Гражданские войны - Аппиан

120. Находясь в таком состоянии, заговорщики вместе с гладиаторами побежали на Капитолий. Здесь посовещавшись, они решили раздать народу деньги, в надежде, что когда одни начнут хвалить случившееся, то и другие, увлеченные сознанием свободы и стремлением к древней форме правления, присоединятся к ним. Они полагали, что теперешний народ — подлинно римский, такой еще, каким, они знали, он был при древнем Бруте, уничтожившем царскую власть. Но они не сознавали, что им приходилось рассчитывать на два друг другу противоположных настроения, т. е. чтобы окружающие их любили свободу и, одновременно, за плату служили их интересам. Последнее было более осуществимо, так как нравы гражданские были тогда сильно испорчены. Исконный римский народ перемешался с иностранцами, вольноотпущенник стал равноправным гражданином, и у раба был тот же вид, что и у господина; ибо, если исключить сенаторскую одежду,[286] все прочее облачение было у них и у рабов одинаковое. Кроме того, обычай, имевший место только в Риме, публичные раздачи хлеба неимущим, — привлекал в Рим бездельников, попрошаек и плутов из всей Италии. Народ, отслуживший военную службу, не отпускался, как в древности, каждый в отдельности на свою родину, так как можно было опасаться, что некоторые из них затеют несправедливые войны; их всех вместе выводили в колонии, наделяя их, вопреки всякой законности, чужими владениями земли и жилищ. Как раз тогда они во множестве проживали в святилищах и на храмовых участках под одним знаменем и при одном начальнике колонии, будучи после продажи своего имущества готовыми к отправке и согласными продаться всякому, кто их наймет.

121. Вот почему из стольких по количеству и таких по качеству людей сторонниками Кассия было нетрудно набрать множество людей и повести их тотчас на форум. Они хотя и были наняты, однако не осмелились одобрять происшедшее, питая страх перед славой Цезаря и тем, что может постигнуть их в будущем со стороны других граждан; они с криком требовали мира как всеобщего блага, настойчиво требовали его от должностных лиц, полагая, что это средство послужит ко спасению убийц Цезаря, ибо не могло быть мира без их амнистии. Перед находящимися в таком состоянии людьми первым появился претор Цинна. Он приходился родственником Цезарю по жене, но, явившись неожиданно к толпе, сорвал с себя одежду претора, как бы из презрения к сану, данному ему тираном, назвал Цезаря тираном, а его убийц тираноубийцами, все содеянное ими восхвалял как подобное тому, что содеяно было их предками, и предложил этих людей как благодетелей пригласить из Капитолия и вознаградить их. Так говорил Цинна. Сторонники заговорщиков, видя, что неподкупленная часть толпы не присоединяется к ним, не вызвали их из Капитолия и снова кричали только о мире.

122. Затем Долабелла, молодой человек из знатной фамилии, выбранный самим Цезарем быть консулом на конец года, когда сам Цезарь собирался в поход, и уже носивший одежды консула и имевший знаки консульской власти, стал поносить давшего ему все это. Долабелла прикидывался, будто он был в полном единомыслии с замыслившими убийство Цезаря и только невольно не принимал физического участия в заговоре (некоторые утверждают, что Долабелла предложил праздновать этот день, как день рождения города). Нанятая толпа, видя, что на их стороне и претор и консул, расхрабрилась и послала в Капитолий за сторонниками Кассия. Они были рады Долабелле и думали, что этот человек, молодой и знатный, в сане консула, будет на их стороне противостоять Антонию. Из Капитолия пришли только Кассий и Брут, еще с окровавленными руками, ибо они нанесли Цезарю удар одновременно. Когда они прибыли к толпе, не было произнесено ни одного низкого или недостойного слова, но как бы после всеми признанного прекрасного поступка все хвалили друг друга и поздравляли государство и говорили больше всего о том, что Децим предоставил им в нужный срок гладиаторов. Кассий и Брут обратились к народу с речью, призывая их поступать подобно своим предкам, изгнавшим царей, не управлявших путем насилия, как Цезарь, но выбранных по закону. Они также предложили вызвать Секста Помпея, сына Помпея Великого, воевавшего за демократию, который в Испании сам еще продолжал отбиваться от полководцев Цезаря. Они предложили, сверх того, восстановить в должности смещенных Цезарем трибунов Цезетия и Марула, находившихся в изгнании.

123. Так говорили сторонники Кассия и после того снова ушли на Капитолий. Они не чувствовали еще себя надежно при создавшемся положении вещей. Но теперь по крайней мере их близкие и родственники могли прийти к ним в Капитолий, из них они выбрали некоторых лиц послами к Лепиду и Антонию для переговоров о том, чтобы прийти к соглашению и принять меры к сохранению свободы в государстве и избежать всех тех бедствий, какие произойдут в отечестве, если они не придут друг с другом к соглашению. Посланные просили обо всем этом, не одобряя происшедшего — в присутствии друзей Цезаря они на это не осмеливались, — но говорили, что нужно с снисходительностью перенести происшедшее, так как все сделано было не из ненависти, а из любви к отечеству, и отнестись с жалостью к городу Риму, уже опустошенному непрерывной гражданской войной, иначе новая гражданская война погубит оставшихся добрых граждан. Будет преступно, указывали послы, продолжать вражду к отдельным лицам при таком опасном положении государства; гораздо лучше вместе с государственными неурядицами уладить и личные, или, если это невозможно, отложить в настоящий момент личные конфликты.

124. Антоний и Лепид хотели отомстить за Цезаря, как я уже сказал, или из-за дружбы с ним или из-за связывавшей их присяги, или из-за стремления к власти, считая, что им все будет доступно, если они устранят сразу стольких важных людей. Однако они сомневались насчет их друзей и близких и той части сената, которая тяготела к их противникам, и больше всего — насчет Децима Брута, который был назначен Цезарем правителем Трансальпийской Галлии и имел в своем распоряжении большое войско. Поэтому они решили выжидать будущего и изыскать способы, нельзя ли будет привлечь на свою сторону войско Децима, уставшее от беспрерывных трудов. Таковы были их намерения. На словах Антоний дал послам такой ответ: "Мы ничего не предпримем из-за личной ненависти; но из-за греха и нашего клятвенного обещания Цезарю, что мы будем его телохранителями и мстителями, если он что-либо претерпит, будет благочестивым изгнать скверну и лучше жить вместе с немногими чистыми, чем всем быть под проклятием клятвопреступления. В силу такого нашего мнения мы еще обсудим с вами все это в сенате и будем считать благом для Рима те решения, которые будут приняты сообща".

125. Так ответил им определенно Антоний. Послы выразили ему благодарность и ушли в твердой надежде, что все уладится: они были убеждены, что сенат им будет во всем содействовать. Антоний же приказал всем должностным лицам в течение ночи охранять город, расположившись по центру на известных расстояниях, как днем. Всю ночь по городу горели костры. Сквозь них перебегали в течение этой ночи близкие родные заговорщиков в дома сенаторов, прося за них и за возвращение прежней формы правления. С другой стороны, бежали также и вожди колонистов и высказывали угрозы, если им не сохранят данных им наделов или если они не получат обещанных. Между тем наиболее здоровая часть населения, убедившись в малочисленности заговорщиков, почувствовала себя смелее, вспомнила о Цезаре, хотя в мнениях и были расхождения. В эту же ночь были снесены в дом Антония сокровища Цезаря и записки о его правлении; сделано это было или потому, что жена Цезаря хотела перенести все это из своего тогда ненадежного дома в более надежный дом Антония, или по приказанию самого Антония.

126. Между тем ночью было прочитано распоряжение Антония о созыве сената еще до наступления дня в храм Земли,[287] очень близко находящийся от дома Антония: он не осмелился созвать сенат в обычное место его заседаний, так как оно лежало у подножия Капитолия, где находились гладиаторы, стоявшие на стороне заговорщиков, и вместе с тем Антоний не хотел внести и смятение в город, введя в него войска. Лепид, однако, свои войска ввел. Когда приблизилось утро, то среди других сбежавшихся сенаторов прибежал в храм Земли и претор Цинна, снова одетый в одежды претора, которые он вчера, как данные ему тираном, с себя сбросил. Когда его увидели некоторые из неподкупных сторонников и ветеранов Цезаря, они в гневе на то, что он первый поносил Цезаря открыто, хотя и был его родственником, начали в него бросать камни и гнаться за ним. Когда Цинна убежал в какой-то дом, они принесли дрова и собрались сжечь дом, что и сделали бы, если бы Лепид, придя с войском, им не помешал. Это было первое свободное проявление расположения к Цезарю, и это встревожило как тех, кто действовал по найму, так и самих убийц.