Заступа - Иван Александрович Белов

за чарку меда ходил.

– Да не за мед… – попытался оправдаться Степан.

– Да хоть за самоцветов ведро, – оборвал бортника Рух. – Мне плевать, кто тут ходит, пока вреда людям нет. Был тебе вред, Степан?

– Н-нет, – заикнулся бортник.

– А домашним твоим?

Степан отрицательно мотнул головой.

– Ну вот, а то заладил: схвати, убей, накажи. Может, зайчишки у вас тут прыгают серенькие, а может, кикимора из болотины вылезла. Ты пойми, Степушка, если я буду бегать к каждому, кому шаги померещились, и ночь напролет сторожить, то село без Заступы останется. Смекаешь?

– Да как не смекнуть. – Степан спрятал глаза. – Не за себя боюсь – за семью!

– Так на Заступу надейся, а сам не плошай. Странное было в последнее время, кроме этих шагов?

– Не помню. – Степан уронил голову.

– Про собаку скажи, – подсказала Дарья, и Рух уловил волнение, волной пошедшее от Варвары.

– Пес у нас был, – нехотя пояснил Степан. – Жена-покойница хворого щенка принесла и выходила, не дала помереть. Долго прожил, дочка любила его. Морда сивая, полуслепой, лапы задние волочил, спал целыми днями. С месяц назад ушел, согласно своей песьей вере, в лес помирать. Погоревали мы, Варька поплакала, а ведь такая собачья судьба. А дней через пять дрова колю и вижу: батюшки-святы, волочится от опушки Черныш. Шкура облезла, ребра торчат, башку свесил, из пасти багровые слюни текут. Боком идет, лапы заплетает, два раза упал. Глаза мутные, в точку уставлены. Филиппка из избы выскочил – и к нему, хотел приласкать, а Черныш ощерился, рычит, скалит клыки, шерсть на загривке дыбом поднял, а я гляжу, кожа треснула и оттуда вязкое, словно сметана гнилая, течет. И воняет падалью. Еле успел ребятенка отнять, а Черныш, паскуда, зубами клацает, норовит ухватить. Ну я лопату схватил, по башке его и огрел. А он все одно ползет! Череп проломлен, зубы выбиты, глаза вытекли. Без головы только и успокоился.

Степан замолчал, по всей видимости, исчерпав меру слов на неделю вперед.

– Хороший Чернышечка был, – всхлипнула Дарья.

– Бешанку, видать, подхватил, – развел руками Бучила. – Этой заразы нынче много в лесу. Больше ничего не было?

– Вроде нет, – отозвался Степан. – Разве борти стали хуже меду давать.

– Ну, тут помочь не могу, пчела из меня хреноватая. – Рух поднялся, собираясь уйти.

– Дядька Заступа, а я… – робко начала Варвара и тут же примолкла. Бучила посмотрел на девку в упор. В серых Варькиных глазах мелькали замешательство и плохо скрытый испуг.

– Говори, – приободрил Рух.

– Ты чего, дочка? – всполошилась Дарья.

– Ничего, так, подумалось. – Варвара поспешно отвернулась.

– На нет и суда нет. – Бучила замер на пороге. – Ничего не бойтесь да попытайтесь углядеть, какой гость из себя. С того и будем решать. Ну а если случится чего – сразу ко мне.

– Спасибочки, – буркнул Степан.

– Да пока не на чем. – Рух задержался, давая Варваре шанс выговориться. Девка поспешно отвела растерянный взгляд.

– Есть на чем, есть! – всполошилась Дарья. – Ты пришел, Заступа-батюшка, не отказал, и легче нам стало, я раньше сильно боялась, а теперь маленько боюсь. Всякому ведомо: где Заступа побывал, того места всякая нечисть тридцать три дня сторонится.

– Может, даже тридцать четыре, – согласился Бучила, успевший привыкнуть к глупым байкам вокруг своей скромной персоны.

– Вот, возьми, Заступа-батюшка. – Дарья сунула в руки небольшой пузатый горшочек. – Медок.

– Я так и подумал. – Рух отказываться от подарка не стал. Все ж ноги топтал, да и Бернадетта порадуется. Авось, даже намажемся во всяких интересных местах. Бабы сладкое любят.

Рух шел, оставляя за собой шлейф намертво прилипшего медового духа. Все вышло как-то не так. Хутор оставил после себя смутное тревожное беспокойство. По уму надо бы задержаться и побродить вокруг, послушать птичек, понюхать цветы. Если Варька девка умная, сама придет. Ведь что-то хотела сказать. Что удержало? Страх перед отцом и мачехой? Возможно, но то дела семейные, и Руху туда нечего лезть. Скотины нет? Ну мало ли как…

Бучила дернулся и едва сдержал рвущийся испуганный крик. В кустах затрещало, мелькнуло темное, на дорогу выскочил победитель мамкиных горшков Филиппка и щербато оскалился, довольный произведенным эффектом.

– Ты… ты это, не балуй, – выдохнул Рух, едва сдержавшись, чтобы не оборвать клятенышу руки.

– Напужался?

– Аж до уср… Немножко совсем.

– То-то! – Мальчишка погрозил пальцем. – Я спрячусь, никто ни в жисть не найдет. Мечом рублю, камни кидаю, воду мамке ношу, чтобы сила была. Готовлюсь.

– Людей на дорогах пугать? – полюбопытствовал Рух.

– Заступою быть, – таинственно понизил голос Филиппка. – Вот как ты. Народ защищать, нечисть бить, в норе черной жить. Идем-ка со мной, чего покажу.

Постреленок увлек Бучилу в кусты, продрался сквозь заросли орешника и с гордым видом ткнул пальцем под ноги.

– Видишь?

– Ну трава, – пожал плечами Рух и спохватился: – Ой, какая красивая. Зеленая вся.

– Да не, – Филиппка досадливо сморщился. – Я, по-твоему, травы не видал? Мы пока в деревне жили, держали кролей, так они знаешь сколько жрут? Мамка велит набрать целый мешок, и пока не надергаешь, домой ни-ни-ни. А ты мне – трава. Сюда гляди.

Рух разглядел на земле под березой следы. Собачий и рядом человечий, босая нога. Дальше еще: собачий – человечий, собачий – человечий, теряясь в подлеске по направлению к хутору.

– И у дома такие видал, – сообщил Филиппка таинственным шепотком. – На гороховой грядке, да я их утром замел, а то мамка убиваться начнет, и мне заодно попадет. Думаю, тут дяденька с собачкой гулял.

– Глазастый ты, – одобрил Бучила. – И башковитый.

– В Заступы сгожусь? – обрадовался мальчонка.

– Заступой человеку не стать. – Рух с трудом сдержал подступающий смех.

– А ты меня укусишь, как подрасту!

– Все-то ты продумал, браток. А если не захочу тебя я кусать, а? Больно шея у тебя грязная. Настоящий Заступа мыться должон.

– Я помоюсь! Нынче мамке накажу воды бадейку согреть, – всполошился Филиппка. – Ты только куси, как Марью с Ванькой кусил!

– Ваньку я не кусал, – возразил Бучила, понимая, что бороться с деревенскими слухами – все равно что с голодухи дерьмо куриное жрать. Не наешься, но перепачкаешься будь здоров.

– Кусал-кусал, – прищурился мальчишка. – Иначе куда он пропал? Больно ты хитрый.

– Разве тебя обхитришь.

– Обхитришь. – Филиппка внезапно поник. – У нас тут дядечки ночевали, мамка сказала – люди святые. А один, горбатый, жуть страшенный какой, у меня ножик украл. Взял палочку построгать, да с ножиком и утек. Ужо я до него доберусь! – Парнишка погрозил невидимому обидчику деревянным мечом.

– Дядечки святые, говоришь? – задумчиво протянул Рух. – Горбун, говоришь? Второй на коляске, третий слепой старик с гуслями и парнишка при них?

– А ты откуда узнал? – У Филиппки округлились глаза. – И у