Оzеро - Евгений Васильевич Петров

потом созвонимся, хорошо?

– Люба, нет, ты со мной поедешь…, в Москву, – ответил Борис Петрович заплетающимся языком.

– Хорошо-хорошо, – согласилась Любовь Николаевна, – обязательно поеду! Но сейчас мне надо бежать, извините меня, Борис Петрович, ну, пожалуйста!

– Борис Петрович, миленький, – вступилась Зинаида Павловна, – пусть Любовь Николаевна бежит? Дети её любят, они сразу успокоятся, если она придёт. А потом она вам позвонит, я сама за этим прослежу!

– А я тоже её люблю! – вдруг сознался Борис Петрович.

– Борис Петрович, нам надо ехать, – негромко, но твёрдо сказал ему помощник. – Может некрасивая ситуация выйти, – шепнул он ему на ухо.

– Ты думаешь? – негромко спросил, покачиваясь, Борис Петрович. – Да кто мне что скажет? – спросил он, отпустив Любовь Николаевну. Она, едва он выпустил её руку, быстро, не попрощавшись, ушла вглубь лагеря. – Эти, что ли? – не глядя назад, махнул он рукой… Ладно, поехали… – вдруг сменил он тон. – Дорогие хозяева, спасибо вам за встречу…, будем считать, что у вас всё замечательно!

Он, громко икнув, сел в машину, предупредительно открытую Иваном Игнатьевичем, за ним сели оставшиеся гости. Милиционеры снова взяли под козырёк и машина тронулась.

Любовь Николаевна забежала в свою комнату, взяла полотенце с мылом и быстро пошла к умывальнику. Лицо её горело, то ли от выпитого, то ли от жары, то ли от стыда. «Господи, стыдоба-то какая, – сердилась Люба. – Всю облапал, живого места не оставил! Слуга народа…, – ругалась она, тщательно намыливая руки. – Вот, кобель! В Москву… Ага, сейчас, только шнурки поглажу и поеду с тобой! Завтра же сменю симку, пусть звонит, на деревню дедушке…»

– Любовь Николаевна! – послышался сзади мальчишеский голос. – А что, вы в Москву уезжаете? Мы слышали, как этот дяденька говорил, что вы с ним в Москву поедете!

Любовь Николаевна оглянулась, сердито сказала мальчишке:

– Я вот уши кому-то пообрываю, чтобы не подслушивали! Ты с какого отряда? С третьего, по-моему? Сейчас я к вам приду, проведу беседу!

Мальчишка, впервые увидев Любовь Николаевну такой разгневанной, посерьёзнел и быстро сиганул в кусты.

В комнате её уже ждали все члены администрации лагеря. Люба, войдя в комнату, вспыхнула и, не глядя ни на кого, прошла, села на кровать, отвернулась. К ней подсела Наталья, тихо сказала:

– Ну, что вы, Любовь Николаевна? Да, не переживайте вы так! Мы же понимаем…

– Любовь Николаевна, – сказала директор, – не надо корить себя. Никто ничего плохого о вас не думает, вы держались замечательно, и спасибо вам за всё. Теперь мы дальше можем работать спокойно.

Люба молчала.

– Люба, да брось ты париться! – сказал Сергей Ильич. – Да тебе гордиться надо! Не какой-нибудь мужичонка, сам депутат Государственной Думы твои…, извиняюсь…, перси в руках держал! А ты?!

Люба встала с кровати и, подойдя к нему, шутливо замахнувшись, сказала:

– Как дам сейчас! Будут тебе – перси… – Затем, чуть успокоившись, сказала: – Спасибо тебе, Серёга, спас ты меня! А то, точно, увёз бы меня и поминай, как звали…

– Ну, вот! Это по-нашему! Зинаида Павловна, давайте по стопочке коньяка за успешно проведённое мероприятие примем? Стресс-то снять надо?

– Никаких стопочек, – ответила директор. – Не забывайте – мы работаем с детьми. И так лишнего позволили себе.

– Ну, может, тогда после отбоя? – попросил Сергей Ильич.

– Правда, Зинаида Павловна, – поддержала его Любовь Николаевна. – я такого натерпелась, меня до сих пор трясёт всю.

Директор посмотрела на неё, кивнув головой, произнесла:

– Ладно. Только смотрите у меня – после отбоя, после двенадцати, – поправилась она. – И здесь, при мне, понятно?

– Вот это я понимаю, настоящий руководитель, с пониманием, – бросил «леща» Сергей Ильич.

– Ох, и льстец… – улыбнулась Зинаида Павловна. – Иди-ка, льстец, пройдись по лагерю, посмотри обстановку, пусть девочки отдохнут немного, в себя придут.

– Слушаюсь! – подскочил со стула Сергей Ильич и вышел на улицу.

– Ну, что я говорила! – вдруг воскликнула Наталья, видя, что Любовь Николаевна, наконец-то, успокоилась. – Говорила я, что он на тебя глаз положит? То-то! Слушайте меня, старые перечницы! – засмеялась она.

Зинаида Павловна улыбнулась, сказала:

– А что ж ты-то, молодая и красивая, осталась не у дел? Нет, Наталья Васильевна, ничего-то ты ещё в жизни не смыслишь! Смеёшься ты, конечно, заразительно, но вот женственности тебе ещё ой как не хватает.

– Пойду, пройдусь немного, – сказала Люба и вышла на улицу.

Голова шумела от пережитого, мысли путались. Она ушла в дальний, поросший высоким березняком, конец лагеря, где можно было немного побыть одной. Люба шла по затенённой дорожке, по пробившейся всюду сквозь старый асфальт траве, и думала.

«Нет, что и говорить, приятно, когда такие люди обращают на тебя внимание. Никуда я, конечно, не поеду, ни на день шахтёра, ни, тем более, в Москву, но побыть любовницей депутата – это было бы очень даже интересно. Хотя… Бред пьяного мужика, тут и думать нечего. Но… А если позвонит, может, и вправду закрутить с ним? Что я, в конце концов, теряю? Я свободная женщина, кто мне что может указывать? Субботин, что ли? Так я ему всё сказала, как есть. Захочет быть со мной, пусть терпит и ждёт. А не захочет, его право. Привязался со своей любовью как банный лист. Лучше бы уж женатым был, всё меньше проблем. – Она дошла до ограды, села на лавку у дорожки. Где-то вдалеке слышались ребячьи голоса, играла музыка, а здесь было прохладно и тихо. – То ли глухой он, то ли и вправду так влюблён, что ничего слышать не хочет? Говорю же, что не нужны мне серъёзные отношения, ну зачем усложнять себе жизнь? Ладно бы был видным мужчиной, что-то представлял из себя… А так… Приедет, позвонит, так и скажу ему: если не успокоится со своими чувствами, пусть вообще забудет про меня. А я одна ещё никогда не оставалась. Есть мужчины и посолиднее, и поспокойнее».

Она, наконец, встала, довольно потянулась и, как человек, принявший важное решение, бодрым шагом направилась в лагерь. Шум в голове так и не утих.

Глава 6

Замыкая круговой маршрут своего путешествия, от Телецкого озера до дома Субботин доехал за пять дней. В последнюю ночь он снова ночевал на берегу неширокой речки, той же, на которой спал и в первую ночь, только значительно выше по течению.

Ночью наступил август. Когда Егор вылез утром из палатки, то сразу же ощутил, что воздух стал иным, с трудно объяснимым, но очень выразительным, каким-то особенным запахом приближающейся осени. Он всегда замечал эту перемену времён года именно первого августа. Никакой перемены, наверное, и не происходило, но в его голове, точно