Серп демонов и молот ведьм - Владимир Шибаев

– Мы уж тут знаем. Пакет вам передать.

– Какой пакет, где? Давай, – испугался мачо.

– Устный, – пояснил человек с непростым знаком «М. Г. Университет» и в одной забытой к снятию ласте. – Велено передать: «Так держать!» – и захлопав техникой и кашляя в дыму, укатил.

А Моргатый сжался и подумал: этот – мачо. «Я мачо внутри второго, может, третьего городского кольца. А этот – мачо вне его. Там, где выползают глухие туманы на комканые, как простынки, поселки и пригороды. Где лежит другой мир и страшные псы выгрызают холодных бегущих людей по пути от платформ до первого ларька, или где одинокие грустные мачо выходят на сельские, утрамбованные зверьем тропы, держа за пазухой серп, кистень, оглоблю или, на худой конец, молот. И глядят на мир улыбчивыми губами с чуть спущенной на угол желтой слюной.

Но ведь окончания истории этого дня не видел каперанг Никита Никитич Хайченко, вовремя вернувшийся на свою приводненную военную базу в отставке. Он лишь всю ночь ворочался и вздрагивал на узкой матросской коечке, слушал, как бродит пить его зять в отставке Лешка, неудачник и зануда, и думал: может, зря он не ткнул острием кортика насквозь в шею диковинного художественного зверя.

И лишь перед самым рассветом угомонились, когда тоже бодрствующий зять сунулся к военмору и прерывистым шепотом спросил:

– Никитич, спишь? А что у вас там огоньки подмелькивают?

– Где? – в полудреме вздохнул моряк.

– Да на пультах. ив щите питания. Играют огоньки разноцветно. Мы же… почти обесточены…

– Да плюнь ты, – в сердцах перебил бывший капитан. – Спи. То… обычные барабашки… балуют… – и сразу будто провалился на нижнюю палубу.

* * *

Электропоезд на Снегири неопытным кузнецом, вразнобой, шлепал по расходящимся стыкам разлетающихся от времени и одиночества рельсов. Сидоров примерил ровную дрожь своего тихого пульса к переменчатой аритмике стучащей в стальную рынду дороги. Удары не совпадали, его внутренний поезд тянул газетчика слабым, но нудным почтовым коньком от станции к остановке, от полустанка к разъезду. Мимо пробегали судорожно красивые сентябрьские пригородные виды: золоченые в серебряных ризах леса, букеты розовых перелесков, забытые или заколоченные халупы с авангардно расползающейся дранкой и почерневшими шевелящимися на ветру лапами отползающей фанеры. Крупные бодуны белесых облаков сопровождали неровный ток электрички, словно забредшие в горние выси заблудшие огромные овны, наконец нашедшие своего пастыря и бредущие единым неохватным стадом на манящий издали тонким острием перистых облаков высший жертвенный камень.

Напротив Сидорова примостился нервничающий и постоянно крутящий шеей в полупустом вагоне переводчик-космотехник Хрусталий Ашипкин. Марленыч, слезно напросившийся в совместный путь и замучивший газетчика телефонным звоном, всю дорогу пыхтел, переводил названия станций и красное пятнами лицо из одной мимической позы в другую, звучно сморкался в последней свежести носовой платок и все, похоже, пытался, не зная с какого бока, затеять со спутником разговор.

– Вы чего все дергаетесь? – спросил наконец Сидоров. – Теплая осень, погожие дни, птицы откладывают перелеты. Культурные люди – профессора, членкоры, тихие станции в яблоневых недозревших садах, шиповник – и тот прячет в такую пору иглы – что еще нужно, чтобы достойно встретить вечер? А вы беспокойный. Зря вас с собой пригласил: за эти часы техническую статью бы нашли для себя, перевели, а я бы вам полный отчет о встрече с неведомым. И непостижимым.

– Пару статей, – печально поддакнул Ашипкин. – За батоном бы в булочную смотался, ботинок левый отволок в мастерскую, а то какой день каши страждет, или вон в вашу газетенку еще заглянул – у меня и в культурном ракурсе по другому отделу вопросики есть: почему, например, болты, дизайнерски выражаясь, не меняют свой облик сотню лет, с английских паровых машин. Вот люди, уж на что косные, костяные мешки, и те все поменяли: раньше плевали и харкали в платки, если в европах, или на ждущие семян черноземы, если у нас – а теперь все гадят под себя, в крайнем – под соседа, на каменную грязь. Раньше, если он переводчик, да еще с языка на язык излагает про нутро сложных устройств – цены ему нет, к царям впускали и большие серебряные ордена вешали на сюртук, а теперь, чтобы к царям попасть, нужно чемодан дензнаков и ползти полквартала в божественном экстазе, потому что кликуны кругом. Пока кликуны пальцами перед сиянием серебра дрожат, и мы будем, как медяки, на папертях сохнуть. Раньше каждый мальчик норовил тебе сапог ваксой мазать, а теперь ботинок не берут в мастерскую чинить, вышвыривают – или два, кричат, неси парой или живи в калошах, мышь нищая. Загадка вещей и ихних душ. Я уже и жалобу-реплику накатал.

– На кого? – удивился газетчик.

– Ни на кого, – трясясь и оглядываясь, сообщил чуть свихнутый. – Посудите-ка, не прибегая ни к двенадцати неграмотным в коллегии присяжных, ни к двенадцати разбредшимся по разным углам апостолам, таким же грамотеям. По каждому виду чепухи у нас в огромной необъемной земле пять-шесть громоздких ищущих новое сборищ… коллективов поисковиков.

Колеса к железным суставам дорог – четыре НИИ и пять КБ, а колеса все дрянь и дрянь, стукаются и визжат на поворотах. Поезда пятьдесят лет выдумывают восемь огромных зданий, набитых кульманами и пульманами с рейсшинами и парткомами, обернутыми в шелковые знамена и звенящие хрустальными графинами заседаний. А тепловозы, нажрав вдвое против бусурманских соляры и углей, все еле тянут в легкий подъем и подмелькивают безглазыми фонарями, бессильными, как лампады. Рельсы вон. Варим мильоны стали и прокатываем до звериного блеска. Тысячи востроглазых и очкастеньких в десятках застенков пути путей железных вымеряют. И что?

– И что? – заинтригованный, улыбнулся Сидоров забавной шараде чуть свернутого человека.

– А и то, – подвел тот черту. – На черта клали? Только взбухают, тут же высылают огромные бригады оранжевых женщин и перекаленных солнцами горцев эти шпалы и рельсы двигать, уродовать, колошматить молотом и ставить на новые костыли, как уродов или нищих разумом и духом, падших ниже пояса попрошаек. На что это все, научная эта наша миллионномозгая сила, если рожает только очереди у окошков зарплат. Да еще членкоры: бога туда-сюда из гроба таскают, – обиженно надувшись, завершил рассуждения Хрусталий, видно, несколько тушующийся перед встречей с изобретателем опасных формул.

– А вы, – спросил Сидоров, внутренне подбоченясь, – вы, господин Ашипкин, когда космические болты строили, ну, в ту эпоху? Быстро и правильно все закрутили? А вот сколько миллиардов тонн природных животных, обернувшихся в нефть, на ракету-монстр нелетучую до Луны захоронили в наши необъятные и неосвещенные просторы? Да и вас было не одна тысяча бойцов, а космическая армада. И сейчас поглядишь на дутых покорителей космоса, на начальников ракет, все те же причитания – остаться впереди в космической гонке, остаться впереди… Звучит. А лица все пухлые, с брылями, не хотят пустых щей, хотят котлет. И готовы в порошок стрясти эту землю, лишь бы в креслах у руля сидеть.