Казанова - Иен Келли

В ее самостоятельно написанных драмах ее всегда спасали и помещали на пьедестал; глубокое чувство потрясло девушку и смутило Казанову. «Дружба и уважение, которое я чувствовал к ее семье, удерживали меня от любой идеи соблазнить ее, — писал он. — Я не мог понять, каким будет исход, потому что с каждым днем понимал — я все сильнее люблю ее».

Их история превратилась в характерную для восемнадцатого века интригу — в эпистолярный роман. Мадам Обер, горничная Балетти, весной 1757 года служила им почтальоном. В них Казанова использует ту сценическую риторику, за которую Манон полюбила его, обожала и дразнила: «Вы начинаете неимоверно преувеличивать свою любовь ко мне… но [я предпочитаю] верить в Вашу искренность, так как это льстит мне, и я не желаю ничего другого, кроме как увидеть ее длящейся вечно». Со своей стороны, Манон проявляла осторожность и расчет, она определенно не собиралась быть лишь одним из мимолетных увлечений Казановы. «Вечно любите меня… никогда не забывайте заботиться о моем сердце, — написала она ему, возможно, недальновидно, — и сожгите все наши письма». Он не сделал ни того, ни другого.

Хотя допустимо, что Манон напоминала Казанове. Катарину, на которой он едва не женился, и многих иных привлекавших его молодых женщин, в конечном счете сильнее его сердце и ум запечатлевали, как правило, более зрелых, более светских, сексуально раскрепощенных и опытных женщин; таких как М. М. или Анриетта. Ему нравилось чувствовать себя героем, которому поклоняются, и это, конечно же, тронуло его в Манон — он, в конце концов, наслаждался своей первой настоящей славой и связанным с ней периодом подлинного процветания. Вероятно, для него не пришло время влюбиться или осесть на одном месте, но он тешил себя идеей, будто Манон может составить с ним идеальную пару. Кроме того, брак с ней был привлекательным еще по одной причине, такой же как и в случае с Беллино: ему было хорошо в ее семье, которая и относилась к Джакомо с теплотой.

Письма, а также краткие моменты наедине — немного поцелуев или чуть больше — продолжались в течение весны и лета 1757 года. Манон разорвала помолвку с Климентом, не объяснив причин матери. Она и Казанова спорили, ее плохо спрятанные бумаги стали всплывать на поверхность. Она сомневалась, что Казанова любит ее, и в письмах к нему винила в том себя: «Твоя любовь уменьшилась, но я не думаю, будто это твоя вина, — нет, у меня есть тысячи недостатков, я понимаю, и чем дальше кто-то со мной общается, тем их больше узнает». Казалось, это так для Казановы: «Влюбляясь в Манон каждый день, но никогда не намереваясь просить ее руки, я не имел четкого представления о том, к чему стремлюсь».

Переписка активизировались. Она ревновала Казанову, проводившего время вдали от нее — зачастую по делам с лотерейным бизнесом, — и в июне написала, что он «забросил» ее. Она предложила им составить список вещей, которые раздражают их друг в друге, как делают семейные пары, а Казанова рассмеялся ей в лицо. К июлю он устал от нее, часто в ее присутствии бывал угрюмым и очевидно раздраженным в письмах к ней — до нашего времени дошли только ее ответы. «Ваше письмо, которое я перечитываю, снова заставляет меня увидеть все мои ошибки и придуманные мною Ваши качества», — отвечала она. Манон и Казанова чувствовали: мир думает, будто они хорошо подходят друг другу; но не могли продолжать свои отношения.

Почему Казанова тянул так долго? Во-первых, умирала Сильвия: Казанове не хватило духу нарушить ее покой свадьбой, которой та не одобрила бы — в парижской полиции считали, что Сильвия и Казанова были или остаются любовниками, — и он не был заинтересован в раскачивании изнутри лодки семейства Балетти. Может быть, он, кроме того, надеялся, что со временем с Манон все станет проще, и они смогут пожениться — она, безусловно, тем сложным для них летом ожидала подобного исхода.

В то же время он был человеком со значительными сексуальными потребностями и мало склонным к верности. Он был на вершине славы и богатства, а Манон — полна решимости хранить девственность. Она была права, говоря, что он отсутствовал не только по причине бизнеса, Казанова проводил досуг с женщинами особого рода, которых тогда предпочитал, — с теми, кто не был заинтересован в нем, как в муже. «Вы идете и наслаждаетесь в другом месте, — писала она, — [только бы] не держать сердце в вечных узах». В других случаях она будет пытаться пробудить его ревность, воззвать к данному обещанию — «несмотря на все плохие разговоры, слухи и клевету, ничто не может отвернуть мое сердце от Вас» — и напоминает ему, что приглашена господином Сен-Жаном на ужин вдвоем (a deux) с Джакомо. Казанова отказывается признаться ей, что их любовь окончена, и именно за это он заслуживает критики — за собственное трусливое или корыстное нежелание сказать ей раньше, что он не будет ради нее бросать дела, оставляя ее в смущении и отчаянии на протяжении лучшей части года.

В то же время, Казанова заводил более-менее продолжительные связи: с актрисой Джакомой Антонией Веронезе, которая работала с семьей Балетти в театре; с голландкой Эстер, пока был в Голландии по делам бизнеса; с женой лавочника мадам Баре; и с другими женщинами. Как он пишет, его «увлеченность» Манон не ограничивала его интерес к «продажным красавицам» Парижа. Он был деловым человеком.

16 сентября 1757 года Сильвия Балетти скончалась, Казанова и Манон до последнего находились рядом, неожиданно перед смертью мать захотела поручить свою дочь заботам Джакомо навечно. Когда Сильвия уже почти испускала последний вздох, он сказал ей, что женится на ее дочери. Манон, соответственно, по-прежнему верила в заключение в будущем брака и продолжала писать к нему как к «cher mari», «дорогому мужу». Семья Балетти полагала, что Манон надо уйти в монастырь и не распылять имущество матери, или, возможно, заняться карьерой на сцене, или принять одно из выгодных предложений от маркиза де Монконсейль, друга семьи. А Манон вновь стала смотреть на непостоянного Казанову как на потенциального спасителя, «Всегда помните, что у Вас есть очень молодая любящая жена, которая ожидает от мужа верности», — напоминала она ему, когда он уехал в Дюнкерк.

Что он там делал, остается загадкой, возможно, то были первые шпионские поручения. Теоретически, туда его направил де Берни — представить доклад о французском флоте, поскольку считалось, что король, который контролировал военно-морской флот, в то время не получал достаточной информации от министерства иностранных дел и министерства финансов о боеготовности своих судов. Может быть, дело было не только в этом. Примерное тот период Казанова загорелся идеей стать французским подданным — фактически, он мог получить то, что сейчас называется двойным гражданством — в целях дальнейшего завоевания более прочного положения среди истеблишмента и как средство подняться по карьерной лестнице в области французской дипломатии, шпионажа и международных финансов. Будучи временно лицом без гражданства, Казанова оказался полезным де Берни в ходе миссий в Дюнкерке, а затем в Голландии (от которых французское правительство в случае необходимости могло дистанцироваться или откреститься).

Что бы там ни было, он вернулся в Париж существенно богаче, с двенадцатью тысячами франков гонорара от правительства. Вскоре после получения денег он случайно, еСли не сказать комически, попадает по пути обратно в Париж в Историю, которая впоследствии косвенным образом еще более укрепит его финансовое положение. Это случилось в октябре 1757 года. Казанова возвращался в город на вечер, проводившийся вблизи Барьер Бланш. Он ухаживал за Веронезе, актрисой-куртизанкой, известной также как Камилла. У нее было немало воздыхателей, одарявших ее «то любовью, то деньгами, а иногда и тем, и другим одновременно», и она была, как дает элегантное определение театральным куртизанкам Парижа Казанова, «женщиной, свободной почти во всех отношениях». Он очутился в маленьком экипаже вместе с молодым графом де ла Тур, а на их коленях в темноте и тесноте уселась «танцовщица» по имени Бабет. Казанова взял, как ему показалось, ее руку, поцеловал и прижал к своему паху. После короткой паузы де ла Тур нарушил молчание: «Я благодарен вам, мой дорогой друг, за столь изысканное и неожиданное итальянское рукопожатие; за приветствие, которого я не ожидали и не заслужил». Граф смеялся до хрипоты. Казанове понадобилось некоторое время, чтобы переварить шутку, которая с подачи де ла Тура распространились по всему городу, но затем мужчины стали близкими друзьями. Зимой 1757/58 года дела Тур заболел воспалением седалищного нерва. Казанова предложил вылечить его талисманом Соломона — звездой Давида; Джакомо описывает ее в своих мемуарах и отмечает, что сам-то он не верил в ее силы. Средство Казановы «вылечило» больного, который быстро пошел на поправку и рассказал своим друзьям о неожиданном каббалистическом могуществе богатого молодого человека, известного главным образом безумствами в прошлом и нынешним благосостоянием.