Одиночество героя - Анатолий Афанасьев

Он захватил с собой оба АК, и, когда ступил в подвал, троица низовой охраны сразу оказалась у него на линии огня. Как три нахохленных вороненка, они обернулись к нему. Климов не хотел их убивать ни с того ни с сего.

— Оружие на пол, пацаны! Только без баловства.

Московские быки, имя которым легион, в форс-мажорных обстоятельствах действуют всегда непредсказуемо. Все зависит от того, какая у них подготовка и сколько выпили накануне. Основных типов поведения три. Разумные подчинялись, памятуя о том, что у них на плечах всего по одной тыкве, другие от внезапного ужаса погружались в столбняк, третьи бесшабашно кидались в схватку, мгновенно озверевая. Трое противников Климова поступили каждый по характеру: один побагровел от натуги и начал икать, не имея силы пошевелиться, второй благочинно бросил автомат на пол, третий заорал, вскочил на ноги и открыл пальбу. Пули рассеялись, зацокали по подвалу, Климов опередил его и всадил в грудь короткую прямую очередь. Боец согнулся в три погибели, выронил автомат и уткнулся лбом в стену. Он был храбр, но безрассуден, и это укоротило его жизнь лет на сорок-пятьдесят.

Климов подошел, отшвырнул ногой автоматы, сказал:

— Ну-ка, ребята, шагом марш!

Икающий побагровевший детина не сразу понял, чего от него хотят, и Климов отвесил ему бодрящую плюху. Подгоняя пинками, довел парочку до бильярдной, втолкнул внутрь, подыскал ключ на связке и запер дверь на два оборота.

В самый раз управился: когда обернулся, к нему уже мчалась по коридору здоровенная бабища, этакий Шварценеггер в юбке, но пожилой и с растрепанными космами неопределенного цвета. Удивительная женщина была вооружена железным крючком, похожим на альпинистскую стрелу.

— Стой! — предостерег Климов, но богатырша словно не услышала. С выражением сладострастия на азиатской роже, с нутряным, мясницким выкриком «кхе-хх!» рубанула крючком по Климову, он еле успел уклониться. Железо высекло из стены добрый кусок цементной руды. У Климова не осталось времени на дипломатию: с небольшого размаха он оглоушил свирепую бабку автоматным прикладом, но та даже не поморщилась. Пуще того раззадорилась.

— Ах, ты еще драться, сучонок! — завопила она в ярости, и вторично Климову еле удалось уйти от железного кайла. Он отступил по коридору, бабка шла за ним, изрыгая отборную матершину, крючок вдруг засверкал в ее руке подобно велосипедной спице.

У Климова позиция была слабее, — не стрелять же в самом деле в безумную старуху.

— Остановись, матушка! — тщетно взывал он. — Давай поговорим по-доброму.

Куда там! Такую самоупоенную жажду расправы, какую изливали зрачки сумасшедшей бабы, Климов встречал разве что на политических тусовках творческой интеллигенции, когда речь заходила о правах человека. Сравнить это состояние можно лишь с любовным экстазом. В очередной раз чудом уклонясь от свирепой железки, он принял боевую стойку и нанес два быстрых, страшных удара ногой — в живот и в голову. Баба Зинаида пошатнулась, но устояла. В лице ее все же обозначилась некая задумчивость.

— Ах так?! — сказала она удивленно.

— Да, так, — с достоинством отозвался Климов и ткнул ей согнутыми пальцами в солнечное сплетение, глубоко погрузясь в тугую, студенистую мякоть. Зинаида охнула и закашлялась. Климов обошел ее стороной и направился к боксу с настежь распахнутой дверью: отсюда бабка-богатырша и выскочила.

Олю Серову он застал в плачевном состоянии. Распластанная на полу в позе лягушки, приготовленной для медицинского опыта, она мурлыкала себе под нос, тихонько напевала какую-то песенку. При этом лицо, грудь — все в крови. Неряшливые темноалые мазки на белом фоне. Экспрессионистский натюрморт. Одежда в беспорядке. Шерстяная кофточка спущена до пупа. Но глаза осмысленные, и это странно. Во всяком случае, Климова увидела. Он спросил:

— Тебя Ольгой зовут? Я не обознался?

Не ответила, продолжала мурлыкать песенку.

Климов распутал бельевую веревку, которая уже ничего не связывала. У девушки никаких роковых повреждений не обнаружил. Пальца нет, мочка уха надрезана, грудь прокушена — вот вроде все. Кровь натекла в основном из уха. На полу разложен разнообразный хирургический инструментарий, даже белый эмалированный тазик предусмотрен. Но, скорее всего, девушка страдала не от ран, а от психического шока. Проще говоря, бабка-изуверка напугала ее до смерти.

— Чем бы тебя прикрыть, — спросил Климов и сам себе ответил. — Отдам-ка я тебе свой модный пиджачишко.

Приподнял девушку, закутал в пиджак, приготовя таким образом для эвакуации.

— Сама встать сможешь?

Девушка промолчала, но петь перестала — уже хорошо.

Климов закинул один из автоматов за спину, поднял ее на руки и донес до двери. Прислушался — слишком подозрительная тишина в коридоре. Обругал себя: богатыршу, конечно, следовало вырубить всерьез. Положил Оленьку на пол, осторожно выглянул. Так и есть, неугомонная бабка стерегла под дверью, изготовя для нападения альпинистский крюк. Добром с ней не поладишь. Стыдно драться со старухой, да что поделаешь. В нее бес вселился. Климов на мгновение высунулся и тут же отпрянул. Богатырша с победным кличем махнула крюком, но зацепила только воздух. Климов выпрыгнул в коридор и напал сбоку. Он уже не сдерживался, бил основательно, почти в полную силу, словно перед ним не пожилая садистка с больной головой, а настоящий враг. Ушная впадина, горло, позвоночный столб. Три сокрушительных прикосновения, и в результате нервный паралич минимум часа на четыре. Ничего, бабке полезно. Может быть, ей приснится сон, в котором она вспомнит, как была женщиной… Зинаида осела на пол с открытыми глазами, прижимая к массивной груди крюк, как недоношенного младенца.

Климов понес девушку дальше, и она доверчиво обвила его шею, тепло задышала в щеку. Когда проходили мимо бильярдной, оттуда донеслись воинственные кличи: возможно, обиженные горцы совершают ритуальное жертвоприношение.

Привратник дядя Шурик пытался приспособить смеющуюся Букину себе на колени, увлекся и заметил Климова, когда тот уже торкнулся в выходную дверь.

— Что такое?! — спросил он скрипучим голосом, как если бы дробили стекло.

Климов приставил девушку к стене, велел:

— Стой сама!

Зашел в конторку, поломал там все, что можно поломать, крепко дал по рукам потянувшемуся к нему дяде Шурику, и растолковал:

— Это ограбление. Тихо! Иначе — пуля в лоб. Хочешь пулю, мужик?

— Девку, что ли, умыкнул? — спросил привратник, ничуть не испугавшись.

— Ага, девку. Моя племянница. К вам по ошибке попала. Посидишь тихо полчасика? Или сразу мозги вышибить?

— Посижу. Неужто из-за девки рисковать здоровьем.

— Правильно. — Климов повернулся к Букиной: — А ну, потаскуха, брысь отсюда. Тебя я тоже взял на заметку.

Понятливая Букина мигом упорхнула. Теперь оставалось выйти из «Грез» и добраться до «Корвета». Сказал привратнику:

— Оторви зад от стула, погляди, что там на улице.

Привратник, ворча, повиновался. Подошел к дверям, отомкнул хитрые запоры и выглянул наружу.

— Никого нету. Ночь глухая.

— Да ты высунься, покажись.

Из-за его спины Климов обшарил взглядом улицу, дома, все, что попало в поле зрения. Сторож прав: ночь глухая. Для Москвы, правда, разница небольшая, ночь ли, день ли, в ней всегда опасно, но ночью тишина будоражит. Для впечатлительного человека московская ночная тишина исполнена страдальческой мольбы, словно души ее несчастных обитателей голосят на недоступной слуху высоте.

— Обопрись на меня, — сказал Климов девушке. — Хватит симулировать. Двигай, двигай ножками.

Против ожидания, Оленька заковыляла уверенно, хотя и спотыкалась. Они добрались до арки, ведущей во двор, когда опасность наконец материализовалась. Зажглись фары у одной из припаркованных машин, заурчал движок, и, паля сцепление, на лихом вираже приземистая «вольво» преградила им путь. Из нее высыпались четверо темноликих абреков: телохранители бильярдных фанатов, больше некому. Все в долгополых плащах и с пистолями.

— Иди сюда, парень, иди к нам! — позвал один, пританцовывая от нетерпения. «Ая-яй! — осудительно подумал Климов. — Кто же так подставляется? Кто вас только учил?»

Родной АК, привычно скользнув в руку, рыгнул двумя очередями еще прежде, чем абрек закончил фразу, и вся четверка, подобно кеглям, обвалилась на асфальт, не успев осознать, какие чудные свершаются перевоплощения в этом мире. Заодно Климов рассадил стекла в машине, предполагая достать водителя. Уже не имело значения, сколько трупов он оставит за собой. Впрочем, это давно не имело значения: вот одна из причин, по которой он сделал попытку изменить свой рок.

— К машине, быстро, Оля! — Он потащил девушку за руку, помогая бежать. Через минуту уселись в «Корвет». Движок завелся с полоборота. Две «мыльницы» сверкнули на прощание ледяными проплешинами.