На Севере дальнем - Николай Шундик

«Значит, это верно, что я на другом берегу, на Счастливом берегу!» — мелькнуло в голове измученного мальчика, и впер­вые ему представились пылающие факелы не рядом, а где-то далеко-далеко, на той, на проклятой земле...

...Дом председателя колхоза был переполнен. Среди чукчей Чочой заметил и тех двух людей, которые долго держали его в белом доме. Мальчик испугался, как бы его снова не увели в больницу, но те двое ласково улыбнулись ему, и он успо­коился.

Вияль не знала, где и как усадить своего племянника, она говорила ему ласковые слова, угощала его какой-то вкусной едой, названия которой Чочой еще не знал.

Чочой сконфуженно улыбался, как мог отвечал на сыпав­шиеся с разных сторон вопросы.

Узнав о смерти сестры и об исчезновении брата, Вияль умолкла. Таграт незаметно гладил ее по плечу и все смотрел и смотрел на племянника.

Дверь отворилась, и на пороге показался старик Кэргыль, а за ним Тынэт.

Люди расступились. Кэргыль быстро засеменил к Чочою, постоял перед ним молча, а затем, нежно прижав к себе его голову, в напряженной тишине спросил:

— Скажи, что стало там, на чужой земле, с моим сыном Чумкелем? Скажи, мальчик, правду!

— Да-да, скажи, мальчик, правду! — подхватил Тынэт, опускаясь перед Чочоем на колени.

— Когда ночью мы шли с Нутэскином по морю, то слыха­ли голос Чумкеля...

— Так, так, говори! Дальше говори! — попросил Кэргыль.

— Нутэскин сказал, что, возможно, Чумкель хотел воз­вратить нас назад, боялся, что мы погибнем. А возможно, он тоже бежать с нами решился...

— Возможно, тоже бежать решился, — тихо повторил Кэр­гыль и вдруг, вскинув голову, громко спросил: — А Нутэскин, Нутэскин где?

— Погиб, наверное, Нутэскин, — еле слышно произнес мальчик и, с трудом справившись со своим голосом, начал рас­сказывать о побеге через пролив с того проклятого берега, где живет страшный мистер Кэмби.

— Да, погиб, наверное, Нутэскин, — промолвил Кэргыль, словно под тяжестью опускаясь прямо на пол. — Чумкель, быть может, тоже погиб...

Тынэт поднялся и вышел на улицу.

— Куда это он? — спросил кто-то.

— Э, теперь Тынэт день и ночь в море смотреть будет, от­ца ждать будет, — затряс седой головой Кэргыль.

Долго в тот вечер сидели люди в доме Таграта. Жители поселка Рэн никак не могли насмотреться на второго внука доброго богатыря Ако. Смущенный вниманием, Чочой с лю­бопытством рассматривал незнакомых ему людей, которые обращались к нему со словами привета. И столько участия он чувствовал в их словах и взглядах, что порой закрывал глаза и переносился к тем счастливым дням, когда отец брал его к себе на руки и говорил, говорил ему что-то ласковое, что мо­жет сказать только отец своему маленькому сыну.

Тепло было на душе у Чочоя. И, когда Вияль, обхватив его за плечи, мягко привлекла к себе, он вздохнул глубоко, всей грудью, и замер, думая о том, что хорошо было бы сей­час вот так, среди этих добрых людей, спокойно уснуть и что­бы они непременно вели свой разговор, необыкновенный раз­говор, слова которого, казалось мальчику, можно было пре­красно слышать и понимать и в глубоком сне.

Веки Чочоя тяжелели. Дремал и Кэукай, склонившись на другое плечо матери.

— Устали мальчики, — негромко сказал Таграт, — надо спать укладывать.

Чочоя положили рядом с Кэукаем на кровати. Кэукай уснул сразу, у Чочоя же сон неожиданно пропал. Сухими воспаленными глазами он осматривал комнату и думал о том, что там, на Аляске, в таких жилищах живут только белоли­цые. Кровать мальчику казалась хоть и удобной, но спать на ней ему было страшновато. «Повернешься ночью не в ту сто­рону и упадешь, пожалуй», — думал он.

В комнате было тихо — лишь мерно тикали часы да еще слышались в соседней комнате мягкие шаги Вияль.

Чочой прислушался к ее шагам и вдруг со всей силой по­чувствовал: в жизни его случилось что-то новое, необычай­ное. «Неужели все это правда? Неужели это правда, что вот рядом со мной лежит мой брат?.. Брат!..» И чем больше верил Чочой этому счастью, тем явственнее нарастала тревога: «А что, если все это вдруг исчезнет...»

Так Чочой и уснул с этим смешанным чувством огромного счастья и неутихающей тревоги.

ПОДАРКИ

Чочой и Кэукай спали глубоким сном до позднего утра. Первым проснулся Чочой. Повернувшись на бок, мальчик ска­тился на пол, быстро вскочил на ноги и с минуту стоял па месте, не в силах понять, где он находится.

Но вот Чочою вспомнилось все, что произошло с ним. «А может, все это снилось?» Мальчик испуганно ощупал себя, осмотрелся вокруг и только после того, как увидел улыбаю­щееся во сне лицо Кэукая, облегченно вздохнул и улыбнулся сам.

В доме было тихо. Чочой с любопытством стал рассматри­вать все, что попадалось ему на глаза. Заглянув в одну, в дру­гую дверь, он подумал, что здесь совсем легко заблудиться. «Большой дом, очень большой, как у мистера Кэмби дом», — думал он, дотрагиваясь руками до столов, стульев, шкафов.

Заметив в зеркале собственное отражение, Чочой шарах­нулся в сторону, затем потихоньку приблизился к зеркалу и снова осторожно заглянул в него. «Как в чистой воде все рав­но видно... даже еще лучше, чем в чистой воде», — подумал Чочой и, осмелев, подошел еще ближе. Он даже попытался заглянуть в зеркало с обратной стороны.

Шкаф с книгами привлек его особое внимание. Чочой дол­го всматривался в корешки книг, раздумывая, что бы это мог­ло означать. Потрогав рукой одну-другую книгу, но так и не поняв, что означают эти предметы, он вздохнул и стал рас­сматривать швейную машину, стоявшую на тумбочке.

«Это, кажется, железная швея-женщина. Такую я видел в магазине мистера Кэмби: он показывал, как работает желез­ная швея-женщина, и советовал кому-то купить ее», — вспо­мнил Чочой и попытался покрутить колесо, но, испугавшись стука машины, оставил ее в покое.

Долго стоял Чочой у кровати Вияль, застланной пушистым в цветах одеялом. «Какая красивая спальная подставка! Ка­кие красивые цветы на ней!» Одеяло напомнило ему нежный, мягкий мох. Чочой дотронулся до одного, до другого цветка, погладил их рукой.

Заметив дверку в голландской печи, Чочой открыл ее, за­глянул внутрь. «Что же это за вместилище? — спросил он се­бя. — Почему там грязно и как будто дымом пахнет?»

Чочой просунул руку в печь, выпачкал пальцы в саже. «На­верное, костер разжигали», — решил он и вытер сажу о подол рубашки.

Переходя из комнаты в комнату, Чочой добрался до кухни. На столе он увидел сковороду, наполненную чищенной сырой картошкой, и ему сразу захотелось есть. Чочой проглотил слюну и воровато осмотрелся вокруг: он еще не мог оставать­ся равнодушным при виде еды. «Съем один небольшой кусо­чек, — решил он, — здесь добрые люди, ругать меня не бу­дут».

Съев один кусок сырой картошки, Чочой потянулся за вто­рым, за третьим. Опомнился он не скоро.

«Ай, как нехорошо получилось!» — покраснел Чочой и от соблазна ушел из кухни, хотя для него там было множество неизвестных вещей. Однако, закрывая дверь, он еще раз обер­нулся, чтобы хоть издали посмотреть на блестящее пузатое ведро с коротенькими ножками, со странным носом и с ма­ленькой шапочкой наверху, на которой виднелась блестящая пуговица.

Как ни внимательно осматривал Чочой комнату, в которой только что был и уже как будто ко всему пригляделся, а на глаза попадалось все новое и новое.

На высокой подставке с точеными ножками стоял стран­ный ящик с сеточкой, вделанной в переднюю стенку. На этой же стенке находились три черных колесика. Колесики, каза­лось, сами просили, чтобы их покрутили. Чочой не выдер­жал — покрутил одно колесико, затем второе, третье...

И вдруг из ящичка послышался громкий человеческий го­лос. Мальчик отпрянул в сторону, опрокинул стул, споткнул­ся, упал на пол. А человеческий голос продолжал произносить какие-то непонятные слова. «Что это? Я разбудил человека в ящике! — с ужасом думал Чочой, не решаясь подняться на ноги. — Но как же мог человек влезть в такой маленький ящик?»

Прислушавшись, Чочой понял, что голос этот не так уж сердит, как показалось ему вначале.

Так, распластанным на полу, и застала Чочоя Вияль, вер­нувшись домой от соседей. Глянув на мальчика, потом на ра­диоприемник, она все поняла и рассмеялась. Вияль схватила Чочоя своими сильными руками и принялась его целовать, приговаривая что-то несвязное, но необыкновенно нежное, от­чего Чочою хотелось и плакать и смеяться в одно и то же время.

За завтраком у Чочоя разбежались глаза. Он удивился тому, что на столе лежит так много хлеба, который до сих пор в его жизни считался лакомством.

Кэукай учил Чочоя пользоваться вилкой, объяснял, что есть сначала, что потом. Но больше всего поразило Чочоя то, что хлеб, такой вкусный хлеб, следует есть вместе со всякой другой пищей, а не потом, уже в самом конце, на закуску. И как ни старался мальчик есть спокойно, это ему не удава­лось: он нет-нет да и оглядывался, словно боясь, что сейчас явится кто-то злой, непрошеный и отберет завтрак или унич­тожит пищу, как растоптал однажды Адольф Кэмби масленые оладьи. Руки Чочоя дрожали.