Рейтинговые книги
Читем онлайн Коломяжский ипподром - Владимир Сашонко

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48

Однажды, когда они вновь встретились на Обсерватории, речь зашла об авиации. Попов с энтузиазмом говорил о русских пилотах, мужественно сражающихся в рядах союзников, в частности в составе французских военно-воздушных сил, где было их около полутора десятков. И почти все покрыли себя неувядаемой боевой славой – Белоусов, Семененко-Славороссов, Меос, Аргеев, Федоров и другие. Чувствовалось, что он по-хорошему завидовал им, страстно желал бы находиться среди них, плечом к плечу с ними, своими храбрыми соотечественниками. Но это было едва ли осуществимо.

И все-таки он сумел добиться своего! В конце 1916 года его приняли в воздушные силы Франции, ставшей для Попова второй родиной. Правда, в авиацию он был негоден: за то время, что он провел «на суше», техника шагнула так далеко вперед, что его опыта и знаний было бы уже недостаточно, да и здоровья для нее все же не хватало. А вот дирижабли – другое дело.

С добрым чувством и грустью вспоминал Попов товарищей по путешествию к Северному полюсу. С грустью – потому что уже четыре года прошло, как не стало его друга Ванимана. Построив еще один дирижабль – «Акрон», он трагически погиб на нем в пробном полете вместе с четырьмя спутниками.

Николай Евграфович стал кормчим (рулевым) одного из боевых дирижаблей. Опыт полета с Уэлманом на дирижабле «Америка» пришелся весьма кстати. Там ведь он тоже был кормчим.

Попов сиял от счастья. Он снова поднимется в воздух! Пусть не на аэроплане, но в воздух, в этот манящий, безбрежный бирюзовый океан, к которому он был так неравнодушен. Шесть лет спустя после того, как в славные апрельско-майские дни десятого года так ярко вспыхнула и столь быстро закатилась его звезда, казалось – навсегда. Но нет, мечта всех этих трудных лет в конце концов осуществится, и он снова увидит землю, море, леса, горы, реки с высоты. И не как спортсмен, а как боец! Как солдат сражающейся армии, как член экипажа, отправляющегося на выполнение боевого задания.

10 декабря 1916 года он пошлет Сергею Евграфовичу в Москву фотографию своей гигантской боевой машины в воздухе, на фоне заходящего солнца, и сделает на обороте надпись:

«Это – наш корабль. Сзади – солнце. Я уже в экипаже сего корабля. Кормчий. Летал четыре раза. Видишь меня, дорогой Сергушок? Я платком Тебе машу».

А через шесть дней Николай Евграфович отправит брату еще одну фотографию, на которой дирижабль запечатлен тоже в полете, но более крупным планом.

«На маленьких, быстрых самолетах, – гласила игривая надпись, – я чувствую себя много лучше, нежели на сем чудовище – Змее Горыныче. Париж 16. XII. 1916 г.».

Однако это была шутка. На «змее-горыныче» он чувствовал себя тоже как рыба в воде. Ведь за неимением гербовой бумаги пишут на простой.

Дирижабли во Франции были не слишком популярны. Германия к началу войны имела пятнадцать дирижаблей, Россия – четырнадцать, а Франция – только пять. За годы войны французы построили их более полусотни (немцы – более сотни, а англичане – более двухсот). Но определяющего значения это не имело. Дирижабли были слишком уязвимы и для истребительной авиации, и для зенитной артиллерии, которые непрерывно совершенствовались и развивались. Поэтому с конца 1916 года дирижабли стали применяться почти исключительно для патрульной и разведывательной службы на море, для охоты за подводными лодками. Нес свою боевую вахту над морем и гигантский «змей-горыныч» – французский дирижабль, за штурвалом которого до конца войны стоял русский летун Николай Попов.

24

Отгремели победные фанфары, толпы ликующего народа, прокатившись волнами через площадь де л'Опера, начали успокаиваться, открытые грузовики, набитые солдатами, двигались бесконечным потоком по Большим бульварам и покидали Париж. Мраморные кони при въезде на Елисейские поля, освобожденные от мешков с песком, вновь горделиво выгибали свои шеи, как в «добрые, старые, еще довоенные времена».

Надо было перестраивать жизнь на мирный лад.

Парижане спешили в первую попавшуюся булочную, в которой стали опять продаваться хрустящие батоны и горячие рогалики, чтобы почувствовать: да, войне и в самом деле конец. Пробудившиеся от четырехлетнего сна бульвары и площади снова были залиты электрическим светом, дамы вновь щеголяли нарядами, и их кавалеры, скинув осточертевшие мундиры, считали более удобным выходить на променаж в длиннополых фраках.

Попов снял квартиру в центре Парижа и охотно разделял праздничное настроение победителей. Он ходил по городу своей слегка приплясывающей походкой, с непокрытой, гордо поднятой головой, иногда со стеком в руке, и с готовностью вступал в беседу с каждым, кто, как говорится, подворачивался ему.

Но праздники, как бы долго они ни длились, проходят, и наступают будни с их повседневными заботами, хлопотами, неприятностями.

Сперва они, неприятности и хлопоты, обходили Попова стороной – это длилось до тех пор, пока у него были деньги. И пока Анастасия Михайловна, окончательно обосновавшаяся в Эзе, могла материально поддерживать бывшего камергера своего бывшего великогерцогского двора.

Да, во Франции появилось и осело в те годы много «бывших». И из России, где свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, и из Германии – после Ноябрьской революции восемнадцатого года, и из Австрии.

Впрочем, великая герцогиня Мекленбург-Шверинская, сын которой Фридрих-Франц IV сидел на престоле этого северогерманского герцогства, входившего в состав империи Гогенцоллернов, стала «бывшей» еще до того, как рухнула эта империя, а вместе с нею и великое герцогство, и Фридрих-Франц IV, правнук русского царя Николая I, Палкина, вынужден был отречься от престола, как и другой правнук того же царя – Николай II, Кровавый, сметенный с исторической сцены могучим революционным вихрем.

Независимая, как уже отмечалось, в своих суждениях и действиях, счастливо избежавшая онемечения, убежденная русофилка и галломанка, Анастасия Михайловна, как только началась мировая война, демонстративно отреклась от всех своих немецких титулов и сопутствовавших им прерогатив. Это был смелый и беспрецедентный шаг, имевший сугубо политическую окраску. Она поселилась во Франции.

Дворец в Эзе стал последним убежищем бывшей великой герцогини и бывшей великой княгини. Там она и скончалась в марте 1922 года. Смерть ее прошла незамеченной: слишком много других забот было у людей, постепенно приходивших в себя после четырех кровавых лет империалистической бойни, чтобы проникаться судьбой бесчисленных «бывших», как бы ни были лучезарны еще совсем недавно их имена.

Николай Евграфович оставил Париж и перебрался вновь на юг, на Ривьеру, где он чувствовал себя гораздо лучше, чем в любом другом месте: старые недуги опять начали назойливо напоминать о себе.

Поселился он в Мандельё, на западной окраине Канна, где его знали едва ли не все – от мала до велика Канн не забыл своего героя, и люди, встречаясь с ним считали своим долгом поклониться ему. «Месье Попов» стал своего рода достопримечательностью этого города. Но «месье Попову» надо было есть, платить за жилье, а для этого требовались, увы, деньги.

Кое-какие средства, правда совсем немного, у него еще оставались, однако таяли они быстрее, чем хотелось бы, и все чаще приходилось задумываться над проблемой хлеба насущного, над тем, как и на что существовать дальше. Сергей Евграфович жил в Москве, служил в каком-то учреждении, и ждать помощи от него теперь, естественно, не приходилось. С другими братьями и сестрами у него как-то никогда не было близких контактов, к тому же один из братьев – Александр – погиб на фронте, а следы Владимира затерялись где-то за рубежом.

От русских эмигрантских организаций Попов принципиально держался как можно дальше, не поддерживал с ними никакой связи. Он не хотел иметь ничего общего с врагами своей родины, с теми, кто изо дня в день осыпал ее проклятиями и поливал грязью, расточал по ее адресу угрозы. Все русское, родное было для него незыблемо и свято, он принимал новую Россию такою, какой она стала в результате революционного взрыва, и никогда не сомневался в справедливости пословицы, которую любил повторять: «Все что ни делается, делается к лучшему».

Сын богатого купца, Попов всю жизнь был бесконечно далек не только от торговых дел, но и вообще от какого бы то ни было предпринимательства, от так называемого «интереса». Он служил делу, к которому влекло его сердце – горячее сердце человека увлеченного, одержимого благородной целью.

Демократ по натуре и убеждениям, горячий русский патриот, Николай Евграфович встретил революцию как совершенно естественное и неизбежное в силу исторических причин событие огромного масштаба, несущее свободу и благо трудовому народу, который он горячо любил. Попов всегда был оптимистом.

Осенью двадцать третьего года нежданно-негаданно его разыскало в Канне письмо из Москвы. Подумать только – оттуда, из России, из новой, советской Москвы! Далекой и немного таинственной теперь, после стольких лет разлуки с нею.

1 ... 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Коломяжский ипподром - Владимир Сашонко бесплатно.
Похожие на Коломяжский ипподром - Владимир Сашонко книги

Оставить комментарий