Жизнь наверху - Джон Брэйн

— Нет на свете человека, которому при виде вас не захотелось бы быть с вами,— сказал я.

Рука ее соскользнула с моей талии. Это была сильная, ловкая рука с продолговатыми, коротко обрезанными ногтями. Сейчас она дрожала.

— Тебе не будет больше грустно, Джо. Тебе никогда больше не будет грустно.

Когда я в половине двенадцатого вернулся домой, Сьюзен спала на диване в гостиной; подле нее на кофейном столике лежала раскрытая книга. Я прошел на кухню и вскипятил чай. Затем поставил на поднос чашку с сахарницей, нарезал лимон и положил на тарелочку несколько шоколадных бисквитов. Проблема решена, с удовлетворением подумал я. Даже если я никогда больше не встречусь с Норой — не в этом суть: главное, что я вернул себе чувство собственного достоинства. Теперь я могу помнить, что Сьюзен любит чай с лимоном и чтобы бисквиты лежали на тарелке кружочком, а не горкой; теперь я могу вести себя так, как будто никогда и не знал об ее измене. Теперь эта измена не казалась мне чем-то таким уж важным; я думал лишь о том, что перед сном Сьюзен любит выпить чаю.

Я поставил поднос на кофейный столик и осторожно приподнял веки Сьюзен.

— Джо! Где ты был?

— Гулял. Я приготовил тебе чаю.— Она улыбнулась.

— Давно ты не готовил мне чаю, Джошик.

— Я прогулялся, голова у меня проветрилась, и дурь прошла.

Я подошел к передвижному бару. У Норы я почти не притронулся к вину, которым она меня угощала, а сейчас мне очень захотелось выпить. При виде Сьюзен, такой бледной по сравнению с Норой, с таким детским восторгом приветствовавшей появление чая, лимона и бисквитов, я почему-то снова почувствовал себя виноватым. Я сел около дивана, прямо на пол.

— Ты, наверно, промок,— сказала Сьюзен.

Я снял ботинки.

— Я зашел было в «Большой западный». Но настроение у меня было препоганое, поэтому я отправился дальше, прошел по Золотой аллее и обратно вернулся через парк.

— Не будем приглашать их к нам, если тебе это так тяжело,— сказала Сьюзен.

— Нет, увертками тут не отделаешься,— возразил я.— Я подумал и решил, что ты права. Сибилла, конечно, заподозрит что-то, если мы и дальше будем их избегать. Но если мы станем время от времени встречаться, ей нечем будет занять свой умишко…— Я зевнул.— Надо будет что-то придумать.

— Джо, поди сюда.

— Что, дорогая?

— Джо, я была очень глупая. Я причинила тебе много горя. Но я постараюсь исправиться. Клянусь тебе, постараюсь.

— Не думай об этом сейчас,— сказал я.— Первые десять лет совместной жизни — самые тяжелые. Я ведь, знаешь сама, тоже не безупречен.

— Поцелуй меня,— попросила она.

Она обвила мою шею руками — руки у нее были очень горячие.

— Ты же знаешь, почему я была такой несносной,— сказала она.— Сегодня как раз этот день.

Я слегка смутился.

— Мне следовало бы это помнить,— сказал я.

— Ни один мужчина не способен это понять.

— Я постараюсь,— пообещал я.

— Просто, Джо, относись ко мне хорошо. И только. Мне даже не надо, чтобы ты понимал, только относись ко мне хорошо.

— Я буду хорошо к тебе относиться, моя дорогая.

— И мы поедем вместе отдыхать, правда? Я как-то совсем к этому не стремилась, а сейчас очень хочу.

— Я тоже,— сказал я.— И я все забыл, честное слово.

Она крепче обхватила меня за шею и, словно ребенок, прижалась ко мне, как прижималась часто Барбара. Я с вожделением посмотрел на бокал с виски, до которого не мог дотянуться. Нет, я ничего не забыл и не забуду. Но теперь в моей жизни появилось нечто такое, что поможет мне пережить эти четыре недели; теперь мне есть что вспоминать и к чему стремиться: расплата началась.

— Я устала,— промолвила Сьюзен.— Я так устала, Джошик.

Мне вспомнилась Нора — ее тело, казалось, дышало блаженством и излучало радость жизни, даже когда она лежала совсем неподвижно, словно пригвожденная, устав от любви, широко раскинув руки и ноги.

— Отдохнешь — и все пройдет,— заметил я.— Нам обоим нужно отдохнуть.

И я снова поцеловал ее.

18

Когда я увидел Марка и Сибиллу, стоявших на пороге, моим первым побуждением было захлопнуть перед ними дверь. За те полтора месяца, что я не видел Марка, он стал для меня чем-то более значительным, чем сама жизнь, превратился в некое олицетворение зла. В глубине души я был уверен, что он вступил в связь со Сьюзен не потому, что она ему нравилась, а из ненависти ко мне, из желания доказать, что класс господ всегда и во всем без труда одерживает верх. Но вот он шагнул из темноты, и при ярком свете я увидел всего лишь человека среднего возраста в белой рубашке, которая от частой стирки приобрела желтоватый оттенок.

— Привет, старина,— сказал он.— Давненько не виделись.

— У нас с вами получились настоящие прятки,— заметил я.— Мы вернулись после отдыха,— вы отправились отдыхать.

Я поцеловал Сибиллу.

— Ну как поживаем, дорогая? Как дети?

— Здоровы и веселы, как и все мы, кроме Марка,— сказала она.— Он подцепил на Майорке страшную пакость: его укусила какая-то дрянь…

— Как это неприятно,— сказал я.

Марк нервно потирал руки.

— Ерунда,— сказал он.— Это был обычный испанский клещ. Но он вызвал к жизни старую хворь.

Старой хворью была тропическая болезнь, которую Марк подхватил в Бирме; он всегда старался хотя бы раз упомянуть о ней в разговоре, подобно тому как люди более простодушные стараются упомянуть о своих наградах. Но сегодня он и в самом деле выглядел неважно: глаза у него были воспаленные, и даже загар не мог скрыть бледности лица.

— Придется последить за собой, старина,— сказал я.

— Я все время ему об этом твержу,— сказала Сибилла. И обняла мужа.— Ему бы следовало лежать, но он ни за что не хотел пропустить день рождения Сьюзен.

И она негодующе посмотрела на меня, словно я собственноручно вытащил Марка из постели.

— Я говорила, что Сьюзен поймет и извинит его, но ему не хотелось ее огорчать…

Я улыбнулся.

— Вот это уже дар от чистого сердца. И мы, право были бы огорчены, если бы Марк не пришел.

— Ради бога, Сибилла, ведь я еще не умираю,— вмешался Марк.— Своими разговорами ты ставишь Джо в идиотское положение.

— Зачем вы так, старина; она ведь только печется о здоровье своего мужа,— заметил я. И провел их в гостиную.— Для этого жены и существуют, не так ли, Сибилла?

Она кинула на меня удивленный взгляд. Я расхохотался.

— Разве не так? Выпейте чего-нибудь, дорогая, и вы сразу почувствуете себя в своей тарелке. Да и Марк тоже. Скажите, чего вам налить, и желание ваше будет тотчас исполнено.

Я окинул взглядом комнату: веселье началось. Всего пять минут тому назад двадцать человек лениво переговаривались, неторопливо потягивали вино, как-то исподтишка накладывали себе пищу на тарелки, словно вся эта еда была предназначена не для них, а сейчас все перепуталось, все пили и ели, и если еще открыто не ухаживали за женой соседа, то уже подумывали об этом.

Я принес Марку и Сибилле два больших стакана виски.

— Вам здесь все знакомы, не так ли? — спросил я.

— Я не знаю вон той кудрявой молодой особы, что стоит у окна,— заметила Сибилла.

Марк посмотрел на Нору. Лицо его на секунду просветлело.

— Ну как же, дорогая, конечно, ты ее знаешь. Мы встречали ее у Браунов. Это Нора Хаксли.

— А у тебя хорошая память, мой дорогой. Очень интересная женщина, не правда ли? Ваш тесть, Джо, по-моему, без ума от нее.

В гостиной стоял шум, и я не мог расслышать, что говорил Норе Браун; ясно было только одно: это ее забавляло. Он взял ее руку и, повернув ладонью вверх, принялся разглядывать, не скрывая удовольствия, какое доставляло ему это занятие. Гул голосов на секунду стих.

— Я никогда не ошибаюсь,— донеслось до меня.— Взгляните на свою линию жизни.

Тут из угла, где царил Ларри Силвингтон, раздался взрыв смеха, и я повернулся к Сибилле. Я по-прежнему не любил своего тестя, но сейчас искренне порадовался, что ему еще доставляет удовольствие легкий флирт с красивой женщиной. А потом, разве это не подтверждает, что у меня хороший вкус? Ведь он выбрал самую интересную женщину в этой комнате. У Анны Роджерс слишком длинный нос. Эва Сайкс слишком располнела. У Салли Тимбол слишком тонкие ноги. Корал Смит близорука, но не носит очков и потому вечно хмурится или щурится. Ну а моя теща и Сибилла в счет не идут, хотя они и очень разные. При всех своих недостатках моя теща никогда не надела бы такого ярко-малинового или такого короткого платья…

Марка бил озноб.

— А у вас, по-моему, лихорадка,— заметил я.— Принести чего-нибудь?

— Еще немного виски, старина.— Он потер руки.— Последнее время чертовские стоят холода,— заметил он.

Я взял его пустой стакан.

— Да ведь еще только осень,— сказал я.— Холода по-настоящему и не начинались.