Зов Амазонки - Аркадий Фидлер

Вошла в поговорку супружеская верность попугаев, сохраняемая ими до самой смерти. Когда попугаи всей стаей пролетают над моей головой, я всегда различаю отдельные пары, летающие обособленно. Однажды я наблюдал такую супружескую парочку, сидящую на дереве и осыпающую друг друга нежными ласками. Они были так трогательны, что рука не поднялась застрелить их. Проявление нежных чувств среди животных не редкость, но обычно это бывает в период размножения, попугаи же ласкаются и в обычное время, под влиянием самого чистого и бескорыстного чувства — истинной дружбы.

В бытность мою в Южной Бразилии, на реке Иваи74, я заметил, что несколько стай попугаев байтака каждый вечер возвращаются к месту своей постоянной ночевки в лесу, всегда пролетая над той тропинкой, по которой я частенько бродил. Как-то вечером, когда байтаки пролетали довольно низко, я подстрелил одного из них. Через несколько дней я проходил по той же тропинке, в тот же час, и уже издали заметил первых байтаков, летевших в обычном направлении. Попугаи тоже заметили меня и, видимо, опознали охотника, стрелявшего по ним. Мгновенно они повернули обратно и подняли адский шум, чтобы предостеречь всю стаю. В воздухе поднялась суматоха. После краткого совещания попугаи полетели дальше, но старались обогнуть меня полукругом на приличном расстоянии. Так же поступили все последующие стаи. Последняя группа, всего штук десять, где-то замешкалась и появилась с получасовым опозданием. Разумеется, у них не могло быть никакого контакта со своими собратьями, пролетевшими получасом раньше. Каково же было мое изумление, когда и эта стайка (к тому же не видавшая меня, потому что я укрылся) точно таким же полукругом обогнула место, где, скрывшись, стоял я. Такая блестяще поставленная служба информации достойна всяческого удивления. Она свидетельствует не только об уме и сообразительности попугаев, но и об их необыкновенной солидарности.

В другой раз я набрел в чаще на целую стаю попугаев из семейства маракан и выстрелом с близкого расстояния уложил двух. Остальные в ужасе взметнулись, но, заметив умирающих товарищей, не улетели, а решили, видимо, отомстить за них. Они подняли шум и грозно стали кружиться над моей головой. При виде такого отчаяния я почувствовал угрызения совести. Мысленно я дал слово никогда больше не стрелять по этим мужественным птицам, в груди которых бьется такое отважное сердце. Между тем мараканы не отлетали, а все продолжали преследовать меня. Сила дружбы у этих птиц сильнее смерти!

Увы, слова своего я не сдержал. Жизнь в чаще — не идиллия, а суровая действительность; я принужден был охотиться за попугаями, чтобы добыть себе пропитание: у них вкусное мясо. Человек самый заядлый враг попугаев, он охотится за ними, он их безжалостно уничтожает и проклинает на чем свет стоит за то, что они налетают на его посевы.

Как-то мне довелось быть в колонии Кондидо де Абре, в бразильском штате Парана. Все население штата с лихорадочным волнением следило за разыгравшейся в ту пору войной, которую вел с попугаями некий житель джунглей, старый обрусевший немец, приехавший в Бразилию с Поволжья лет тридцать назад. Это был немного странный и чудаковатый старик. На его кукурузное поле постоянно налетали стаи попугаев, с которыми он никак не мог справиться. Как он ни пугал их, сколько ни гнал — все было безрезультатно. Обнаглевшие попугаи довели бедного колониста до тихого помешательства. Он уже ни о чем другом не мог говорить. Его рассказы о попугаях звучали, как сводки с поля боя, и всех разбирало любопытство: кто же победит в этой войне — человек или попугаи?

Однажды обрадованный старик объявил нам с триумфом, что победа за ним: за весь день ни один попугай не появился на его поле! Но когда все бросились проверить, оказалось, что на злосчастном поле вся кукуруза уже уничтожена и не осталось ни единого зернышка, способного служить приманкой для птиц.

Как бы жители амазонских лесов ни проклинали попугаев, сколько бы австралийские колонисты ни вопили, возмущаясь хищными набегами попугаев на их поля, все же эти птицы были и будут лучшим украшением тропических стран, достойными представителями мира гилей. Среди пернатых это племя выделяется исключительным благородством, заслуживающим и уважения исследователя и вдохновенного пера поэта.

57. БАРРИГУДО

У меня не выходит из головы прелестная обезьянка и наше неудачное путешествие к Клаудио. Нет, я должен ее получить.

Однажды я узнал от людей, только что прибывших с низовьев реки, что Клаудио находится в своей хижине. Спешно созываю своих пареньков — Валентина, Юлио и Чикиньо, и на том же каноэ снова отправляемся в путь. Я прихватил с собой лучшие куски материи для обмена и самые сладкие бананы для обезьянки.

Мы резво неслись вниз по течению, час спустя уже увидели знакомую хижину и по некоторым признакам поняли, что хозяева дома.

Клаудио встретил нас несколько смущенно. Да, обезьянка жива, здорова, но… индеец не горит желанием продать ее. Он объясняет, что жена очень привязалась к обезьянке и ни за что не хочет расстаться со своим любимцем. Подходит жена и подтверждает его слова. Даже вид соблазнительных тканей, разложенных мною, не производит на него никакого впечатления.

Мы стоим на берегу реки недалеко от хижины, но я нигде не вижу обезьянки. Спрашиваю у хозяев, где она. Индейцы оглянулись вокруг и, рассмеявшись, показали мне на угол хижины. Оттуда выглядывали коричневая макушка и испуганные глаза, следившие за нами с напряженным вниманием. И тут же рядом — другая, черная, несколько больших размеров голова, тоже с выпученными глазами, и тоже выглядывающая тайком из своего укрытия. Ни дать ни взять пара ребятишек, испуганных видом чужих людей и все же неспособных побороть своего любопытства!

Индейцы зовут обезьянок, но они, точно глухие, не трогаются с места. Потом та, черная, преодолев страх, потихоньку выходит из укрытия. Мне этот вид обезьян знаком. Это красивый экземпляр аспидной обезьяны, названной здесь барригудо, что означает толстобрюхий. Обезьяны эти — одни из самых крупных в Южной Америке. Они в противовес изящным, нервным паукообразным обезьянам коата отличаются крупным, массивным телосложением и медлительностью. Что бы барригудо ни делал, его движения полны необыкновенного достоинства и кажутся глубоко обдуманными; шерсть у барригудо темная, волнистая, чаще всего черная.

Вот и сейчас он послушно выходит из-за угла неуверенным, медленным шагом. На полпути он приподнимается на задние ноги и оглядывается на хижину, где осталась его подружка. Доверительным, широким движением руки барригудо как бы хочет придать смелости обезьянке и приглашает ее подойти к нам. В этом движении, напоминающем человеческий жест, есть что-то очень комичное. Именно так вежливый актер приглашает свою партнершу выйти на аплодисменты из-за кулис!