Гипсовый трубач - Юрий Поляков

Возле входа на станцию «Лермонтовская» ждали сразу три кареты «скорой помощи». Ударяясь ногами о чемодан, Кокотов побежал, задыхаясь, к месту сбора. Лобастые автобусы, напоминавшие бычков с красными флажками вместо рогов, выстроились один за другим от Садового кольца и почти до ЦСУ. К боковым окнам были прикреплены листы ватмана с номерами отрядов и надписью «Осторожно, дети!», а к передним стеклам — транспаранты «п/л „Березка“». Все было готово к отправке колонны. Кругом толпились родители. Они знаками и жестами давали последние инструкции по безопасному отдыху своим детям, приплюснувшим к окнам носы.

Первый отряд, как и следовало, сидел в головном автобусе. У открытой двери стояла напарница Андрея, воспитательница Людмила Ивановна, с которой он познакомился на общем собрании педагогического коллектива лагеря две недели назад. Около нее нервно топтался старший пионервожатый Игорь по прозвищу Старвож, которое произносилось, разумеется, с обидным «ш» на конце — Старвош. Это был редковолосый тридцатилетний парень с толстой нижней губой, отвисшей в беспомощном изумлении перед жизнью. И что уж совсем плохо: к ним руководящей походкой как раз направлялась начальница лагеря Зоя Константиновна — суровая Зэка — полнеющая женщина с красивым еще лицом, немалым бюстом, пышным начесом и взглядом председателя выездной сессии суда. На груди у нее висел мегафон.

— В чем дело? — требовательно спросила она, посмотрев сначала на часы, а потом на опоздавшего Кокотова.

— Я… Понимаете… — залепетал он. — Человек попал под поезд… в метро… Мы в тоннеле стояли…

— Какой еще человек? Как не стыдно! — Игорь от негодования попытался поджать нижнюю губу, но неудачно.

— Чего только не выдумают! — покачала головой Людмила Ивановна.

— Это правда! Я не обманываю…

— Подумайте лучше о своей характеристике! — сказала Зэка и глянула на провинившегося так, что стало ясно: даже если он добьется выдающихся воспитательных успехов, станет новым Макаренко или Яном Амосом Каменским, больше тройки за летнюю педагогическую практику ему не видать.

— Отъезжаем? — спросил Старвож.

Зэка кивнула и крикнула в мегафон:

— Товарищи провожающие, отойдите от автобусов! Всем отъезжающим занять места и приготовиться к движению!

Наставительная жестикуляция родителей ускорилась, стала смешной и торопливой, как в немом кино. Некоторые детские лица в окошках беззвучно заплакали.

— Стойте! Стойте! — К директору подбежал физкультурник Николай Николаевич, Ник-Ник — подтянутый старичок в новенькой «олимпийке» и свежих кедах. — Зоя, художницы нет!

— Таи? — уточнил Игорь.

— Таи, — кивнула Зэка, вздохнув так, как руководители вздыхают о подчиненных, которых никогда бы сами не взяли на работу, если бы не указание свыше.

— Ничего, электричкой доедет! — всунулась неосведомленная Людмила Ивановна.

— Ждем, — мрачно распорядилась начальница.

— А обед? — удивился Старвож.

— Ждем!

В этот миг, нарушая все приличия дорожного движения, возле автобусов с визгом затормозила красная «трешка». Оттуда выскочили два лохматых парня и девушка. Все трое были одеты в джинсовые костюмы с умопомрачительными белесыми потертостями, какие бывают только у настоящей «фирмы». Парни достали из багажника черную спортивную сумку, этюдник и красный двухкассетник «Шарп», стоивший тогда в «Березке» примерно пятьсот полосатых чеков. Сумма заоблачная! Девушка, прощаясь, бросилась на шею сначала одному парню, потом другому, вскинула на плечо этюдник, подхватила магнитофон и, волоча сумку прямо по асфальту, заспешила через дорогу к автобусам, не обращая внимания на сигналящие машины.

— Извините, Зоя Константиновна, мы с дачи ехали… — пролепетала она с улыбкой проснувшегося ребенка.

У девушки были рыжие короткие волосы, веснушчатая бледная кожа и голубые отвлеченные глаза.

— Быстрее, Тая! — устало приказала Зэка. — Вы меня подводите. Неужели не ясно?! Отъезжаем!

— Отъезжа-аем! — Ник-Ник, будто вестник, побежал вдоль колонны.

Все поднялись в автобусы. Кокотов поймал на себе настороженные, изучающие взгляды мальчишек. Девочки, на самом деле почти уже девушки, смотрели на него с оценивающим любопытством. Их пионерские галстуки были завязаны с продуманным кокетством и лежали на груди под тем или иным углом.

«Вот ведь акселератки!» — хмыкнул Андрей, усаживаясь на единственное свободное место, рядом с опоздавшей рыжей художницей.

Тая же, опустив стекло и высунувшись из автобуса почти по пояс, прощально махала своим приятелям, а те в ответ сигналили.

— Тая, закройте окно! Детям надует! — распорядилась Зэка.

Дети, у которых уже пробивались усы, тем временем со знанием дела оценивали оставшиеся в автобусе Таины ягодицы, обтянутые именно так, как только и могут облегать телесную выразительность настоящие американские джинсы. «Тая из Китая», — ревниво съехидничала одна из девочек. Кокотов, оказавшись в опасной близости от объекта повышенного подросткового интереса, сделал показательно равнодушное лицо.

Колонна во главе с мигающей милицейской машиной вырулила на Садовое кольцо и двинулась в сторону Курского вокзала. И вот, когда они проезжали «Лермонтовскую», похожую на огромную суфлерскую будку, из дверей станции показались санитары, тащившие на носилках тело, накрытое простыней, на которой проступили пятна крови. Двери «скорой помощи» были распахнуты, а милиционеры отгоняли любопытных.

Зэка, увидав в окно покойника, хмуро глянула на Андрея и недовольно пожала плечами. Кто ж знал, что именно в этот момент решилась его, Кокотова, участь? Начальница, чтобы отвлечь от страшного зрелища пионеров, повскакавших с мест, чтобы лучше видеть притягательный для юного сердца кошмар смерти, спросила в мегафон:

— Какая у вас будет отрядная песня?

— Не знаем! — крикнул искренний детский голос.

— «Остров невезения»! — предложил другой голос, уже ломающийся.

— «Гренада»! — приказала Зэка и запела в мегафон:

Мы ехали шагом, мы мчались в бояхИ «Яблочко»-песню держали в зубах…

Первой с готовностью подхватила Людмила Ивановна, постепенно присоединились и дети. Во время пения начальница несколько раз взглядывала на поющего Кокотова, но уже не строгими, а приязненными, если не сказать виноватыми глазами. Потом, позже Андрей Львович не раз вспоминал то пионерское лето, изумляясь, из каких тонких и почти случайных причинно-следственных паутинок соткана человеческая судьба! Ну в самом деле, выйди санитары с носилками минутой раньше или позже, Зэка так бы и думала, что наглый практикант, оправдываясь, гнусно наврал. И уж, конечно, она не стала бы выгораживать молодого лгуна, когда в лагерь приехал разбираться кагэбэшник. Это во-первых. А во-вторых, она никогда бы не предложила ему поработать еще одну смену. Следовательно, его отношения с Леной Обиход, болевшей в сессию и проходившей практику в июле, никогда из обычного однокурсничества не перенеслись бы в ту близость, которая закончилась свадьбой…

Тая послушно закрыла окно, села на свое место рядом с Кокотовым и сразу, вопреки громкой песне, задремала, положив голову на плечо незнакомому вожатому. От ее рыжих, как у мультипликационной лисицы, волос пахло ароматным табачным дымом и какими-то очень нежными, совершенно не советскими духами. Андрей изнутри затомился, но все-таки заметил, что сидящая через проход круглолицая, плоскогрудая девочка смотрит на них с явным, даже ревнивым интересом, не забывая при этом петь:

Новые песни придумала жизнь.Не надо, ребята, о песне тужить!Не надо, не надо, не надо, друзья!Гренада, Гренада, Гренада моя!

…Торжественное открытие смены было через два дня. За это время Кокотов перезнакомился со своими пионерами, сочинил в соавторстве с Людмилой Ивановной план мероприятий. Затем избрали совет отряда, звеньевых, председателя, выпустили стенгазету, походили строем, разучили отрядную песню, выявили таланты для самодеятельности. Все оказалось не так уж страшно: напарница работала в лагере десятое лето и знала многих нынешних первоотрядников еще сопливыми младшеклассниками. Вообще-то она была инженером-плановиком, а в «Березку» ездила из-за квартиры, обещанной профкомом, ну и чтобы свои дети были на воздухе под присмотром. Ребята ее слушались. Людмила Ивановна всегда ходила со скрученной в трубку «Комсомольской правдой», и если дети начинали озорничать, хлопала их газетой по лбу или по заду. На этом обычно нарушения дисциплины заканчивались. Не напрягаясь, отряд, как и в прошлые годы, назвали именем Гайдара. Сначала, правда, хотели — именем Светлова, но под песню «Гренада» трудно было ходить строевым шагом, поэтому остановились на авторе «Тимура и его команды», а отрядную песню выбрали такую: