Масоны - Алексей Писемский

- Очень рад, Сергей Степаныч, что вы урвали время отобедать у меня! сказал князь, догадавшийся по походке, кто к нему вошел в кабинет, а затем, назвав Крапчика, он сказал и фамилию вновь вошедшего гостя, который оказался бывшим гроссмейстером одной из самых значительных лож, существовавших в оно время в Петербурге.

Петр Григорьич, как водится, исполнился благоговением к этому лицу.

- Но что же наш аккуратнейший Федор Иваныч не является? - проговорил князь, взглянув на часы.

- Я его обогнал на лестнице вашей; он тащит какую-то картину! - сказал Сергей Степаныч, едва кивнувший Крапчику головой на низкий поклон того.

Вслед за тем вошел и названный Федор Иваныч в вицмундире, с лицом румяным, свежим и, по своим летам, а равно и по скромным манерам, обнаруживавший в себе никак не выше департаментского вице-директора. В руках он действительно держал масляной работы картину в золотой раме.

- Я чуть-чуть не запоздал и вот по какой причине! - начал он с приятной улыбкой и кладя на стол перед князем картину.

- Евангелист Иоанн, как вы говорили! - сказал тот, всматриваясь своими больными глазами в картину.

- Иоанн евангелист... и что дорого: собственной работы Доминикино{179}! - доложил с заметным торжеством Федор Иваныч.

- Но где же вы сумели достать это? - вмешался в разговор Сергей Степаныч. - Подлинный Доминикино, я думаю, очень редок!

- Нет, не редок, - скромно возразил ему Федор Иваныч, - и доказательство тому: я картину эту нашел в маленькой лавчонке на Щукином дворе посреди разного хлама и, не дав, конечно, понять торговцу, какая это вещь, купил ее за безделицу, и она была, разумеется, в ужасном виде, так что я отдал ее реставратору, от которого сейчас только и получил... Картину эту, - продолжал он, обращаясь к князю, - я просил бы, ваше сиятельство, принять от меня в дар, как изъявление моею глубокого уважения к вам.

- Но, милейший Федор Иваныч, - произнес несколько даже сконфуженный князь, - вы сами любитель, и зачем же вы лишаете себя этой картины?

- Я, ваше сиятельство, начинаю собирать только русских художников! объяснил Федор Иваныч.

- Русских художников! - воскликнул Сергей Степаныч. - Но где же они?.. По-моему, русских художников еще нет.

- Нет-с, есть! - произнес опять с приятной улыбкой Федор Иваныч.

- Но что же вы, однако, имеете из их произведений? - допытывался Сергей Степаныч.

- Мало, конечно, - отвечал Федор Иваныч, севший по движению руки князя. - Есть у меня очень хорошая картина: "Петербург в лунную ночь" Воробьева{180}!.. потом "Богоматерь с предвечным младенцем и Иоанном Крестителем" - Боровиковского{180}...

- Но разве это православная божья матерь? - перебил его Сергей Степаныч. - У нас она никогда не рисуется с Иоанном Крестителем; это мадонна!

- Мало, что мадонна, но даже копия, написанная с мадонны Корреджио{180}, и я разумею не русскую собственно школу, а только говорю, что желал бы иметь у себя исключительно художников русских по происхождению своему и по воспитанию.

- А, то другое дело! - сказал с важностью Сергей Степаныч. - Даровитые художники у нас есть, я не спорю, но оригинальных нет, да не знаю, и будут ли они!

- Даровитых много, - подтвердил и князь, - что, как мне известно, чрезвычайно радует государя!.. Но, однако, постойте, Федор Иваныч, продолжал он, потерев свой лоб под зонтиком, - чем же я вас возблагодарю за ваш подарок?

Федор Иваныч зарумянился при этом еще более.

- Одним бы сокровищем вы больше всего меня осчастливили, - сказал он, поникая головой, - если бы позволили списать портрет с себя для моей маленькой галереи.

- Готов... когда хотите... во всякое время!.. - говорил князь. - Только какому же художнику поручить это?

- Брюллову{180}, полагаю! - отвечал Федор Иваныч.

- Непременно ему! - подхватил Сергей Степаныч. - Кто же может, как не Брюллов, передать вполне тонкие черты князя и выражение его внутренней жизни?

- Попросите его! - отнесся князь к Федору Иванычу.

- Непременно, завтра же! - поспешно проговорил тот. - Одно несчастье, что Карл Павлыч ведет чересчур артистическую жизнь... Притом так занят разными заказами и еще более того замыслами и планами о новых своих трудах, что я не знаю, когда он возьмется это сделать!

- Это бог с ним, - отозвался князь, - пусть он и позамедлит; не нынешний год, так в будущем, а то и в последующем!..

- La table est servie!* - раздался голос вошедшего метрдотеля, очень жирного и в ливрее.

______________

* Кушать подано! (франц.).

Князь вежливо пустил всех гостей своих вперед себя, Крапчик тоже последовал за другими; но заметно был смущен тем, что ни одного слова не в состоянии был приспособить к предыдущему разговору. "Ну, как, - думал он, и за столом будут говорить о таких же все пустяках!" Однако вышло не то: князь, скушав тарелку супу, кроме которой, по болезненному своему состоянию, больше ничего не ел, обратился к Сергею Степанычу, показывая на Петра Григорьича:

- Господин Крапчик очень хороший знакомый Егора Егорыча Марфина!

- Даже имею смелость сказать, что друг его! - пробурчал себе под нос Петр Григорьич.

- А! - произнес на это бывший гроссмейстер.

- Их губернию ревизует сенатор граф Эдлерс; вам, может быть, это известно? - продолжал князь.

Сергей Степаныч наклонением головы выразил, что ему известно это, и затем спросил Крапчика:

- И как же у вас действует граф?

Петр Григорьич вначале было затруднился, как ему отвечать: очень уж поражал его своим гордым видом бывший гроссмейстер.

- Говорите совершенно откровенно! - поддержал его князь и тут же присовокупил Сергею Степанычу: - Егор Егорыч в письме своем просит меня верить господину Крапчику, как бы мы верили ему самому!

Ободренный этими словами, Петр Григорьич пустил сразу и во всю силу свою диалектику.

- Я, как губернский предводитель, как помещик местный... наконец, по долгу чести моей, должен сказать, что мы крайне печалимся, что ревизовать нашу губернию прислан не другой кто, а граф Эдлерс.

Слова эти заметно удивили Сергея Степаныча: граф Эдлерс был товарищ его по службе, и если считался всеми не за очень серьезного человека, то, во всяком случае, за весьма честного.

- Но чем же вас так печалит граф Эдлерс? - спросил он несколько официально Крапчика.

Тот не без усилия над собой продолжал в начатом тоне:

- Граф... по приезде в нашу губернию... увлекся одною дамой - ближайшей родственницей губернатора, и потому все пошло шито и крыто, а какого рода у нас губернатор, это я желал, чтобы вы изволили слышать лично от Егора Егорыча!

Сергей Степаныч при этом гордо взмахнул головой.

- Вашего губернатора я отчасти знаю, потому что сам был губернатором в смежной с ним губернии, и мне всегда казалось странным: как только я откажу от места какому-нибудь плутоватому господину, ваш губернатор сейчас же примет его к себе, и наоборот: когда он выгонял от себя чиновника, я часто брал того к себе, и по большей части оказывалось, что чиновник был честный и умный.

- Вкусы, видно, были у вас разные! - заметил с усмешкой князь.

- Вероятно! - сказал, тоже усмехнувшись, Сергей Степаныч.

- Но в таком случае зачем же Дмитрий Николаич{182} терпит на службе такого губернатора? - произнес с удивлением князь.

- Во-первых, Дмитрий Николаич не терпит его, потому что над губернатором назначена ревизия... - возразил Сергей Степаныч, - а там уж дело графа Эдлерса.

- Но все-таки Дмитрию Николаичу следует написать письмо к графу, что так действовать нельзя! - говорил князь, как видно, полагавший, подобно Егору Егорычу, что моральными и наставительными письмами можно действовать на людей.

- Дмитрий Николаич, как министр внутренних дел, никакого права не имеет вмешиваться, когда уж раз начата ревизия! - возразил Сергей Степаныч.

- Тогда пусть напишет графу министр юстиции{184}! - настаивал на своем князь. - Не поручит же Егор Егорыч господину Крапчику говорить то, чего нет!

- Я нисколько не сомневаюсь в том! - произнес Сергей Степаныч и снова обратился к Крапчику:

- Какие же факты существуют, где бы граф скрыл или промиротворил чему-нибудь?

- Факты: мое собственное дело! - воскликнул с увлечением Крапчик (о, как впоследствии он раскаивался, что начал с этого проклятого собственного дела!). - В соседстве с одним моим маленьким имением, - стал рассказывать далее Петр Григорьич, - появилась года четыре тому назад эта ужасная и совершенно правительством нетерпимая скопческая ересь... Оскопителем оказался один хлыст... Я, по влиянию своему на земскую полицию, настоял, чтобы хлыста этого привлекли к следствию и уличили... А что скопцы и хлысты одно и то же, это мне хорошо известно, потому что, вращаясь беспрестанно между разными сектами, я много читал об этом и слышал рассуждения от высших духовных лиц. Хлыст этот, без сомнения, был бы осужден, ибо в доме у него происходили ихние радения.

Князь, Сергей Степаныч и Федор Иваныч все с большим и большим вниманием прислушивались к Крапчику.