Ведьмы цвета мака - Екатерина Двигубская

— Зачем вы всё это говорите? Я вас не спрашивала.

— Спрашивали.

— Официант! — раздражённо крикнула Марина.

— Погодите. У вас замечательная звезда!

— С неба упала!

— Это видно невооружённым глазом, — старик подмигнул.

К их столу подошёл официант — румяный здоровяк. Он взял деда за шиворот и выволок из ресторана. Марине сделалось стыдно, её дыхание задрожало и обожгло губы упрёком.

— Что это вы? — спросил вернувшийся официант.

— Счёт, пожалуйста.

— Он того, с улицы 8 Марта.

— Счёт, я сказала!

За спиной послышался стук. В раме окна стоял старик и смотрел на неё доверчивыми глазами постаревшего ребёнка. Марина вскочила из-за стола, выбежала на улицу — его нигде не было. Она топнула ногой, и грязные капли сели на подол её светлой юбки.

Загорался рассвет, по небу неслась колесница Зевса, рядом с ним сидела Аврора. Они в своей античной стати гордо взирали на ангелов, чьи строгие лики не глядели на них. Ангелы укоризненно качали головами и звенели:

— Свят! Свят! Свят!

Небо бурлило, взрывалось вулканом света и на секунду замирало, словно падая в обморок, а потом опять начинало кипеть. И вот по всему небосклону, опрокидывая высокие, серые дома, заливая всё красным блеском, грянул день. Суета забилась по улицам — город загудел голосами тысяч граждан, рёвом несущихся машин, криками детей, спешащих в школу, ворчанием стариков.

На углу дома за стеклом висел плакат, стилизованный под старое фото. На фотографии был запечатлен молодой красавец, безумно похожий на сморщенного незнакомца из кафе. Он обнимал прекрасную женщину, на плече которой горела звезда.

Марина вспомнила, где она его видела — в кафе «Онегин», а до этого в метро.

Одиннадцатичасовое солнце разбудило Ивана. Оно настырно щекотало глаза и ноздри. Иван посмотрел из окна автомобиля, вокруг осень. Везде тихо колышутся золотые листья и печаль. Он постарался найти слова, чтобы описать окружающий мир, но вдруг понял, что в его жизни всё менее поэтично, чем на страницах Пришвина или Куприна. Его природа скучна и однообразна, по крайней мере сегодня. Он изо всех сил потянулся, вышел из машины и хотел было направиться к дому Марины, но сел обратно и поехал в лабораторию.

Глава 23

Наташа стояла в церкви, по её щекам текли слёзы, а руки, дрожа и смущаясь, пытались поставить свечку перед её любимым святым — Серафимом Саровским. На потускневшей иконе около святого лежали поваленные брёвна, разгуливали медведи, а он безмятежно смотрел своими удивительными глазами. Икона была не очень старая, но написанная хорошим, честным мастером. Наташа упала на колени.

В церкви практически никого не было. Где-то в углу женщина, одетая в чёрное мирское платье, тихонечко прибиралась, она отскабливала ножом воск с пола, её руки двигались красиво и артистично. Наташа вгляделась в её лицо и узнала в скромной служке известную актрису. Под куполом пролетел белый голубь, шелестя милостью. Вокруг сильно пахло лилиями, их запах пьянил и словно высветлял мысли, а со свода церкви взирал Иисус и жалел девушку. Наташа встала под куполом, ей показалось, что на неё полился свет, смывая слёзы и заставляя сердце таять, а глаза видеть вещи под правильным углом. Актриса вытерла пот со лба, рыжий локон выбился из-под платка.

— Голову покрой, — донёсся до Наташи чей-то грубый голос. Около неё стояла старуха, одетая в коричневое глухое пальто. — Не трогай! — крикнула она через всю церковь актрисе, которая подняла её портфель, чтобы протереть пол под скамьёй.

— Тише, — сказала низким сценическим голосом актриса.

— Нагрешила, теперь кается. Бог жесток, он прощать не любит.

Актриса перекрестилась, потом перекрестила Наташу, встала и проводила её до выхода.

— Иди, милая, потом приходи. Возьми там стакан со святой водой.

Наташа благодарно поклонилась, схватила её руку и поцеловала.

Актриса стояла с тряпкой в левой руке, с поцелуем и слезами в правой, она ещё раз перекрестила девушку и снова взялась за работу.

Выйдя на воздух, Наташа ощутила досаду — мерзкая старуха испортила ей такие переживания, о которых она могла вспоминать с трепетом всю оставшуюся жизнь. Теперь эти минуты навсегда будут смешаны с чем-то коричневым и убогим. Наташа раздражённо бросила две монетки, которые звякнули о жестянку. Нищенка с заячьей губой низко поклонилась, Наташа побрела к реке.

Она сидела около реки, вода текла мертвенно и густо, переливаясь разными цветами засыпающего вечера, а наверху охристый лес вздымал красные языки, горя ненавистью к наступающей зиме. Наташа знала, что всё уже случилось и что она совершила самый страшный поступок в своей жизни — она предала человека, который был ей больше, чем отец и мать, Марина была её кумиром, женщиной, которой она подражала…

Весь мир разбился, и рухнула радость, которая всегда грела её. Наташа страшилась неминуемой расплаты.

Мимо пронеслась дурашливая птица.

Девушка вспомнила детство, как тётя Инга, двоюродная сестра бабушки — ведьма с широкими бёдрами и змеистой улыбкой, сказала ей стрекочущим шёпотом:

— Больше всего в жизни бойся огнедышащего быка. Он спешит пожрать тебя в своей похоти и жадности!

Что это значило — она, конечно, не поняла, тогда ей было лет семь, но много позже, когда они с Мариной сидели на берегу моря, мятежно бьющегося в каменистые берега, моря с седыми вершинами волн, тётя растолковала смысл этих ведьминских слов. В их роду всегда были эпилептики, юродивые и ведьмы.

— Наверно, она имела в виду, что не стоит даже ради любви предавать себя!

Алчность может внушить тебе совершить поступок, о котором ты будешь горько сожалеть.

Марина сидела на кровати в кремовом платье, на пол падали простыни, а из окна лился стареющий свет. В зеркале отражалась спина Ивана. Он стоял на коленях и снимал с женщины туфли.

— Ты похож на Давида! — прошептала Марина. — Если бы великий итальянец увидел твою спину, он бы обязательно…

Иван прижался к её губам, потом осторожно поднялся, боясь её вспугнуть.

— А ты похожа на райскую птицу!

Марина вскочила с постели и скинула одежду.

— А теперь?

Его кожа покрылась мурашками, а сам он весь задрожал, но не двинулся с места, продолжая пристально смотреть на неё. Марина сняла с себя бельё и тоже бросила на пол. Он продолжал неподвижно стоять, женщина сделала нетерпеливое движении. Иван почему-то отошёл к окну, посмотрел на закат, а потом резко рванулся к ней.

— Я так скучал! Я не могу без тебя. Не пропадай больше — это нечестно!

Он до боли сжал её, а потом овладел жадно, навалившись всей страстью, наполняя Марину древним ужасом и довольством перед мужской силой. Она колотила по его плечам, но в то же время крепко сжимала ногами его бёдра. Его движения, властные, не терпящие возражения, увлекали её, всё было быстро, неистово, когда задыхаешься от частоты, когда до краёв напрягаешь тело, чтобы потом разлиться в конце, когда отнимаются ноги, всё внутри наполняется тревогой, а потом обрушивается вниз, умирая, теряя своё человеческое существо.

Они успокоились на сваленных в комок простынях. По лицу Марины текли слёзы. Она прижалась к плечу Ивана с дышащей жаром кожей, от которой, как всегда, пахло ёлкой. Она опять чувствовала себя хрупкой, но не слабой. Иван погладил Марину по макушке.

— Маковка моя!

Где-то стукнула дверь, по лестнице побежали молодые шаги. Марине показалось, что кто-то замер, прилипнув любопытством к её двери. Она хотела подняться, чтобы прогнать паршивца, но тяжёлая рука Ивана подгребла её под себя, настаивая на покое. Шаги вновь ожили и просыпались вниз.

…Оскар выбежал из подъезда, запрокинул голову. Сверху смотрело лицо Светы — в лунном свете оно выглядело неживым, набальзамированным осторожностью и обидой, он подкинул свой смех, чтобы присыпать им бледные щёки, но девушка мотнула головой и скрылась в своей протухшей квартирке.

Молодой человек вернулся домой около двенадцати, он боялся, что мама уже пришла с работы, но её нигде не было — только сладковатый запах духов напоминал о ней. Он, не включая свет, вошёл в ванную, долго стоял в темноте, боясь услышать свои мысли.

Через три часа вся квартира сверкала чистотой, и сквозь колкий от моющих средств воздух проступал печёный аромат курицы. Оскар откинул покрывало маминой кровати и зачем-то понюхал подушку. Его взгляд упал на старинное зеркало, в резной раме которого он увидел своё неказистое изображение — под глазом фиолетовый подтёк, нос опух. Разве он достоин, чтобы его любили? На трюмо стояла фотография Ивана, они в обнимку с мамой смотрели на попугая. Оскар схватил снимок и спрятал в морозильник, потом надел чёрные очки и вышел на улицу.