчас в нем читалось какое-то волнение… чуть ли не страх.

Я тоже почувствовал тревогу и неуют.

— Понимаешь… — Она замялась, кусая губы и не сводя с меня глаз. -

Я должна… мне…

— Что?

— Мне нужно сказать тебе… я не знаю, как ты…

Я шумно перевел дыхание — не хватало воздуха.

— Не знаю, как ты отнесешься, но…

— Господи!

— У меня… у нас… то есть…

— Ну?

— У нас дочь, — сказала она.

Я не понял. Какая, к черту, дочь?

Разумеется, я все понял — потому что мольба в глазах, с которой ожидала ответа, говорила сама за себя.

— У нас дочь, — эхом повторил я.

— Дочь, — кивнула она. — Я…

— Погоди!

Все-таки мне нужно было какое-то время, чтобы земля и небо снова поменялись местами, приняв подобающее им положение.

— Ты говоришь: у нас дочь. Это правда?

Она кивнула.

— То есть все это время ты…

Должно быть, в моем голосе ей послышалась угроза.

— Потому что я боялась! — сказала Клара, отважно встряхнув своим хвостом. — Я боялась, что ты отправишь меня на аборт!

— Аборт, — произнес я. Честно сказать, роль горной нимфы, умеющей произносить только окончания фраз, мне уже несколько надоела.

Клара молчала.

Я долго пытался проглотить слюну. Пауза затянулась. В конце концов я выговорил:

— Где?

Она пожала плечами.

— У мамы.

— В Каргополе?

— Ну да…

В ее взгляде появился легкий интерес. Я понимал: сама она уже все пережила — и разговор этот пережила в разных его версиях, и встречу нашу пережила, и разлуку — или неразлуку — тоже пережила, — и теперь смотрела на меня любопытствующим взглядом естествоиспытателя, желающего знать наконец, по какому из двух мыслимых путей пойдет запланированный эксперимент.

— Сколько? — просипел я.

Она снова пожала плечами.

— Полтора месяца.

— Полтора месяца…

— И четыре дня, — добавила Клара каким-то неприятно легковесным и независимым тоном.

Меня шатнуло.

— Но ты… но вы… но я…

— Что?

Я прокашлялся.

— Я говорю, я… то есть ты…

Мне показалось, что она заскучала.

— Ты! — прохрипел я. — То есть я хочу сказать, я…

Она мельком взглянула на меня и взмахнула своими зонтичными ресницами.

— Что?

— Ведь ты не… я тоже, да? Мы будем жить вместе?

Клара рассмеялась.

Потом расстегнула кофр.

И, когда я только начал догадываться, что она согласна, ослепила белой звездой фотовспышки.

Вечер мы провели почти бессловесно — зато не отводя глаз друг от друга. Примерно так же прошла и ночь. Утром я позвонил Тельцову и сказался больным. После чего превратился в юлу. Мы носились по городу из конца в конец как наскипидаренные. Но все успели. Клара постриглась. Я купил билеты. В результате ряда набегов на различные магазины наше жилье обогатилось кроваткой и сопутствующими мелочами.

Именно их оказалось столько, что они заняли большую часть гостевой комнаты. Впрочем, гостевая комната все равно теряла свой статус. Я отдал аванс ремонтной фирме, и за время нашего отсутствия гостевая должна была превратиться в детскую. В шестом часу вечера мы вернулись из «Бау-Мейстера», и я поставил в угол две толстенные связки обойных рулонов.

Поезд отходил в 23.40 с Ярославского. Вечер был совершенно свободен.

Но оказалось, у Клары уже есть некоторые наметки на тот счет, как он должен быть проведен.