Вассал и господин - Борис Вячеславович Конофальский

моих мужиков?

— Нет, — бурчал тот, раздраженно болтая вином в серебряном кубке, — моего слова, что же, не достаточно вам будет?

— Я ж сказал, что достаточно, — говорил кавалер, — просто хочу знать, куда эти подлецы столько денег девали.

Барон не ответил, поджал губы. А Волков вздохнул, он не торопился. За старостой уже послали. Нужно было подождать.

Слава Богу, ждать пришлось недолго, не успел кавалер расспросить барона о том, хорошо ли они доехали и не видали ли в пути волков, как мокрый и запыхавшийся староста пришел в лагерь.

С ним бы и Ёган. Он стал за спиной у кавалера, а староста поклонился и стал про меж господ, стоял мрачен, предчувствуя тяжкий разговор.

Всю свою нелегкую крепостную жизнь Михаэль Мюллер прожил здесь, в Эшбахте, и видел много господ. И знал наверняка, коли позвали тебя господа на разговор — жди беды. Либо отнимут что-то, что до того еще не отобрали, либо пороть будут. От господ другого не жди.

— Господин барон фон Фезенклевер, — сразу начал Волков, — говорит, что вы задолжали ему двадцать один талер.

— И шестьдесят крейцеров, — напомнил барон.

Он давно начинал уже раздражать Волкова, а тут раздражение стало еще и расти, кавалер покосился на барона, но говорить стал он со старостой:

— Так должны вы или нет?

— Ну, раз господин барон так говорит, значит должны, — отвечал тот с тяжким вздохом.

— Отчего же так много денег вы должны господину барону? — спрашивал кавалер.

— Да не помню я уже, — отвечал мужик, глядя в землю.

Корова глупая! Никак про себя по-другому и назвать-то его Волов не мог. Вот как тут можно правды доискаться, коли староста такой дурак? Придется на слово барону верить. Тем более что этот увалень на все соглашается сразу. А тут Ёган, что стоял за Волковым, наклонился и в ухо ему сказал:

— Вспахано тут сто двадцать десятин, не больше. С нас управляющий в Рютте брал за сто десятин полтора талера, если давал на вспашку лошадей и плуг с лемехом, а за семена с бороной еще два талера. Так тут плуга нет, пашут сохой, бороны нет, думаю за все не больше двух талеров они ему задолжали. И то если считать с семенами.

Ну вот, Волков и сам думал, что барон его мужиков обдирал безжалостно. А тут уже и думать было нечего.

— Отчего же так много вы задолжали? — не унимался он. — Сколько же вы раз просили лошадей у барона?

— Два года подряд, — за старосту отвечал барон, — озимые и яровые на моих лошадях пахали.

— Неужели на двадцать талеров напахали? — притворно и едко удивлялся кавалер. — Уж не тех ли лошадей, господин барон, вы им в пахоту давали на которых вы и ваши рыцари приехали?

— Не тех, — сухо отвечал фон Фезенклевер. Он прекрасно чувствовал тон Волкова. — Те лошади рыцарские, мужичью таких доверять нельзя. Но давал я им тоже добрых коней. И еще семена давал. Говори мужик, давал я тебе семена?

— Давали, — сразу согласился староста.

— А горох, шесть мешков гороха давал зимой? Когда ты пришел и говорил, что зиму не переживете? — продолжал барон.

— Давали? — опять соглашался Михаэль Мюллер.

— А то, что лошадей вы мне осенью вернули с потертой шеей? Было?

— Там только одна такая была, да и то оттого, что хомут ваш плох был, — вяло отговаривался староста.

Волков глядел на все это с отвращением и понимал, что опротестовать эту большую сумму без ругани и обид у него точно не получится. А ругаться с соседями вот так сразу он не хотел. Продолжать эти разборы стало делом бессмысленным и, как ни жалко ему было этих денег, он решил заплатить все барону, на том и закончить.

— Я выплачу вам все деньги, — сказал он барону, вставая, и тут же обратился к старосте, — а ты… — он потряс перед ним пальцем, — вы вернете мне все до пфеннига.

— Ну, что ж, — вздохнул тот, не глядя на Волкова и не очень-то в это веря, ответил, — вернем, господин.

Этот мужик мог быть сильным человеком, но был слишком худ и костляв для этого.

Волков отсчитал деньги и дал их Ёгану, сам отдавать их барону не захотел. Барон с видом победителя забрал у Ёгана деньги сам, не гнушался взять своей рукой и с радостью, видно и вправду было жаден. Тут же господа рыцари собрались. Кажется, не по душе было им в гостях с солдатами, сразу уехали.

А когда они уже отъехали, к Волкову подошел мудрый Рене и произнес, глядя им вслед:

— Деньги вы, кавалер, потеряли, но друзей не приобрели.

Волков глянул на этого опытного и кажется умного офицера раздраженно и ничего не ответил. Но злился он не на него, даже не на спесивого фон Фезенклевера. Злился он на тех людей, что жаловали ему эту землю в прокорм, такую землю, где мужики едва живы от голода.

Волков позвал к себе старосту, хотел отчитать дурака за то, что не мог и слова попрек барону сказать, заодно поспрашивать хотел про жизнь, но как староста пришел, тут же к нему подошли Рене и Брюнхваль, последний сказал:

— Люди наши желают говорить с вами, кавалер. Говорят, пока они при броне и оружии хотят начать с вами разговор.

— Разговор? Что за разговор? — спросил Волков, понимая, что, если солдаты при оружии, значит разговор будет официальный.

— Хотят говорить о земле.

— О земле? — казалось, этот вопрос не должен был Волкову быть в новость. Знал он, что люди об этом спросят. Но не думал он, что так скоро. А почему нет? Люди пришли с ним в надежде на спокойное житье, спросили у местных насчет земли, местные сказали им, что земли тут пахать — не перепахать, хоть и плоха она. Вот они и интересуются. Да, вопрос видно, назрел. И он сказал офицерам: — Что ж, давайте поговорим, зовите людей.

* * *

Он уселся на то место, на котором сидел, когда говорил с бароном.

Ему поставили стол, за ним стали Брюнхвальд и Рене, а солдаты построились пред ними. Стали в четыре линии. Причем люди Рене и Бертье стали вместе с людьми Брюнхвальда. Кажется, были они заодно. Вперед к нему вышли сержанты, избранные корпоралы и старые уважаемы солдаты — старшины. Кланялись ему. Им он лавок не предложил, чтобы стояли и понимали, кто тут господин. Было их всех без малого двадцать. Самый старый из сержантов поклонился еще раз и заговорил нараспев и громко, чтобы всем было слышно:

— Звать меня сержант Руффельдорф.