80 лет форы (Часть вторая) - Сергей Артюхин

25 декабря 1946 года.

Бразилиа-Ардженто, президентский бункер.

– Жозе? – негромкий голос друга вырвал президента из объятий Морфея.

– Что случилось?

– Американцы эвакуируются из Рио.

– Что? Точно? Когда?

– Только что пришло подтверждение от одной из наших спецгрупп. Они уже грузят первую партию солдат.

– Но почему? Ведь наше наступление в Панаме с треском провалилось?

– Вчера русские стратегические бомбардировщики нанесли удар по Пёрл-Харбору. Результат примерно как после японской атаки, – Гаспар улыбнулся. – Теперь гринго боятся, что им не хватит силенок сражаться сразу везде. А без снабжения мы их сотрем в порошок в наших джунглях – и они это прекрасно понимают.

Альверде встал из кресла, в котором спал, и с хрустом потянулся.

– Только один вопрос, дружище. Как русские прорвались к Гавайям и как они достигли такого результата?

– Понятия не имею. Но их стратеги – та еще головная боль. Пролетели на огромной высоте и сбросили несколько десятков планирующих авиабомб. Накрыли как на полигоне.

– Сильно, – дождавшийся вскипания воды президент заварил себе чаю. – Думаю, теперь Рождество будет для американцев гораздо более грустным праздником.

– Президентэ! – влетевший в кабинет Рейнальдо едва ли не бегом бросился к радиоприемнику. – Только что передали…

– Хуан? Что за… – голос, появившийся из треска и шипения, не дал генералу договорить.

– Таким образом, смерть президента Трумэна, безусловно, является делом рук коммунистических шпионов, окопавшихся в самом сердце нашей страны. Но американская нация, которая сплотится еще сильнее вокруг нового лидера, не сдастся. Каждый из нас, патриотов Соединенных Штатов, должен в этот момент сказать себе: "Да! Мы сможем!"

Президент Трумэн умер в борьбе за свободу, в борьбе против тирании и несправедливости. До последнего вздоха он верил в нашу победу над злом, над этой тьмой, окружающей нас. И мы тоже будем биться – мы не отступим, не предадим наши идеалы и принципы. Мы отринем слова предателей, вещающих о переговорах, о договоренности с врагом.

Враг силен – но мы сильнее! И наш флот все еще сильнее всех других флотов, вместе взятых, несмотря на все эти бесчестные приемчики коммунистов. Наша армия многочисленна и с каждым днем все лучше вооружена. Поэтому-то враг и пошел на это злодеяние – ибо он боится нас, боится сражаться с нами в честном бою. Но подлыми убийствами нас не запугать! Потому что мы верим в свободу, в честь, в справедливость!

Наша страна благословлена – а потому мы победим.

Альверде потрясенно повернулся к Гаспару:

– Трумэну хана? Но почему? Зачем русским его убивать? У них и так все на мази, судя по всему?

– А ты уверен, что это русские?

– А кто же еще обладает такими ресурсами в США? Не мы же? И даже не немцы… О, пресвятая Дева… неужели?

– Вот и я так думаю, Жозе. Сами же и пристукнули. Почувствовали, что война народу начинает надоедать – и отвлекли их внимание самым простым средством. И самым действенным.

– Однако… и что теперь? На что они рассчитывают? У них даже на нас уже сил не хватает – чего они ждут?

– Я не знаю, Жозе – правда, даже идей нет, – Гаспар устало потер лоб. – Только если…

Следующую фразу оба сказали синхронно:

– Бомба!!!

– Проект Манхэттен, будь он проклят! Неужели у них получилось? – Альверде неверяще помотал головой.

– Вряд ли. Если бы получилось – они бы бомбу уже сбросили. И наверняка получили бы в ответ. Такое, знаешь ли, трудно не заметить. А в то, что у Сталина бомба есть, мы с тобою оба уверены на девяносто девять процентов. И девять десятых.

– Но… они же не получат с бомбы ничего! У русских уже, наверное, штук двадцать-тридцать есть. Что решит одна-единственная атомная боеголовка?

– Это мы с тобою знаем. А американцы? Они же фиг знает что о себе думают. Вот и кажется им: сделаем, взорвем – и все, войне конец за явным превосходством одной из сторон. У них даже мысли не возникает, что Сталин в ответ на их "погрозить пальчиком" врежет кувалдой…

– Думаешь, до этого дойдет?

– Молюсь, чтобы не дошло, друг… иначе плохо будет всем – вообще всем, а нам – в особенности.

10 января 1947 года.

Бразилия, Рио-де-Жанейро.

Рикардо Родригес спокойно смотрел, как несколько человек в американской форме неторопливо передвигаются по улицам Рио. Его не было видно – развалины некогда прекрасного города давали более чем достаточное количество укрытий.

Майор выбрал для своей лежки живописные руины одного из старых кварталов и сейчас, лежа на том, что когда-то было чердаком, привычно изучал схемы патрулирования.

Эвакуация американских войск закончилась, не успев начаться. Смерть президента Трумэна поставила все с ног на голову. Новая власть в Вашингтоне решила сосредоточиться на Южной Америке и Африке, прекратив попытки наступлений в Евразии. Понятное дело, что решение это было вынужденное – Советская Армия практически закончила ликвидацию многочисленных "котлов" на Ближнем Востоке, Гоминьдан стремительно откатывался назад на Востоке Дальнем, в Европе войск у Альянса тоже уже не осталось…

И теперь высвобождающаяся мощь должна была обрушиться на головы Альверде, Гаспара и их сограждан.

И хотя помощь от Евразийского Союза приходила, поставок было однозначно недостаточно. С другой стороны, значительная часть промышленности ЮАФ была перенесена в глубинные районы континента, серьезно затрудняя американским ВВС свое уничтожение. В сумме с разгорающейся ненавистью простых людей к оккупантам, это давало южно-американской державе неплохие шансы на выживание.

Что никак не могло устроить Вашингтон. Удар по Гавайям был слишком болезненным и на фоне других поражений Альянса создал впечатление у простых американцев, что война проигрывается. Недовольство скапливалось уже давно, но именно повторный удар по Пёрл-Харбору превратил практически неслышный шепот в хоть и негромкий, но с каждым днем все усиливающийся ропот.

Ситуацию надо было исправлять – и исправлять быстро. Нужна была победа – хоть какая-нибудь. Учитывая, что в боях против русских и немецких армий Альянсу шансов особо искать не приходилось, козлом отпущения назначили Альверде. Трумэн, который начал понимать, во что втянул США, поддавшись на уговоры некоторых лиц, стал осознавать, что победа – даже если и удастся ее достигнуть – будет чересчур дорого стоить, принесет слишком много смертей и проблем.

Понятное дело, что подобными мыслями президент не стеснялся делиться со своим ближним окружением, даже и не подозревая, что фактически подписывает себе смертный приговор.

– Рико! – тихий голос вывел диверсанта из состояния полусна. Медленно повернув голову, дабы не привлечь внимания солдат противника резким движением, майор посмотрел вниз.

– Криштиану готов, – увидев реакцию командира, продолжил Луис. – В его секторе у них дырка в пять минут. Вместо ответа Родригес все так же медленно кивнул. Потом поднял два пальца в форме буквы "V". "Vitoria" – "победа" на португальском, часть одного из девизов сражающейся Южной Америки – "Победа или смерть".

Эти слова довольно точно отражали то, чем занимался Родригес последние полгода. Одна самоубийственная операция следовала за другой, бои в руинах городов сменялись многочасовым выжиданием в заминированных джунглях, где неверное движение убивало с такой же вероятностью, что и падение с "Эмпайр Стейт Билдинг" или отравление ядом листолаза…

Рикардо не заметил, как война обожгла его душу своим дыханием, не заметил, когда это произошло. Может быть, в Панаме, где он убивал спящих летчиков, или в Аргентине, где он потерял множество своих людей. Или здесь, в Рио, когда увидел мертвую семью, где молодая мать – на вид совсем еще девчонка – пыталась закрыть своего ребенка от падающей с небес смерти. Безуспешно, естественно. И эта картина – прошитая арматурой детская кроватка и пришпиленные к ней тела матери и ребенка – она преследовала бывалого вояку во снах.

Нынешняя операция была ничуть не проще. Группе Родригеса полагалось устранить генерала Паттона, приехавшего в группу армий "Рио" в качестве ее нового командующего.

Само по себе это тайной не являлось. Тайной было время его прибытия и, что еще более важно, поддастся ли он своей привычке объезжать фронтовые подразделения на самой передовой.

Как выяснилось после допроса одного из взятых диверсантами в плен офицеров янки, отказываться от своих привычек Паттон не собирался.

"Не боялся желтых обезьян, не испугаюсь и нежно-коричневых", – в своем стиле заметил вернувшийся из Европы генерал, не упомянув, однако, про похожие свои высказывания относительно русских войск. "Дойду до Сталинграда за месяц-другой", "комми будут бежать от меня с такой скоростью, что сотрут сапоги в пыль" – интересно, и куда вся эта уверенность делась после начала войны с Союзом?