Еретик - Иван Супек

– Я искренне хотел, – Доминис пытался убедить Скалью в своей откровенности, – добиться, чтобы конклав рассмотрел мои тезисы и принял те, что направлены па благо церкви.

В душе инквизитор должен был признать, что Доминис больше взывал к католической церкви, нежели к англиканской или к немецким реформистам, хотя и немедленно попал в «Index libioram prohibitorum»[49] и был торжественно проклят святой конгрегацией. Отлученный вероотступник, однако, не порывал в Лондоне связи с родиной, и инквизиции пришлось основательно поломать голову над тем, как перехватить все его послания, памфлеты, книги и письма.

Это сокрушило отступника: проповедовать при легкомысленных европейских дворах и на ярмарках! Во время долгих путешествий ему пришлось сражаться с самым подлым противником, подстерегавшим за каждым углом, – с собственными сомнениями. Он не мог уже остановиться. Только вперед, всегда вперед, вот до этой самой башни, где, как предсказывал комиссарий Священной канцелярии, любой признает свои заблуждения. А сейчас, возвратившись назад, он заклинал:

– Меня привело в ужас единовластие королей, как некогда и пап, и я иначе взглянул на существо взаимоотношений между духовной и светской властью, что доказывается в моих последних дополнениях к книге «О церковном государстве»…

– Только и дела, – кардинал досадовал одновременно и на папу, и на его противника, – только и дела у Берберини, что задумываться над твоими теологическими дополнениями. Твои писания задели его как мужчину. Архиепископ Кентерберийский распространяет по Европе копия письма, где ты защищаешь папского ублюдка. Этого Маффео не простит тебе до конца дней своих.

– Мне налгали…

– Налгал тебе юный Барберини или нет, вовсе безразлично. Что бы там ни было, ты раструбил по всему свету о связи папы с Бьянкой Болонской. А трогать фавориток государей, Марк Антоний, опаснее, чем заниматься теологическими рассуждениями.

– Меня судят за эту сплетню?

– Господи, помилуй, он не может из-за этого осудить тебя. Но к его удовольствию, ты являешься воплощением всяческих ересей.

– Ты назначен произвести дознание.

– Ну и что же?

– Следовательно, не низкая месть руководит им. Он хочет по справедливости разобраться в моем деле.

Падший ангел горько усмехнулся наивной попытке своей жертвы вновь вознести его на прежний пьедестал. У него в душе не было больше трепета перед мессианской жертвой. Вкус грязи был отвратителен, но воспарить в неземные высоты оп более не мог. Познание совершилось, и после похмелья разом опустели сосуды с кровью мучеников. Он не желал больше тратить понапрасну мгновения быстро летящей жизни даже в роли глашатая вечной правды.

– Разве справедливо, что нас обоих бросили в эту крепость, чтобы обсуждать истины вероучения? Почитай он хоть каплю человеческий разум, он подыскал бы для подобных занятий какой-нибудь монастырь или школу.

– Здесь тоже своего рода монастырь.

Слишком поздно вечный скиталец стал осторожным и хитрым. Судорога отвращения перехватила горло Скалье, когда бывший свободолюбец принялся оправдывать своего тюремщика. Беспристрастный, нелицеприятный святой отец! Замок святого Ангела медленно и надежно лишал человека чувства собственного достоинства. Всякое искреннее слово между еретиком и его судьей было искажено лицемерием. Но кардинал не хотел отдавать автократу честь унижения Доминиса.

– Верно, здесь тоже своего рода монастырь. И нигде столь усердно не молятся во спасение грешников. В этих мрачных кельях извлекают истину раскаленными клещами с помощью колеса и испанских сапог. Ты и теперь утверждаешь, что святой отец справедлив?

– Он протянул мне соломинку спасения.

– За которую ты будешь держаться, стуча зубами?

И в самом деле, нижняя челюсть Доминиса дрожала, и он не мог подавить этой дрожи; воспаленный взгляд видел в признании единственную возможность избавления посреди подхватившего его бешеного потока. Скалью ожесточила эта новая подлость – решать вынуждали его, а пана оставался добрым и всепрощающим. Значит, Доминис надеется выйти отсюда, и его нужно избавить от этих иллюзий.

– Так просто, подобно Галилею, тебе не освободиться из Замка святого Ангела. И любому будущему читателю твоих сочинений не однажды придется краснеть за их подлого, подкупленного, развратного автора.

– Скалья!

– Ты хотел бы отречься сейчас от своих тезисов и притом сохранить чистой душу? Папа и Священная канцелярия повелели мне судить человека, человека как такового пойми!

– Что, кроме моих трактатов, можно мне приписать?

– А чего человеку нельзя приписать? К чему ты только не стремился, наглый примас? Слушай, тебя обвиняют в том, что ты хотел воссоединить римскую церковь с англиканской и стать ее первосвященником под эгидой Иакова Стюарта. Новый папа похвалялся, будто раскрыл заговор между лютеранами и кое-кем из католпков, а твои обширные связи и обильная корреспонденция делают это вполне вероятным…

Высказав это заведомо облыжное обвинение и заметив растерянность Доминиса, инквизитор вдруг сам уверовал в его основательность. Воистину не было пределов дерзости этого бунтовщика. Но не оказался ли он мудрее всех пап и королей? Обновить христианство, возвысить его на римских развалинах – такое было по плечу лишь гению; отчего же не использовать в подобных целях даже скудоумного короля? И выдумка чванного Барберини, лукаво желающего предстать в роли спасителя перед омертвелым Римом, в конечном счете могла соответствовать железной логике его противника. А то, что сейчас Доминис старается казаться меньше макового зернышка, лишь раскрывает его подлинную сущность. Пусть это и были мимолетные мечтания, не имевшие политических последствий, – для дознания пригодится. Осторожный папа, удерживающий своих стрелков вдали от полей религиозных битв, стремится превратить соперника во врага католицизма вообще, и не исключено, что именно здесь таится самая глубокая истина независимо от вымышленных аргументов обвинения.

– Патер комиссарий допросил твоих слуг, родных, знакомых, учеников. Ты верил когда-нибудь в людскую дружбу? В железные ворота Замка ей нет доступа. Или она здесь долго не выдерживает. Я избавился от опасных иллюзий, слушая твоих близких. Брат Матей, твой бывший семинарист, показал, будто ты тайно, будучи сплитским архиепископом, установил связь с Чарльтоном, английским посланником в Венецианской республике. По указанию извне ты приступил к своему сочинению против Рима.

– И это показал мой Матей? – Доминис был ошеломлен.

– Именно это сделал он после того, как переломали кости твоему другому ученику. Здесь все признаются во всем! Впрочем, и у лжи – недолгий век. В предисловии к своей книге ты утверждаешь, будто она создавалась в течение двенадцати лет, следовательно, ты начал ее, когда занял сплитскую кафедру. Невежды! Насильники, опьяненные своим всемогуществом! Они не потрудились даже похитрее составить обвинение. Итак, твой любимец сокрушенно признал, что еще до своего бегства вы поступили на шпионскую службу к английскому королю.

– Шпионскую службу?

– Я предъявлю тебе протокол дознания.

Доминис пошатнулся, точно ноги больше не держали его. Обвинения в ереси было достаточно для его согбенной спины, и вновь предъявленное обвинение его совсем доконало. Словно сквозь вату, слышал он голос инквизитора. Читатели его книг будут гнушаться им, подкупленным, грязным шпионом! Инквизиция не удовлетворилась, осудив его за теологические ереси. Вероотступник во всем должен выглядеть самым низким и самым подлым, сплошное олицетворение человеческого коварства!

– Ведомо ли папе, что это признание вынужденное? – обессиленный, разом лишившийся мужества, пытался он удержаться за краешек папской мантии.

– Знай же, – тон инквизитора был ледяным и лишал последней опоры, – сам Барберини пеняет мне и гневается за то, что я тяну, он лично приказал подвергнуть пытке твоих учеников и близких. Распятый первым, Иван кричал ему с колеса: «Папа – антихрист! Доминис – спаситель!» Его мученическая смерть привела в чувство Матея, который выложил все, что от него хотели услышать.

Нет, с этим раскаявшийся грешник не мог смириться. Обрадованный инквизитор уловил, как в душе его постепенно рождается протест. Охваченный ужасом старый учитель, словно воочию, видел перед собой круглую металлическую крышку в центре Палаты пыток, которая прикрывала канал, куда мучители сбрасывали тела умерших или ненужных им более людей. И тело брата Ивана сбросили вниз, в погребальные лабиринты мавзолея, а затем его останки поглотил Тибр.

– Людоеды! – хриплый вопль вырвался из груди Доминиса, охваченного лютой ненавистью к палачам.

– Да, – с наслаждением согласился Скалья, – они, упоенные властью, не нуждаются ни в человечности, ни в правдивости. Им и так все поверят. Что из того, что выдумка глупа? Признание станет для жертвы еще худшим унижением, а принятие верующими – еще большим выражением преданности. И это остается у нас последним шансом при жизни.