Инамората - Джозеф Ганьеми

Он не спал, но сигарета выпала изо рта и лежала, тлея, на груди. Когда я потянулся, чтобы убрать ее, он поблагодарил меня, не открывая глаз. Я знал, что если хочу еще задать вопросы, то мне надо поторопиться. Поэтому я наклонился и тихо спросил его, как завершился их брак с Миной.

— Кроули.

— Она ушла от вас к нему?

— Он забрал ее, — пробормотал Стонлоу, а потом издал какой-то булькающий звук, будто полоскал горло; казалось, чувства клокотали у него в груди. — Забрал и ее… и мальчика…

Я чуть отпрянул.

— Мальчика?

— …был мальчик…

— Что значит «был мальчик»?

Нет ответа.

— Стонлоу?

Он отключился, казалось, отлив уносил его в море. Я попытался вытянуть его на берег.

— Стонлоу!

Я шлепнул его.

Так мы разговаривали, если это можно назвать разговором, еще с полчаса, за это время мне удалось вытянуть из него, что же произошло — по крайней мере, по мнению Стонлоу. Беременность. Осложнения. Больница…

И тут в этой мрачной истории, покручивая вощеный ус, появлялся Кроули. В голосе Стонлоу зазвучала злоба, когда он стал рассказывать мне о том, как ему сообщили, что «состояние жены ухудшилось» и началось внезапное «кровотечение». Кроули уверял, что он сделал все возможное, чтобы спасти ребенка, сына Стонлоу.

Потом гнев утих и сменился раскаянием. Стонлоу рассказывал о выздоровлении Мины столь же равнодушно, как школьник, отвечающий домашнее задание: как она впала в глубокую депрессию, как с горя поддалась наглым ухаживаниям Кроули и как в конце концов спутала благодарность с любовью, приписав свое естественное выздоровление почти мистическим целительным способностям Кроули.

Теперь глаза Стонлоу приоткрылись, превратившись в две черные щелочки — два одинаковых шва. Дракон выбросил его из волн, и он лежал, съежившись на кровати, словно выловленный из моря утопленник.

— Мина, — произнес он, будто увидел ее перед собой.

Я спросил, когда он последний раз видел ее. Его ответ удивил меня.

— На прошлой неделе. — Он нахмурился, словно был не уверен в своем ответе, и вяло пожал плечами. — А может, это было в прошлом месяце.

— Чего она хотела?

— Ничего.

— Я не понимаю — она разве не сказала?

— Она никогда не поднимается.

— Вы хотите сказать, что она приходила и раньше?

Он ответил слабым кивком.

— Она оставляет передачи на стойке внизу. Продукты. Кое-что из одежды…

Он дернул за рубашку, которая была на нем. Она была мятая, пропахшая его кислым потом, но видно было, что она отлично сшита; в моем гардеробе все рубашки были похуже. И тут я заметил запонки: двойные кадуцеи, крылатые жезлы, перевитые змеями.

— Ваши запонки, — сказал я, — они принадлежали Кроули?

Он злорадно хмыкнул.

— Почему вы не заложили их?

— Они еще могут пригодиться.

— Пригодиться?

Стонлоу просветил меня в моем неведении.

— Они помогают мне выдавать себя за врача.

Его замысел был прост: одетый в дорогой костюм Кроули, с выставленными напоказ золотыми запонками, Стонлоу отправлялся на электричке в пригород, где уверял местных аптекарей, что он остановившийся проездом литовский врач, специалист по легочным заболеваниям, и просил отпустить ему микстуру от кашля и кое-какие патентованные лекарства. Количество морфия, кокаина и героина в этих лекарствах было минимальным — всегда не больше четверти грана на унцию, как предписано Актом Харрисона, — поэтому к этой уловке Стонлоу прибегал лишь в крайних случаях. Но в последнее время он настолько исхудал, что не мог провести даже самых доверчивых аптекарей. Что возвращало нас к моему изначальному вопросу: если запонки ему больше были ни к чему, отчего он не заложил их?

Но Стонлоу дал понять, что не желает отвечать на этот вопрос, тогда я задал другой:

— А Мина знает, в каком вы состоянии?

— Нет.

— И вы не пытались встретиться с ней?

— Чего ради?.. Она влюблена…

Он равнодушно махнул в сторону окна, ладонь болталась в запястье, словно плохо приклеенная.

— Как-то раз я был у голубей на крыше, случайно посмотрел вниз и увидел, как она садилась в такси. Я окрикнул ее. Она подняла голову. Она была такая… — Нужное слово застряло у него в горле. — Красивая. Она даже похорошела. Я подумал, что она, наверное, очень счастлива.

— Не думаю.

Хотя я и в самом деле так считал, жестоко было говорить это. Но я этого не понимал: я был слишком молод и неискушен в дипломатии разрывов. Стонлоу посмотрел на меня испытующе, а потом со злобой: он злился на меня за то, что я в последнюю минуту вселил в него надежду, и на себя за то, что страстно хотел поверить мне.

Он отвернулся.

— Зачем вы пришли?

Он уже спрашивал об этом, когда обнаружил меня в своей комнате, и тогда я рассказал ему о сеансах Мины, о зашифрованных посланиях его бывшего шурина и о голубе. Теперь, когда он вновь повторил свой вопрос, я понял, что Стонлоу ждет от меня другого: он хочет услышать правду.

И я честно сказал ему:

— Я ищу сообщника Мины.

Он обернулся.

— Так вы думаете, что нашли его?

Я посмотрел на Стонлоу, на его череп, обтянутый воскового оттенка кожей, и покачал головой.

— Нет.

— Значит, поищите хорошенько и обязательно найдете.

— Так вы не верите, что она разговаривает с мертвыми?

— Если бы я верил, то давно бы перерезал себе глотку, — сказал он, кивая в сторону острой бритвы на умывальнике. — Нет, у нее должен быть помощник, «сообщник», как вы выразились. Возможно, любовник, а может, и нет. — Он криво улыбнулся. — Возможно, это вы.

Он заговорил бессвязно, свет угасал в его глазах так же быстро, как в гостиничном номере. Я посмотрел на мои наручные часы, было без четверти пять. Я еще хотел задать Стонлоу сотни вопросов: какие у него были отношения с шурином, с Уолтером и, в первую очередь, почему он дал жене развод. Но я понимал, что если хочу еще увидеть его голубей на крыше, то расспросы придется отложить.

Я поднялся со стула, включил единственную лампу в комнате, чтобы хоть как-то отогнать сгущающиеся сумерки, и укутал его плечи старым одеялом из конского волоса. У Стонлоу зуб на зуб не попадал.

— Можно мне подняться на крышу?

Он вяло помотал головой.

— Чувствуйте себя как дома. Птицы все погибли. Я пытался прогнать их, но они снова прилетали.

Я подошел к окну, поднял, преодолев сопротивление старых противовесов, нижнюю раму и вылез на пожарную лестницу. Я карабкался вверх по ржавой лестнице и изо всех сил старался не смотреть вниз. Я вылез на крышу. Здесь меня ожидал лунный пейзаж — покрытое толем черное пространство, посреди которого, словно приземистый космический корабль из романов Верна, высилась цистерна для холодной воды. За цистерной я обнаружил голубятню — полуразрушенную конструкцию из досок и металлической сетки. Я открыл сломанную дверцу, заглянул внутрь и увидел останки стаи Стонлоу: лежащие навзничь крошечные скелеты, с клочками серых перьев. Посреди этой ужасной картины на боку лежала новая жертва — голубь Мины.

Не знаю, как он проник в заброшенную голубятню. Я с трудом пролез через спутанную сетку и склонился над голубем. Презрев предостережения Кроули об угрозе заразиться и преодолевая отвращение, я протянул руку и дотронулся до голубя, посланца Уолтера. Птица была холодной и недвижимой, словно камень, покрытый войлоком, казалось, она была мертва уже несколько дней.

Я подошел к низкой стене, которая шла по периметру крыши, и посмотрел, как тени, протягиваясь от крыши до крыши, соединяют улицы Чайна-тауна. Я думал о Мине и мысленно представлял себе ее улыбку. Прав ли Стонлоу? Был ли у нее сообщник? Или любовник? Я почувствовал, как сжалось мое сердце, когда я представил Мину в объятиях любовника. Отчего мне легче смириться с тем, что она обманщица, чем с тем, что она неверная жена? Почему я отказываюсь в это верить и стараюсь убедить себя, что она говорит правду об Уолтере и опасности, которая ей угрожает.

Я снял очки и потер глаза. В сумерках ее воображаемый образ приобрел более четкие очертания и стал холодным и загадочным — девушка, застигнутая во время недобрых размышлений. Кто она такая? О чем она думает?

Я снова надел очки. Я боялся возвращаться в комнату Стонлоу, боялся больше, чем в темной комнате во время сеанса. Но у меня не было выбора. Выбраться отсюда можно было только через окно. Я собрался с духом и взялся за перила пожарной лестницы.

За время моего отсутствия свет в комнате Стонлоу изменился, стены стали теперь зловещего оранжевого оттенка, как середина гниющей тыквы. Бывший муж Мины лежал там же, где я оставил его, растянувшись на постели и разметав руки. Рот его был открыт, губы похожи на перевернутый треугольник. И хотя я понимал, что это лишь ошибка обоняния, мне показалось, я почувствовал исходивший от него запах формалина.