Масоны - Алексей Писемский

Эти слова ударили Егора Егорыча в самую суть.

- Но тогда к черту весь наш мистицизм! - воскликнул он.

- Господь с вами!.. Куда это вы всех нас посылаете? - возразил ему Михаил Михайлыч. - Я первый не отдам мистического богословия ни за какие сокровища в мире.

- Но что вы разумеете под именем мистического богословия? - перебил его Егор Егорыч.

- Я разумею... но, впрочем, мне удобнее будет ответить на ваш вопрос прочтением письма, которое я когда-то еще давно писал к одному из друзей моих и отпуск с которого мне, как нарочно, сегодня поутру, когда я разбирал свои старые бумаги, попался под руку. Угодно вам будет прослушать его? заключил Михаил Михайлыч.

- О, бога ради, бога ради! - воскликнул Егор Егорыч.

Михаил Михайлыч начал читать немножко нараспев:

"Путь самоиспытания (очищение водою, путь Иоанна Предтечи{193}) есть приготовление к возрождению. Затем начинается путь просвещения, или креста. Начатки духовной жизни во Христе бывают слабы: Христос рождается в яслях от бедной, горькой Марии; одне высшие духовные силы нашего бытия, ангелы и мудрые Востока, знают небесное его достоинство; могут однакоже и низшие душевные силы, пастыри, ощутить сие рождение, если оне бдят и примечают. Примечайте: всякая добрая мысль, всякое доброе движение воли есть и движение Христово: "Без меня не можете творити ничесо же". По мере того как вы будете примечать сии движения и относить их к Христу, в вас действующему, он будет в вас возрастать, и наконец вы достигнете того счастливого мгновения, что в состоянии будете ощущать его с такой живостью, с таким убеждением в действительности его присутствия, что с непостижимою радостью скажете: "так точно, это он, господь, бог мой!" Тогда следует оставить молитву умную и постепенно привыкать к тому, чтобы находиться в общении с богом помимо всяких образов, всякого размышления, всякого ощутительного движения мысли. Тогда кажется, что в душе все молчит, не думаешь ни о чем; ум и память меркнут и не представляют ничего определенного; одна воля кротко держится за представление о боге, - представление, которое кажется неопределенным, потому что оно безусловно и что оно не опирается ни на что в особенности. Тогда-то вступаем в сумрак веры, тогда-то не знаем более ничего и ждем вечного света непосредственно свыше, и если упорствуем в этом ожидании, то свет этот нисходит и царствие божие раскрывается... Но что же такое царствие божие и в чем оно состоит? Никто не может ни описать вам его, ни дать о нем понятие. Его чувствуешь, но оно несообщимо. В этом-то состоянии начинает раскрываться внутреннее слово. Это-то состояние, собственно, называется состоянием благодати. Это состояние служит исходом учения Христа, и лишь это состояние он пришел возвестить и уготовить нам. Все то, что предшествует этому состоянию (что я называю азбукою), составляет область Иоанна Предтечи, который уготовляет путь, но не есть путь. Это же состояние называется мистическим богословием. Это не книжное учение. Наставник в нем сам бог, и он сообщил свое учение душе непосредственно, без слов, и способом, который невозможно объяснить словами. Сообразно этим путям, по-моему, три вида молитвы: словесная, умная и созерцательная. Восточные отцы последнее состояние называли безмолвием, а западные: "suspension des facultes de l'ame".

Егор Егорыч, прослушавший с глубочайшим вниманием Сперанского, видимо, подавлен был возвышенностью взгляда Михаила Михайлыча, но тем не менее воскликнул:

- Что вы говорите, - то превосходно, но этого не поняли ни многоумницы лютеране, ни католики, ни даже мы, за исключением только аскетов, аскетов наших.

- И того довольно, а к этому еще прибавьте себя, - сказал с улыбкой Михаил Михайлыч, - меня тоже, хоть и скудного, может быть, разумом по этому предмету...

- Вы-то пуще скудны разумом! - снова воскликнул Егор Егорыч. - А знаете ли, какой в обществе ходит старый об вас анекдот, что когда вы побывали у Аракчеева, так он, когда вы ушли, сказал: "О, если бы к уму этого человека прибавить мою волю, такой человек много бы сделал".

Михаил Михайлыч усмехнулся и не без ядовитости заметил:

- Это очень возможно. Аракчеев любил приписывать то, что он из заурядных генералов так возвысился, твердому характеру своему, а не внешним, в пользу его сложившимся обстоятельствам.

Затем Михаил Михайлыч взглянул уже на часы.

- Вам пора ехать? - спросил его торопливо Егор Егорыч.

- Да, в одну из моих комиссий, где я даже председательствую, - отвечал Михаил Михайлыч, поправляя свое жабо и застегивая фрак.

- Поезжайте, но вот что, постойте!.. Я ехал к вам с кляузой, с ябедой... - бормотал Егор Егорыч, вспомнив, наконец, о сенаторской ревизии. - Нашу губернию ревизуют, - вы тогда, помните, помогли мне устроить это, - и ревизующий сенатор - граф Эдлерс его фамилия - влюбился или, - там я не знаю, - сблизился с племянницей губернатора и все покрывает... Я привез вам докладную записку об этом тамошнего губернского предводителя.

Егор Егорыч, вынув из кармана записку Крапчика, сунул ее в руку Сперанскому.

- Но что же мне делать с этой запиской? Я недоумеваю, - произнес тот размышляющим тоном и в то же время кладя себе записку на стол.

- Дашкову передайте, Дашкову, и скажите, что вот какого рода слухи идут из губернии от самых достоверных людей!

- Я всего лучше передам Дашкову, что это я от вас слышал, - сказал Михаил Михайлыч, - он вас, конечно, знает?

- Немножко!.. Передайте, что и от меня слышали, если только это будет иметь значение!

Навосклицавшись и набормотавшись таким образом у Сперанского, Егор Егорыч от него поехал к князю Александру Николаичу, швейцар которого хорошо, видно, его знал.

- Принимает? - пробормотал Егор Егорыч.

- Вас-то?.. Господи! - произнес как бы с удивлением швейцар. - Только теперь у них дочь Василия Михайлыча Попова, но это ничего, пожалуйте!

Егор Егорыч стал, по обыкновению, проворно взбираться на лестницу.

- А Антип Ильич с вами? - крикнул ему вслед швейцар.

- Со мной, придет к тебе в гости! - прокричал ему Егор Егорыч.

- Пожалуйста, чтобы непременно пришел! - упрашивал швейцар, который тоже, кажется, был партикулярным членом одной масонской ложи.

Князь на этот раз был не в кабинете, а в своей богато убранной гостиной, и тут же с ним сидела не первой молодости, должно быть, девица, с лицом осмысленным и вместе с тем чрезвычайно печальным. Одета она была почти в трауре. Услыхав легкое постукивание небольших каблучков Егора Егорыча, князь приподнял свой зонтик.

- Приехали? Ну, подойдите, облобызаемтесь! - проговорил он.

Егор Егорыч подошел, и они облобызались - по-масонски, разумеется. Девица между тем, смущенная появлением нового лица, поспешила встать.

- Мне, ваше сиятельство, позвольте еще раз побывать у вас, - сказала она.

- Непременно, непременно!.. - повторил князь. - И послезавтра же приезжайте, а я до тех пор поразузнаю и соображу.

Девушка после того сделала прощальный книксен князю и пошла, колеблясь своим тонким станом. Видимо, что какое-то разразившееся над нею горе подсекло ее в корень.

По уходе ее, князь несколько мгновений не начинал разговора, как будто бы ему тяжело было передать то, что случилось.

- Это дочь Василия Михайлыча Попова, - сказал он, наконец.

- Мне говорил это ваш швейцар, - подхватил Егор Егорыч.

- И она мне принесла невероятное известие, - продолжал князь, разводя руками, - хотя правда, что Сергей Степаныч мне еще раньше передавал городской слух, что у Василия Михайлыча идут большие неудовольствия с его младшей дочерью, и что она даже жаловалась на него; но сегодня вот эта старшая его дочь, которую он очень любит, с воплем и плачем объявила мне, что отец ее услан в монастырь близ Казани, а Екатерина Филипповна - в Кашин, в монастырь; также сослан и некто Пилецкий{196}, которого, кажется, вы немножко знаете.

- Знаю, - отвечал Егор Егорыч.

- И что все это, - продолжал князь, - случилось по доносу их регента Федорова.

Егор Егорыч был совершенно афрапирован тем, что слышал.

- Но что же они делали преступного? - спросил он.

- Вероятно, то же, что и прежде: молились по-своему... Я сначала подумал, что это проделки того же Фотия с девой Анною, но Сергей Степаныч сказал мне, что ей теперь не до того, потому что Фотий умирает.

Егор Егорыч сильно задумался.

- Я совершенно незнаком с madame Татариновой и весьма мало знаю людей ее круга; кроме того, что я тут? Последняя спица в колеснице!.. Но вам, князь, следует пособить им!.. - проговорил, постукивая ножкой и с обычной ему откровенностью, Егор Егорыч.

Князь этими словами заметно был приведен в смущение.

- А как я тут пособлю? - сказал он. - Мне доктора, по болезни моих глаз, шагу не позволяют сделать из дому... Конечно, государь так был милостив ко мне, что два раза изволил посетить меня, но теперь он в отсутствии.

- Тогда напишите государю письмо, - рубнул Егор Егорыч.

Князь сразу же мотнул отрицательно головою и произнес несколько сухим тоном: