Гражданские войны - Аппиан

126. Между тем ночью было прочитано распоряжение Антония о созыве сената еще до наступления дня в храм Земли,[287] очень близко находящийся от дома Антония: он не осмелился созвать сенат в обычное место его заседаний, так как оно лежало у подножия Капитолия, где находились гладиаторы, стоявшие на стороне заговорщиков, и вместе с тем Антоний не хотел внести и смятение в город, введя в него войска. Лепид, однако, свои войска ввел. Когда приблизилось утро, то среди других сбежавшихся сенаторов прибежал в храм Земли и претор Цинна, снова одетый в одежды претора, которые он вчера, как данные ему тираном, с себя сбросил. Когда его увидели некоторые из неподкупных сторонников и ветеранов Цезаря, они в гневе на то, что он первый поносил Цезаря открыто, хотя и был его родственником, начали в него бросать камни и гнаться за ним. Когда Цинна убежал в какой-то дом, они принесли дрова и собрались сжечь дом, что и сделали бы, если бы Лепид, придя с войском, им не помешал. Это было первое свободное проявление расположения к Цезарю, и это встревожило как тех, кто действовал по найму, так и самих убийц.

127. В сенате людей, которые были свободны от стремления к насилию и негодовали на случившееся, было немного; большинство самыми разнообразными способами помогали убийцам Цезаря. И прежде всего сенаторы стали требовать, чтобы убийцы Цезаря как люди благонадежные прибыли в сенат и приняли участие в заседании, превращая их таким образом из подсудимых в судей. Против этого Антоний не возражал, зная, что они все равно не придут. И они, действительно, не пришли. Затем, чтоб испытать мнение сената, одни весьма решительно и открыто одобряли совершенное, называли убийц Цезаря тираноубийцами и предлагали их вознаградить. Другие ораторы награды отвергли, так как убийцы Цезаря в них не нуждаются и не для наград они все это сделали, но считали правильным, чтоб им дали прозвание «благодетелей». Третьи говорили, что и этого не нужно, и считали правильным только, чтоб жизнь их была пощажена. Одни пускались на такие хитрости: выжидали, какое из предложений окажется более всего приемлемым для сената, чтобы он в дальнейшем мало-помалу стал более уступчивым. Более же нравственные сенаторы отвергали этот поступок как тяжкое преступление, хотя из уважения к знатности фамилий, к которым принадлежат убийцы, не возражали против того, чтоб их пощадили, но с негодованием отвергли предложение титуловать их благодетелями. На это им возражали другие, что если уже спасти их, то не нужно после этого скупиться и на добавочные почести, служащие гарантией. Кто-то указал, что подобное чествование убийц явится бесчестием для Цезаря; на это ему возразили, что не следует предпочитать мертвого живым. Один, наконец, решительно сказал, что нужно выбрать одно из двух: или провозгласить Цезаря тираном или ограничиться только пощадой убийц. Ухватившись за это предложение, другие потребовали приступить к голосованию относительно Цезаря, обещая клятвенно, что если голосующие будут судить честно, то никто не будет взирать на прежние о Цезаре голосования сената, когда он был уже у власти, ибо это были голосования вынужденные, а не добровольные, из страха за свою собственную жизнь, после того как были убиты Помпей и за Помпеем столь многие другие.

128. Антоний, внимательно следя за прениями и видя, что внесенные предложения становятся конкретными и определенными, решил уничтожить выявившиеся намерения и внушить выступавшим страх за самих себя, зная, что большое число сенаторов получило от Цезаря назначения на будущее время, так как, отправляясь в длительный поход, Цезарь выбрал должностных лиц на пять лет как на административные должности в городе, так и на сан жреческий или на управление в провинции или в войске. Водворив, как консул, молчание, Антоний сказал: "Требующим голосования относительно Цезаря надо знать предварительно то, что все в государстве совершившееся и всякая данная власть сохраняют силу, если мы признаем, что Цезарь был законным и нами избранным правителем; если же мы признаем, что он был тираном, правящим силой, то и тело его должно быть без погребения оставлено и выброшено за пределы отечества, а все им сделанное аннулировано, а это, чтоб указать границу, как я полагаю, простирается на весь мир. Большая часть из сделанного Цезарем останется независимо от нашей воли, но об этом я скажу немного спустя. Сперва же я предложу то, что зависит от нас и касается нас самих, чтоб на более простом случае получить представление о более сложных обстоятельствах. Почти все мы или в свое время выполняли должности под начальством Цезаря или сейчас еще выполняем должности по его назначению, а некоторые утверждены им в своих должностях на будущее время. Вы ведь знаете, что между нами распределены на пятилетний срок и городские и ежегодные провинциальные и военные должности. Готовы ли вы от всего этого добровольно отказаться — это от вас зависит, — вот что прежде всего я считаю нужным вам обсудить. Об остальном речь будет дальше".

129. С этими словами Антоний умолк. Он воспламенил их в отношении не Цезаря, а их самих. Они все вскочили со своих мест и кричали, что не требуют производить новые выборы в народном собрании, но предпочитают, чтобы каждый остался в той должности, которую он получил. Среди кричавших особенно горячились те, кто были помоложе, кто получили назначение вопреки принятому обычаю. Во главе этих лиц был сам консул Долабелла: по закону ему не оказалось бы никакой возможности получить консульство, так как ему было только 25 лет. Вчера еще он спешил утверждать, что он принимал участие в заговоре, теперь резко переменился: накидывался с бранью на многих, спрашивая, не хотят ли они, желая оказать почести убийцам, обесчестить свое начальство, лишь бы придать лучший предлог для спасения убийц. Сторонники Антония обнадежили Долабеллу и других тем, что, получив одобрение от народа, они объявят их кандидатами немедленно и что не будет никакой смены властей, а только более законное их утверждение, чем их единоличное назначение Цезарем, что им доставит честь видеть себя предпочтенными для занятия одной и той же должности и монархической и народной властью. Пока они так говорили, некоторые из преторов сбросили с себя должностное одеяние, чтобы обмануть возражавших, как будто бы и они вместе с другими хотели это одеяние получить более законным путем. Этот замысел их, однако, был ясен остальным, которые вовсе не надеялись при новом голосовании сохранить свою власть.

130. Покуда шел спор, Антоний и Лепид вышли из сената. И некоторые граждане, сбежавшиеся уже давно, их вызывали. Когда граждане увидели, что Антоний и Лепид поднялись на возвышенное место, крик сменился наконец молчанием, и один из толпы, или по собственному разумению или заранее к этому подготовленный, крикнул: "Берегитесь, чтобы и вас не постигла участь Цезаря". На что Антоний, распахнув свою тунику, показал под ней панцирь, как бы возбуждая зрителей тем, что безоружным невозможно ожидать спасения, даже если они и консулы. В то время как одни кричали, что совершенное преступление должно быть отомщено, большинство настаивало на мире. Последним Антоний сказал: "Мы о том совещаемся, как бы водворить мир и мир длительный. Но очень трудно наладить прочный мир, поскольку и Цезарю не помогли данные ему клятвы и вызываемые их нарушением проклятия". Обратившись вновь к тем, которые призывали к мести, он их одобрил, как ставящих выше всего соблюдение клятв и благочестие, и при этом сказал: "Я сам присоединился бы к вам и первый кричал бы то же, что и вы, не будь я консулом, которому должно больше заботиться о том, что считается общим благом, чем о справедливости. Это нам рекомендуют и те, которые находятся внутри этого здания. Так, вероятно, поступил бы и сам Цезарь, который, захватив в плен граждан, оставил их для блага города в живых и погиб от них же".

131. Так ловко отвечал Антоний по очереди каждой стороне. Те же, которые хотели мщения за все происшедшее, требовали, чтобы за это дело взялся Лепид. Когда он хотел что-то сказать, стоявшие впереди потребовали, чтобы он отправился на форум, где его могли слышать все сразу. Лепид тотчас пошел, полагая, что народ уже склонился на его сторону. Когда он взошел на трибуну, он принялся стонать и плакать на виду у всего народа довольно долго, наконец, сдержавшись, сказал: "Здесь недавно мы стояли с Цезарем, здесь, где теперь я вынужден узнавать, каковы ваши пожелания в связи с его убийством". Когда многие закричали: "Мстить за Цезаря", то подкупленные заговорщиками кричали, напротив: "Мир городу". На последнее требование Лепид сказал: "Этого и мы хотим. Но о каком мире может идти речь и какими клятвами можно его упрочить? Ведь мы присягали Цезарю по всем отеческим обычаям, и, однако, эту присягу растоптали мы же, считающиеся лучшими гражданами из всех, кто клялся". К тем же, которые требовали мести, Лепид, повернувшись, сказал: "Цезарь от нас ушел; это был, действительно, священный, уважаемый муж, но мы боимся, как бы город не лишился остальных, и прибавил: Этот вопрос сейчас обсуждают сенаторы, и большинство держится этого мнения". Когда опять раздался крик: "Мсти хотя бы ты один", Лепид сказал: "Я и хочу, и это для меня значит соблюдать клятву, даже если я один буду действовать, но ни мне, ни вам одним этот вопрос не следует решать, как не следует и нам одним сопротивляться".