Размышления о жизни и счастье - Юрий Зверев

25 ноября 2006 г.

О нравственности таланта

Талант защищает себя от бытовухи, как беременная женщина свой живот. И хотя талант нежен и хрупок, он безжалостен к окружающим. Почему?

Окружающие ему неинтересны. Он их не знает и не понимает. Талант знает только себя.

При этом подлинный талант всегда нравственен. Он не простит себе, то есть автору, малейшей лжи. Если же ложь всё-таки коснулась человека, талант разрушается и исчезает.

Предупреждение начинающим литераторам

Заканчивается первое десятилетие XXI века — века суматошного, кризисного, перестроечного. Жизнь перекраивается на новый лад. Люди хотят зарабатывать деньги. Читать книги им некогда. Молодым — просто не нужно. Интернет удовлетворяет все их желания — от половых инстинктов до желания интеллектуального общения: эротические сайты, «контакт ру», «одноклассники»… Какие ещё, на фиг, книги…

Последние читающие могикане так редки, что их пора выселять в резервацию. Или создать из них Союз читателей. Пусть собираются где-нибудь в уголке старого Дома культуры, пусть себе там читают чего-нибудь вслух. От них большого вреда нет, их теперь сажать стало не за что. Пусть только под ногами не путаются.

И странно — чем меньше читателей, тем становится больше «писателей». Плодятся, как тараканы. А что делать? Работать-то всё равно негде. А человека всё же в школе грамоте научили. Да еще и в институте чему-то учили, правда, забыл чему: то ли математике, то ли филологии. Теперь даже пригодилось — стал вот писать. Работаю сторожем: в банке, в офисе, в магазине… По ночам. Скука одолевает, поневоле писать начнёшь. О чём? А какая разница — о чём. Все пишут, а я чем хуже?

Не только писать начинает, но и печататься. Не в издательстве, там дорого, там гламур, там реклама. В типографиях. Там нынче чёрта лысого можно напечатать, только деньги неси. Печатникам тоже кушать надо, у них нынче оборудование не простаивает.

И тащат новоиспечённые «писатели» домой тяжёлые рюкзаки со своим «творчеством», и заваливают все углы в квартире сотнями экземпляров печатной продукции в надежде продать своё детище и тем оправдаться перед женой за дыру в семейном бюджете.

А потом — тык-мык — со своей макулатурой по книжным магазинам — нигде не принимают. «С частными лицами не работаем!»

— Да, вы только посмотрите, у меня даже ISBN есть, всё законно!

— Знаем вы ваши фальшивые ISBNы! Пошёл вон отсюда, голодранец! «Буквоед» нищим не подаёт!

И пылится груда книг полгода под кроватью, и начинает несчастный автор одаривать своим «творчеством» всех встречных и поперечных. В семье вместо почёта и уважения — попрёки и издевательства: «Ты на заводе сколько зарабатывал! Инженером, почётным человеком был. А теперь чем занимаешься, писака бездарный!»

И всё. Исковеркана жизнь человека. Прахом пошла. Он ведь ничего другого делать давно не умеет, дачи у него отродясь не было, кроликов не разводил. Детей имел, но в воспитании по причине литературной страсти не участвовал. Литература — это же, как футбол или рыбалка — на крючок заманивает и уже не отпускает.

Налицо ещё один окололитературный бродяга. Глаза блуждают, собеседника не слышит, ночью не спит, шатается по городу в поисках литературных кружков или объединений — прочитать свои опусы кому-то хочется. Слаб человек, напора творческой стихии не выдерживает. А потому скажу — не пишите, люди добрые, не отравляйте себе и близким жизнь.

25 октября 2009 года.

О честолюбии

Это качество у меня не развито. Не рвался в начальство с тех самых пор, когда в армии за самоволку изгнали из старшин в рядовые матросы. Я тогда почувствовал облегчение. Командовать людьми тяжело оттого, что интересы дела часто требуют несправедливых приказаний.

В институте не рвался к общественной работе, хотя и приходилось ею заниматься. На работе не желал никем командовать.

Я рвался только в творческую среду, но не за тем, чтобы занять в ней какое-то место. Об этом я и мечтать не мог. Просто с творческими людьми мне всегда было интереснее. Самыми таинственными и недоступными людьми мне казались писатели. «Как устроены их головы? Они способны заставить человека плакать, как плакал я, читая „Хижину дяди Тома“ Бичер-Стоу». Слова Сталина о том, что писатели — «инженеры человеческих душ» я принимал всерьёз.

В школе я пробовал писать стихи, но вскоре понял, что ничего путного у меня не получится. В армии на свои заметки во флотскую газету всерьёз не смотрел. Затем была учёба в институте, первая жена, дочка, работа — словом, не до творческих порывов.

Работать приходилось много, но когда работа была сделана, я начинал писать о детстве, отроческих проказах и, конечно, литературой свои опусы не считал.

Первые серьёзные рассказы появились после путешествия на велосипеде на Байкал. Рассказ «На трассе» — это было уже кое-что. Над рассказом «Ромашка» мучился уже по-настоящему. Испытал на себе и творческие порывы, и разочарования.

Попробовал читать свои рассказы на публике. Удивился, когда в Париже их купил Александр Гинзбург для газеты «Русская мысль». Поверил, что я что-то могу.

Потом мои сочинения прочитал Юрий Раков, довольно известный писатель, пишущий о Пушкине и о Петербурге. Его мама была литератором, он с детства приобщился к умной литературе. Раков очень хвалил мои рассказы и предложил вступить в Союз писателей. У меня в то время не было издано ни одной книги. Были только публикации в журналах. Предложение вступить в Союз высказал и Даниил Гранин, прочитавший мою «Нахаловку». Я подал заявление и был принят. Но писателем, то есть тем, кому я преклонялся в юности, себя не ощутил. Не хватало честолюбия.

С писательской средой познакомился в объединении «Двенадцать», которым руководил известный детский писатель Анатолий Томилин. Он даже вручил мне свой писательский значок, выбитый специально для этой группы.

Писательская среда оказалась весьма разнородной, но ничего особенного я в ней не обнаружил. Писатели, как все живые люди, пьют, гуляют, бросают детей и унижаются перед начальством. Вероятно, и я живу не лучше, но творческих людей оцениваю не по себе, а по человеку, который для меня является недостижимым примером лучших человеческих качеств. Это не выдуманный герой, это живая женщина — моя жена. Она задала мне эту планку и полагаю, что к писателям её применять следует, ведь они должны иметь моральное право сказать своё Слово людям.

Говорят: «Лучший критик — сам автор». Я не могу объективно оценить своё творчество, но одно положительное качество твёрдо знаю — я всегда пишу искренне. Мне не нужно ни под кого подстраиваться, литература меня не кормит. Но я её люблю и даже сменил врачебную профессию на это мучительное занятие. Сожалею только, что не сделал этого раньше.

Я никогда не ставил честолюбивых задач, судьба сама вывела на предназначенный путь. И вот я сижу в Эрмитажном театре на церемонии вручения литературных премий за 2007 год. Звучит оркестр, священнодействует дирижёр во фраке, с цитатами из Гоголя выступают артисты театра Томашевского. Председатель Союза вручает номинантам дипломы и конверты с деньгами. В зале сидят пожилые писатели и я, седой уральский мальчишка, по праву среди них. Свою премию за роман я получил в прошлом году. Сегодня я просто присутствую.

Я отчётливо понимаю, что зал Эрмитажного театра — награда и потолок моих честолюбивых достижений. Но есть ещё мои книги в «публичке», есть в Лавке писателей на Невском проспекте, есть несколько преданных читателей, но главное — есть одобряющие глаза жены, сделавшие меня литератором.

Ноябрь, 2007 года

О ленивом творчестве

Дорогой друг! Я всю жизнь восхищаюсь твоими песнями. Но о людях искусства я нередко пишу нелестные очерки. Это происходит потому, что меня интересует не только творчество, но и реальная жизнь творческого человека. Ведь творчество в искусстве — это тяга к идеалу, желание вырваться из цепких когтей быта. Но каждому из нас нужно есть, пить, растить детей, а, значит, работать, то есть заниматься этим самым бытом. И как от него не отлынивай, прячась за мнимые помехи «творческому порыву», реальная жизнь достаёт даже гениев.

И что же? Этому процессу надо сопротивляться? И тогда ты успеешь больше «натворить?».

В самом вопросе сквозит насмешка. Открывается тупик человека, его побег от реальной жизни в её отражение. Что же за этим следует? Как правило, драма. Конфликт сначала с семьёй, если она есть, затем с собой, с собственным внутренним миром. И благие мечты о взлёте творческой фантазии улетучиваются, как дым.

Не так ли мы живём, мой дорогой, когда превращаем собственную творческую лень в привычный образ жизни? Об этом я спрашиваю не только тебя, но и себя. Подумай, не превратились ли мы с тобой в заурядных паразитов? Ведь нас давно кормят жёны. Кормят не в фигуральном, а в буквальном смысле. Это они своим упорным трудом поддерживают наше жалкое существование. Они наивно продолжают верить в наши творческие возможности, и потому содержат нас, как старых Холстомеров. Ведь мы давно закончили свои мужские функции — не только интимные, но и экономические. Какой сейчас прок нашим жёнам от нас?