Озарение Нострадамуса - Александр Казанцев

У нее были ослепительные зубы.

— А у них траур кончился. Опять галдят о победах.

Но траур повлек за собой и неожиданные последствия. Взбешенные неудачей в Сталинграде, гитлеровцы решили выместить злобу на во всем виноватых евреях.

И профессор Илья Рубинштейн, уже не как «подозреваемый в шпионаже в пользу Советского Союза», а просто, как еврей, был арестован в тот же день, когда после семинара расстался с Инессой, мечтая о взрыве, который произойдет в его личной жизни. И взрыв произошел.

Профессора в крытом грузовике привезли вместе с другими схваченными, кое-как успевшими надеть пальто евреями в какой-то загон для скота, где уже толпилось много таких же растерянных, не понимающих, что происходит, арестованных безо всякого повода людей. Шел противный мелкий снег с дождем. Мужчины подняли воротники пальто, женщины кутались в шали.

Гитлеровцы стали отбирать женщин и отгонять их в сторону.

К своему ужасу Рубинштейн увидел среди них Инессу!.. Женщин угнали под навес (какая галантность!), предоставив мужчинам мокнуть. Их шляпы и плечи покрылись слоем мокрого снега.

Илья Абрамович не ощущал ни холода, ни бьющих в лицо хлопьев, все мысли его были заняты Инессой. О том, чтобы известить о себе группенфюрера фон Шпрингбаха, ощутив весь размах задуманной гитлеровцами акции, нечего было и думать. Он снова напомнил бы Рубинштейну, что следовало бы понять своими еврейскими мозгами, кто он такой.

Мужчин и женщин построили колоннами и разными дорогами повели к воротам. Рубинштейн рассчитал, что в воротах обе колонны пройдут рядом, и постарался перебраться на правый край, чтобы оказаться рядом с идущими женщинами. Инесса Сантес, видимо руководствуясь тем же самым, мило взглянула на молоденького, очевидно, только что призванного конвоира, и тот, растаяв, позволил ей стать крайней в своей колонне и потом немного задержаться в воротах, пока с ней не поравнялся Рубинштейн.

Несколько шагов они прошли рядом.

— Инесса! Вы-то как сюда попали — испанка? — шепнул профессор.

— У меня мама еврейка…

Их усадили, а вернее затолкали в разные автобусы, которые двинулись по дороге к лагерю «Бухенвальд», названному так из-за соседства с буковой рощей неподалеку от Веймара, где великий поэт Гете встречался, как вспомнил Рубинштейн, с великим немецким композитором Рихардом Вагнером, чья музыка с его Валькирией и Нибелунгами провозглашена теперь символом арийской культуры. Как содрогнулись бы эти титаны мысли и чувств, знай, кто и ради чего будет поднимать их творчество на щит.

Новых узников «Бухенвальда», мужчин и женщин, разместили в разных бараках. Им объявили, что здесь они временно и их переведут в другой, более удобный лагерь, где они смогут работать даже каждый по своей специальности, Илья Абрамович горько усмехнулся.

Перевозили в этот «другой лагерь» небольшими партиями, которые направлялись прежде на санобработку в «банный комплекс», находившийся в глубине лагерной территории, позади выстроенных солдатскими рядами бараков с французами из движения Сопротивления, англичанами и советскими военнопленными, каждые в отдельных бараках, не смешиваясь, что не допускалось. Где-то Инесса?

В промежутках между мыслями о ней Илья Абрамович вспоминал, как уже после освобождения из гестапо попал на уличное сборище, оказавшееся митингом, где выступал сам Гитлер.

На трибуне стоял невысокий, ничем не примечательный человек с чарли-чаплинскими усиками в мундире штурмовика, выкрикивая в массу нелепые слова, загадочно и одурманивающе действующие на неистовствовавшую по любому его выкрику толпу. «Психоз, сеанс массового внушения людям, помнящим позор и лишения прошлого поражения, стремящихся к самоутверждению и необыкновенному благополучию по праву высшей расы после обещанной победы», — решил профессор, объясняя себе мрачный парадокс падения высококультурной нации.

И вот теперь дикие, бесчеловечные лозунги приводятся в действие: евреи, ни в чем другом не виновные, кроме того, что они сыны Израиля, брошены в концлагеря и должны проходить обязательную процедуру санобработки.

Настал день, когда в оглашенном списке направляемых на санобработку перед «отправкой в другой лагерь», назван был и Илья Рубинштейн, «еврей из Берлинского университета».

И как будто удача улыбнулась ему.

Колонна из его барака вышла на дорогу к низким зданиям «банного комплекса» с возвышающейся над ними высокой трубой, как у кирпичных заводов, из которой валил дым, когда они подъезжали к лагерю на автобусах. К этому же комплексу вели и колонну евреек из другого барака. И Илья Абрамович увидел свою Инессу.

Она улыбнулась, увидев его, обнажив ослепительные зубы, а он, уже зная, что их ждет, едва собрал силы, чтобы улыбнуться в ответ.

Каждая колонна входила в разные двери соседних «раздевалок», где стояли длинные скамьи, на которые надлежало, раздеваясь донага для перехода в соседнюю «душевую», разложить аккуратной стопкой свою одежду. Ее тщательно переписывал методичный эсэсовец с блокнотом в руках и автоматом на груди.

Из-за тонкой перегородки доносились женские голоса, их раздевалка была рядом.

Едва первый голый мужчина прошел в открытую гестаповцем массивную, казалось, герметичную дверь, как оттуда раздался пронзительный женский визг.

Готовые пройти в душевую мужчины задержались, но эсэсовец, выпустив очередь из автомата в потолок, стал бить их прикладом, а потом и целиться в непокорных, крича:

— Нечего стесняться. Скоты стыда не знают. Горячая вода сама польется на вас с потолка, как на ваших предков манна небесная. Будете чистенькими.

Напуганные мужчины покорно заходили. Склонный к анализу профессор, цепляясь за последний шанс, вспомнил, что есть цивилизованные народы, у которых бани для мужчин и женщин общие, и где культура выше похоти, и за нескромный взгляд на соседку она может окатить наглеца кипятком. Но кипяток ли их ждет?..

Когда последний еврей покинул раздевалку, эсэсовец плотно закрыл дверь и даже задраил ее специальным нажимным устройством.

Оказавшиеся в общей «душевой» мужчины и женщины растерянно сторонились друг друга, все еще не осознав угаданного Рубинштейном…

Женщины прикрывали руками грудь и низ живота. Но одна из них куталась в роскошное одеяние из собственных волос.

И только теперь профессор Рубинштейн вспомнил, где прежде встречал свою студентку Инессу Сантес.

Инесса Сантес — это ведь «Святая Инесса», которую он видел на полотне Риберы в Дрезденской галерее! Художник изобразил одну из первых христианок, которая вместе со своими единоверцам, должна была нагой выйти на арену Колизея чтобы перед наполненными трибунами быть растерзанной дикими зверями. Но Инесса, не страшась смерти, не хотела предстать обнаженной перед тысячами римлян, и по ее ночной мольбе у нее отросли волосы такой длины что укрыли ее от похотливых взглядов «цивилизованных дикарей» наслаждавшихся мигом, когда выпущенные, несколько дней не кормленные звери растерзают свои жертвы.

Инесса Сантес, увидев смущенного Рубинштейна, хотела выбежать из женской группы и броситься ему на грудь, но девичий стыд сковал ее. Они оба лишь сделали несколько шагов друг другу навстречу.

Диких зверей не впустили в «душевую». Дикие звери через застекленные окошечки наблюдали, как вместо обещанного теплого потока воды не сверху, а с пола стал подниматься, как с гнилого болота, коричневый туман. Накрывая и обе группы обреченных людей, и оказавшихся между ними пожилого человека, и закутанную своими волосами девушку.

Они вместе упали, когда туман накрыл их с головой, и, как и другие, корчась в судорогах, вытянулись в последнем усилии.

Потом загудели вентиляторы, всасывающие коричневый газ, и в душегубку вошли двое диких зверей с гладкими мордами заканчивающимися хоботами.

Они стали перетаскивать тела в соседнее помещение, откуда на конвейере их отправляли в открытую огненную пасть крематория.

Сначала разбирали груды мужских и женских тел, потом занялись двумя оставшимися между разобранными кучами.

Мордастый и хоботастый взял в лапу прядь женских волос, показывая другой, что обрезает их, приложив к своей лысой, обтянутой резиноподобной кожей голове, очевидно намекая на парик.

Другой вместо ответа ткнул лапой на смотровое окошко, через которое можно было любоваться из раздевалок всем здесь происходящим, а потом на убегающие в огненную пасть печи треки конвейера и поочередно на себя и помощника.

Не сговариваясь, они занялись пожилым, раскрывая ему ножом рот, видимо в поисках золота во рту, что вынимать, как добычу, не возбранялось.

Два оставшихся между уже разобранными грудами тела последними попали на конвейер, и в черном дыме, валившем из трубы крематория, быть может, соединились со световой скоростью студентка Инесса Сантес и ее профессор Илья Рубинштейн…