Озарение Нострадамуса - Александр Казанцев

…В императорском дворце кайзер Вильгельм II снова принял у себя, по-прежнему стоя, фельдмаршала Гинденбурга, который доложил о событиях в России и что вместо Керенского, провозглашавшего в угоду союзникам «Войну до победы», к власти пришел тот самый Ульянов, Ленин или Ильин, которому переданы были в Швейцарии пятьдесят миллионов марок.

— Мы не ошиблись, ваше величество, — говорил Гинденбург, — агитация эмигрантской группы русских революционеров сделала свое дело, а их доставка через Германию и Швецию в Петроград привела к смене власти и заключению, как имею вам счастье доложить, весьма выгодного для вашей империи Брестского договора, поскольку русские готовы были на все, лишь бы выйти из войны.

— Гордитесь, фельдмаршал, одним из важнейших выигранных вами сражений, — сказал кайзер. — Надеюсь, в армии полный порядок и нет больше братания?

— О, конечно, ваше величество, за исключением частей, поддерживающих порядок в оккупированных нами зонах и подверженных революционному влиянию.

Но ни император, ни его военная опора — фельдмаршал Гинденбург, не учли, что революционные идеи не знают ни границ, ни окопов, ни договоров.

Революция в России перехлестнула линию вчерашнего фронта и разразилась в Германии.

Кайзер отрекся от престола, а потом и все еще воевавшая Германия вынуждена была признать свое поражение перед коалицией, в которую вступила и Америка.

Тяжкий позорный мир, заключенный изнемогающей Германией, зачеркнул все ее приобретения по Брестскому договору, все аннексии и контрибуции.

Угнетение порождает тягу к самоутверждению, и когда нашелся голос, провозгласивший, что немцы выше всех народов и нет расы выше арийской, хоть и звучал он поначалу в пивных Мюнхена, он был услышан, ему стали внимать. И даже избранный в 1925 году президентом Германской республики Пауль фон Гинденбург, авторитет которого, как фельдмаршала, был велик, вынужден был считаться с новыми настроениями, тем более что справиться с обнищанием народа, с растущими ценами его сменяющиеся правительства никак не могли.

А Крупп, Тиссен и другие гиганты индустрии склонны были прислушаться к казавшимся поначалу бредовыми речам мелкого художника Шикельгрубера из Австрии, назвавшегося Адольфом Гитлером.

И пришел день, когда в том же самом Потсдамском дворце, где рапортовал Вильгельму II фельдмаршал фон Гинденбург именно он, сидя за былым императорским столом, как президент Германской республики, принял в 1933 году этого Адольфа Гитлера, фюрера нацистского движения, и вручил ему власть, как новому канцлеру Германии. Это было последним деянием уже престарелого фельдмаршала, вскоре оставившего Гитлера властвовать и творить свои преступления без него.

Так, в тихом предместье Берлина, на реке и озере Хефель, где улицы похожи на зеленые аллеи и мостовые моются мылом, во дворце Цицилиендорф трижды принимались решения, повлиявшие на судьбы народов Европы в XX веке.

Последним из них были итоги законченной мировой воины и крушения нацизма, подведенные странами-победительницами в лице: Сталина, Трумена, Черчилля с Эттли, «вбивших осиновый кол» и память нацистского фюрера, запятнавшего великую немецкую цивилизацию, трусливо покончив с собой, когда Красная Армия порвалась в Берлин.

Бескровная Октябрьская революция вскоре начала кровоточить. Убийство председателя ЦК Урицкого, а затем и других руководителей новой власти вызвало ответную волну террора со стороны красных. И обе эти волны, борясь друг с другом, превратились в кровавый поток гражданской войны вконец изматывая находящуюся в разрухе страну.

Безжалостная «классово справедливая несправедливость» к людям, даже не проявившим себя противниками новой власти, но классово чуждым ей, и эпоха военного коммунизма оттолкнули Инессу Арманд, и она, отказавшись войти в состав ЦК партии, уехала в Москву к детям, где и скончалась от холеры в 1920 году. Заботу о ее детях взяла на себя Надежда Константиновна Крупская.

Но имя ушедшей Инессы Арманд не раз использовалось пришедшим к власти Сталиным, который угрожал Надежде Константиновне за несогласие с его действиями, что провозгласит женой Ленина не ее, будто бы лишь «партийного надзирателя» за вождем, а Инессу Арманд, что было чудовищной ложью, ничуть не смущавшей диктатора.

Для него было главным вывести партию и управляемую им страну из междоусобных столкновений и строить социализм в отдельно взятой стране, ликвидировав в ней не только всякие проявления классовой борьбы, но и сами классы, как в городе, так и в деревне, не считаясь при этом ни с какими «потерями».

Новелла третья. Черный дым

Сожгут звери книги, а следом и тех,Веками не трудится кто по субботам.Нагих — в порошок всех, под шутки и смех.Сам дьявол любуется этой работой.

Нострадамус. Центурии, VIII, 77 Перевод Наза Веца

Мрачные темные тучи низко плыли над землей, словно клубами срывались с труб окружающих университет домов.

Профессор Илья Абрамович Рубинштейн раскрыл зонтик при первых признаках дождя, торопясь домой и размышляя по дороге об изменениях, происшедших за последние десять лет среди его студентов. Вместо прежних вдумчивых и учтивых молодых людей, заинтересованных наукой, теперь появились развязные молодчики и, не стесняясь своего профессора, называли принцип относительности неарийской выдумкой.

Хорошо, что их не слышал сам Альберт Эйнштейн, который, вынужденно покидая Германию, оставил свою кафедру любимому ученику Илье Рубинштейну.

Жил профессор Рубинштейн одиноко на территории университета, неподалеку от центральных ворот. Увидев его издали, пожилая привратница фрау Генц, несмотря на тучность и хромоту, переваливаясь с ноги на ногу, поспешила ему навстречу.

Оказывается, военные в черном вручили ей под расписку повестку для непременной передачи из рук в руки профессору Илье Рубинштейну, которого фрау Генц давно знала, еще с того времени, когда он приехал сюда из бунтующей России на конференцию и остался в Германии, видимо, как истый немец.

Повестка была вежливым приглашением (не вызовом!) профессора Рубинштейна посетить гестапо.

Мороз по коже, пробежавший по спине Ильи Абрамовича, сменился самоутешением: если бы его хотели взять, то наверняка дождались бы, а не оставили изысканное приглашение.

В назначенное время, когда дождь уже кончился, Рубинштейн подошел к дому, указанному в повестке, и предъявил ее стоявшему у входа часовому в черной форме с автоматом на груди.

Тот пропустил его в длинный коридор, где пахло натертым паркетом и все блестело чистотой военного корабля.

Его встретил дежурный, тоже затянутый в черную форму, но чином повыше, подвел к двери кабинета и, щелкнув каблуками, предложил ему войти.

Рубинштейн оглядел пустую, опрятную, казенного вида комнату, где по обе стороны письменного стола стояли кресло и стул.

На одной из стен висел портрет Гитлера во весь рост. Он повелительно указывал протянутой рукой за окно, где виднелись только тучи.

Профессор немного подождал стоя, потом, почувствовав усталость в ноге, поврежденной еще во время студенческих беспорядков в Петербурге, решился сесть.

Дверь за его спиной открылась, и он услышал грубый окрик:

— Встать!

Профессор недоуменно поднялся и увидел офицера средних лет в черном мундире, с узким лицом и кончиками усов, лихо закрученных вверх, как у былого кайзера.

Илья Рубинштейн не разбирался в знаках отличия и не понял, кто с одним погоном на плече собирается разговаривать с ним в таком тоне.

Офицер спокойно уселся за стол, педантично открыл ключом ящик стола, достал письменные принадлежности и большой блокнот с изображением свастики на обложке и аккуратно разложил все это на столе.

— Сесть! — коротко приказал он.

Рубинштейн устало опустился на стул.

— Коммунист? — с непритворной ненавистью спросил гестаповец.

— Я исключен в России из Коммунистической партии перед своей эмиграцией в Германию.

— Еврей? — в той же лающей форме задал немец вопрос.

— За последние годы моего пребывания в стране, ставшей моей второй родиной, я не задумывался об этом и никто не напоминал мне о моей национальности.

— Не замечая вашего еврейского произношения? Можете говорить по-русски.

— Для вашего протокола будет удобнее моя немецкая речь.

— Шпион? Заблаговременно засланный в Германию и, для видимости, исключенный из Компартии?

— Нет никаких оснований подозревать меня в этом. Я физик, релятивистский физик, исследующий процессы при субсветовых скоростях.

— Профессия прикрытия?

— Это основная моя специальность, создавшая мне имя даже в глазах такого великого ученого, как Альберт Эйнштейн.

— Еврей, сбежавший в Америку.

— Я не могу судить о причинах, побудивших его покинуть Германию, которая вправе им гордиться.