Такая долгая полярная ночь. - Мстислав Толмачев

Август, конец месяца, начало сентября. На Красноармейском опять побег. Причем очень громкий, групповой побег. На промывочный прибор вывели бригаду заключенных — большесрочников из БУРа (барак усиленного режима). В этой бригаде был и Торопов, получивший, как я уже рассказывал, большой срок. По какой-то причине в бригаде на работе не было бандита Чебунина. Зато был Кириченко. Высокий, жилистый с авторитетом убийцы, он почему-то был назначен съемщиком промытой руды. И вот Кириченко, стоя на эстакаде промприбора и глядя в лоток, где промывалась руда, громко кричит: «Золото, золотой самородок!» Конвоир, вооруженный винтовкой и тоже находившийся на эстакаде, из любопытства приблизился к промывочному лотку, чтобы увидеть золотой самородок. Он наклонился, а Кириченко изо всей силы опустил на его затылок молоток, бывший в руке этого отпетого убийцы. Момент для убийства был выбран вполне обдуманно: был обед, бригада обедала, и конвоир с автоматом ушел в казарму тоже обедать. По его возвращении другой конвоир должен был пойти обедать. Конечно, только беспечностью конвойной охраны можно объяснить все случившееся. Кириченко схватил винтовку и подсумок с патронами убитого охранника, но заключенный Лукашевич, в прошлом фронтовик, взял у него оружие, сказав при этом, что надо еще добыть автомат другого охранника, когда он вернется с обеда. Самые отъявленные убийцы-большесрочники предложили бригаде уйти в побег, но часть заключенных отказалась и потребовала, чтобы отказавшихся бежать связали те, кто бежит. Вязать было нечем и им скрутили руки и ноги кусками колючей проволоки. Однако один из заключенных, удалившийся по естественной надобности, где ползком, где согнувшись, крадучись убежал в поселок, намереваясь известить охрану об убийстве конвоира и задуманном побеге. Дорогой он встретил возвращавшегося с обеда автоматчика. Охрана была поднята на ноги. Первые же охранники, бросившиеся к бригаде большесрочников, попали под прицельные выстрелы Лукашевича. Когда кто-то из охраны бы убит, а кто-то ранен, охрана открыла беспорядочный автоматный огонь. Лукашевич был тяжело ранен и, передавая винтовку и патроны Торопову, сказал: «Иван Дмитриевич, пристрели меня, не хочу тяжелораненым достаться им в руки». Просьба умирающего — закон. Торопов выстрелил Лукашевичу в голову и, заметив, как на все побоище опустился густой туман, скомандовал оставшимся в живых уходить выше тумана на вершину сопки. Уцелевшие поспешно стали уходить, а в тумане продолжалась перестрелка, так как охранники, не зная, что меткий стрелок убит, палили наугад, и, кажется, в тех охранников, что пошли в обход. Бандит Кириченко, зная, как опытен Торопов, пристал к нему и стал его спутником в побеге Охрана со служебной овчаркой стала преследовать беглецов, добивая их. На вершине сопки остановились двое заключенных, один из них был ранен и убеждал товарища бежать, но тот отказался покинуть друга, и оба были застрелены.

Торопов, сопровождаемый Кириченко, спустился в долину и направился туда, где было расположено несколько яранг чукчей. Но лай служебной собаки, идущей по следу беглецов, заставил Торопова и Кириченко залечь за бугорком, поросшим травой и мелким кустарником. Появилась овчарка на длинном поводке и охранник, ее проводник (иначе — кинолог). Собака и человек бегом кинулись к вставшему во весь рост Торопову. Охранник выхватил наган, а Торопов спокойно приказал ему спрятать оружие. Охранник, видя винтовку в руках Торопова, пустил на него овчарку, и Торопов, подпустив собаку к себе на расстояние метров шести, застрелил ее, а охраннику сказал, что не хочет его убивать и пусть он идет обратно. В яранге Торопова чукчи встретили радушно. Снабдили продуктами и винчестером. Торопов говорил с чукчами на их языке. Понятно, что навязавшийся ему в спутники бандит, убийца двух чукчей (моих друзей) и конвоира, был ему совершенно в тягость, и вести его с собой туда, куда шел Торопов, было невозможно. Старик-чукча сказал: «Ты, Иван Дмитриевич, добрый человек, тебя наш народ любит и всегда тебе поможет, а за этим, — он указал на Кириченко, — кровавый долг, он убил двух наших людей». Затем старик сказал, чтобы Торопов шел рядом с Кириченко, которому он передал винтовку. Они ушли от яранги на несколько десятков метров, когда пуля старика поразила в голову Кириченко. Торопов благополучно пришел в свой колхоз и вместе с женой, забрав собачью упряжку, оружие, исчез. Вероятно, его хорошо приняли богатые чукчи-оленеводы в отдаленных местах Чукотки. Эти чукчи еще в те годы не подчинялись советской власти. Кстати, он раньше с ними вел торговлю. Когда мне обо всем этом рассказали разные люди, в том числе — чукчи, я искренно порадовался за Торопова.

Глава 57

«Ты, погружаясь в глубь воспоминаний,Избавься от иллюзий и мечтанийИ ясность мысли сохрани,Итожа прожитые дни».

Мстислав Толмачев

За время моей жизни на Чукотке исчезновение Ивана Дмитриевича Торопова можно считать удачным побегом. Даже, мне рассказывали, побег нескольких «власовцев», вырезавших всех чукчей, от мала до велика, в небольшом чукотском стойбище (2-3 яранги), окончился истреблением этих озверевших беглецов. Это несмотря на то, что первоначально они сумели перебить охрану, овладеть ручным пулеметом, винтовками, будучи уже вооружены винчестерами убитых чукчей. Беглецы-власовцы», должно быть, по глупости рвались на восток, задумав попасть на Аляску. Но пограничники были предупреждены и ждали убийц. «Власовцы» уходили, пользуясь захваченными у убитых ими чукчей собачьими упряжками. Их преследовали по пятам чукчи, стремившиеся отомстить за убийство своих собратьев, русские охотники, работники власти, охранники дивизиона. В нескольких схватках часть беглецов была перебита, а оставшиеся на собачьей упряжке были расстреляны с самолета — ледового разведчика. Обо всем этом мне рассказали геологи, у них беглецы убили двух геологов, попавшихся беглецам на пути. Честно говоря, истребление озверевших убийц я считаю вполне справедливым. Я думаю, что долго среди людей будет царить закон: «жестокость за жестокость», «смерть за смерть». Нет предела человеческому озверению! На фоне всеобщего зверства, беспощадности и несправедливости человек, исповедующий доброжелательность, выглядит белой вороной и просто умственно неполноценным. Какое может быть следование добру в мире зла!

Если убийство убийц я считаю справедливым возмездием, даже оправдываю жестокость отнятия жизни у того, кто неоднократно отнимал жизни у других, то решительно осуждаю жестокость, зверство, жажду убийства ради убийства.

Помню, когда я работал в больнице лагеря №1 прииска «Красноармейский» был такой случай: было лето, работали промприборы, заключенные возили на промприборы руду. Один парень из якутского этапа полуякут-полурусский, по фамилии Семенов, присел ненадолго покурить. К нему подошел дежурный по производству охранник. Вроде того, который когда-то в Амбарчике опустил на мою голову рукоятку нагана. Охранник на изысканном лагерном диалекте спросил Семенова, почему он не работает. Тот ответил, что присел на минутку покурить. Охранник продолжал изрыгать матерщину. Семенов, не будучи интеллигентом, «контриком», а обыкновенным вором, ответил охраннику на столь его знакомом диалекте, послав его подальше. Разъяренный таким проявлением некультурности и неуважения к власти, охранник выхватил наган и почти в упор выстрелил Семенову в голову. Тот молча упал на землю. Пуля попала в лицо. Естественно, на подъем трупа явилось начальство и, конечно, медицина. Охранник объяснил, что он вынужден был в целях самообороны стрелять в этого заключенного. Правда, камень или кайло всунуть ему в руки не удалось — в стороне были еще заключенные, то есть нежелательные свидетели. Когда около, казалось бы, пристреленного Семенова собралось достаточно людей, он сел и, сплевывая изо рта кровь, произнес, глядя на стрелявшего охранника: «Падло, выбил мне зуб». В больнице выяснилось, что пуля, пробив правую скуловую кость и небо, проникла в полость рта и, не задев языка, выбила зуб на нижней челюсти, пройдя навылет. Мне рассказывали, что сами охранники смеялись над своим коллегой: дескать, даже убить не сумел, стреляя в упор. Я, имея еще колымский опыт, сказал раненому Семенову, что эти «законники», едва он выйдет из больницы, постараются его дострелить. Да, так организована наша «справедливая» власть, что те, кто должен был более всех соблюдать законность, нарушали не только законы, но и обыкновенную человеческую справедливость. Мне удалось оставить выздоравливающего Семенова в больнице в качестве санитара. И скажу, что не часто приходилось мне встречать таких честных и исполнительных людей. Хотя меня предупреждали, что я рискую, оставляя вора санитаром в больнице. Нет, все же я продолжал верить в чуткость и доброту человеческого сердца, в способность человека быть благодарным, когда ему делают добро, оберегая его.