Российский колокол, 2016 № 1-2 - Журнал Российский колокол

– Познакомиться и рассказать, зачем нам понадобилось ваше оборудование.

– Третий год работаю секретарём, но никто ещё с такой просьбой не обращался.

– Просьбы ещё не было, – отпарировал я, – но я могу её сформулировать.

Бэла вопросительно смотрела на меня. Под её взглядом я невольно расправил плечи и объяснил, что предлагаю конкретное, молодёжное дело, да ещё на взаимовыгодной основе. Я почувствовал прилив вдохновения, не хотелось выглядеть вахлаком перед красивой девушкой.

– Присаживайтесь, пожалуйста, я вас слушаю, – сказала хозяйка кабинета.

– Вы живёте в городе Лермонтов, а в этом году исполняется 160 лет со дня рождения поэта. Что если организовать знакомство комсомольцев Тамани и вашего города?

– Наш город никакого отношения к творчеству Михаила Юрьевича не имеет, – спокойно ответила Бэла.

– В этом и замануха, комсомольцы Лермонтова приглашаются в Тамань, мы совершим поход, заплыв, автопробег… Все будут вспоминать об этом с благодарностью, – я остановился.

– Ты всегда такой напористый или…

– Моя цель получить оборудование. Голова устала от Ленинских зачётов, соцсоревнований и переходящих вымпелов, которые мы переносим с одного стола на другой, – выпалил я, не без удовольствия отметив про себя, что Бэла перешла на «ты».

– Я не согласна, мы выпускаем сложную продукцию, бурлит общественная работа, никакого очковтирательства.

«Она не только красива, но и умница», – подумал я с восхищением. Бэла спокойно смотрела в мою переносицу.

– Приглашаешь в гости в обмен на множительный аппарат? – ехидно спросила она. – А какие у тебя полномочия?

Узнав, что я привез бланки райкома комсомола с печатями, удивилась.

– Тебе так доверяют?

– Наша управленческая комса на первом месте в районе! (Это была правда).

– Знаю я эти социалистические соревнования! – подковырнула Бэла.

– Зато в работе помогает, – отпарировал я.

Не знаю, что её окончательно убедило, но она смягчилась, велела мне написать письмо от имени райкома комсомола и милостиво обещала отпечатать его на машинке. Я с удовольствием набросал стандартный набор обоснований предлагаемого мероприятия:

«Комсомольская организация Советского района города Краснодара просит оказать содействие в организации мероприятий в честь 160-летия рождения великого русского поэта М.Ю. Лермонтова… и т. д.

С уважением, секретарь Советского «РК ВЛКСМ».

Я не поскупился на размашистую, уверенную подпись. Бэла внимательно прочитала письмо, подняла трубку внутреннего телефона, набрала номер.

– Николай Петрович, у меня гость из Краснодара с интересным предложением, вы можете нас принять? – Бэла посмотрела на меня, улыбнулась и положила трубку.

– Пошли к главному инженеру, только веди себя прилично, – бросила она насмешливо.

Мы поднялись на третий этаж. Вошли в дубовую дверь с надписью «Приёмная». Солидно упакованная секретарь бальзаковского возраста сказала твёрдым голосом:

– Бэла Аркадьевна, Николай Петрович вас ожидает, – и окинула меня сверлящим взглядом.

Мы вошли в дверь с табличкой «Главный инженер». Человек семь, ожидающие приёма, проводили нас недовольными взглядами.

В светлом кабинете с кондиционером «Баку» в окне за полированным столом с множеством телефонов сидел человек лет сорока. На меня он взглянул мельком, радушно предложил присесть, улыбаясь только Бэле, произнёс:

– Бэла Аркадьевна, я вас внимательно слушаю.

«Втюрился в неё этот Петрович, осторожнее на поворотах», – предположил я.

Бэла спокойно изложила суть комсомольского предложения, мастерски сформулировала последовательность совместных действий и положила на стол письмо. Про аппараты не было сказано ни слова.

– Этот зрелый комсомолец, – главный инженер взглянул на меня с иронией, – приехал за 400 км для того, чтобы пригласить наших комсомольцев в Тамань? Она нам не особо нужна, своих мемориалов хоть отбавляй.

Я осторожно заметил, что комсомольско-молодёжное мероприятие – идея Бэлы, а моя цель получить светокопировальные аппараты. Главный инженер был настроен скептически и недоверчиво спросил, всех ли я обошел, прежде чем обратиться в комсомол. Узнав, что я прошел все инстанции, замолчал и обернулся к Бэле.

– А сколько он аппаратов просит за своё гостеприимство? – лицо главного засветилось ехидством.

– На три замахнулся, – вздохнула Бэла.

– Думаю, одного достаточно, – он посмотрел на меня покровительственно.

– У меня есть выбор? – среагировал я опрометчиво.

– Выбор всегда есть, во всяком случае у меня, молодой человек.

Но тут вовремя вмешалась Бэла и попросила написать на запросе резолюцию, заметив с улыбкой, что со мной никто второй раз разговаривать не станет. Взгляд главного не предвещал ничего хорошего, он взял со стола ручку и написал в верхнем правом углу: «Снабжению! Отпустить один аппарат!» – и расписался.

Письмо он протянул Бэле. На этот раз я молчал, хотя очень хотелось отблагодарить.

– Главный к тебе неровно дышит, – сказал я, когда мы вышли.

– Это к делу не относится, – оборвала меня Бэла.

– За мной коробка конфет и кофе, если не возражаешь.

Неожиданно Бэла спросила, есть ли у меня машина, и я не без гордости сообщил, что к её услугам микроавтобус «Кубанец».

– Самоуверенный… на самовывоз надеялся?

– А зачем два раза в одно место ездить? Покажи мемориалы, про которые главный говорил, – в моём голосе проскользнула мольба.

Выяснилось, Бэла освободится в четыре. Мы с водителем пообедали в кафе, манты оказались с мясом, что меня приятно удивило. В 16–00 автобус стоял в ожидании экскурсии. Минут через 15 вышла Бэла в сопровождении высокого смуглого комсомольца со значком Ленина на груди. Я поспешил навстречу.

– Знакомься, мой заместитель Мелкумов Фарид.

Назвав себя, я пожал протянутую руку. Визави довольно плотно сжал мою ладонь, я не стал сопротивляться, и он отпустил. Я помог Бэле подняться в салон. «Кубанец» – машина шумная, поэтому попытки Фарида говорить во время движения обессилили его, и он стал показывать дорогу водителю, не отвлекаясь на наши разговоры с Бэлой.

– А вот и Машук, – произнесла Бэла.

Как в жизни иногда всё просто, если не погружаться в фантастические размышления, которые меня будоражили, когда читал «Героя нашего времени». Гора Машук оказалась похожей на все горы вокруг Пятигорска, всего их оказалось пять. Стало понятным, почему город получил такое имя. Мы пошли по терренкуру.

Бэла предложила обойти Машук пешком, я согласился, хотелось погрузиться в природу, о которой писал великий поэт. Он здесь жил, здесь витает его духовная сущность, его образ отпечатался на деревьях и камнях. Говорить не хотелось, мы шли, перекидываясь редкими фразами.

Обелиск, окружённый цветочными клумбами, я увидел издалека. Роща на склонах Машука была ухоженной и прозрачной от солнца, которое щедро освещало окрестности. Памятник был из белого камня с тёмным барельефом поэта на уровне человеческого роста. Усталые безразличные грифоны устроились по углам квадрата, обозначенного цепью, которая висела на столбиках, чтобы любопытные экскурсанты не вытоптали клумбу с цветами.

Подошли, постояли в молчании.

«Погиб поэт, невольник чести», – пролетело в голове.

– В 23 года он предчувствовал свой конец, – произнёс я задумчиво.

– Он просто не мог выжить в той обстановке, – отреагировал Фарид.

– Мне кажется, он был забиякой, бузотёром и честолюбивым малым, ему всегда надо быть первым, – сказал я с иронией.

– Но биография описывает… – начал Фарид.

– Не будем про биографии, их пишут люди в зависимости от потребностей властей, – резанул я.

Мы помолчали, я осознавал: в этом месте много лет назад произошла трагедия. Двое мужчин на пистолетах выясняли отношения и отстаивали собственное достоинство. Ничего нельзя было изменить тогда и тем более сейчас. Минут через пять пошли обратно. Бэла шла немного впереди. Неподалёку расположились неказистые строения, скорее всего, здесь жил обслуживающий персонал, ухаживая за клумбами, подкрашивая и поддерживая место дуэли в надлежащем порядке.

Неожиданно из близлежащих кустов самшита выскочила большая собака чёрной масти с коричневыми подпалинами и бросилась к нам, стремительно набирая скорость. Я никогда не видел такую породу, много лет спустя, когда мода на собак достигла бешеной популярности, вспомнил свою первую встречу с ротвейлером. Никто из спутников особой тревоги не показал, но у меня почему-то всё внутри напряглось. Собака приближалась. Когда до неё оставалось метров двадцать, Бэла остановилась и посмотрела на меня. Я увидел бледное, искажённое ужасом лицо.

«Собаки чувствуют, когда их боятся», – пролетело в голове.

Вдруг безотчетно, подчиняясь какому-то странному воинственному инстинкту, я шагнул вперёд и закрыл путь здоровенному кобелю, который сделал ещё несколько прыжков, оскалив ужасные клыки. Я замер в оцепенении. Выпученные глаза собаки упёрлись в меня словно смертельный взор пистолетного дула, из которого должна была вылететь пуля. Страх и мужество, вступившие в единоборство, отчаянно завибрировали во всём моём существе. На всю жизнь запомнилось мне это невыразимо жуткое состояние на грани жизни и смерти. Впоследствии я не раз думал, что Лермонтов, вероятно, испытывал то же самое, ожидая роковой выстрел Мартынова.